Иногда эта тяжелая дверь открывается и из нее высовывается голова, которая называет фамилию одного из нас. Когда это происходит, то мы уже точно знаем – тот из нас, кто зайдет в эту проклятую дверь, уже никогда из нее выйдет.

Нас забирает один и тот же человек. Он никогда не говорит зачем. Ведь у одного из нас может случиться приступ паники или хуже того – сердечный, если он узнает, куда его ведут. Он может умереть раньше времени. А этого современным палачам нельзя допустить. Ведь тогда им не удастся исполнить свой долг перед государством.

Вот позавчера забирали Володю. Он словно чувствовал, что это его последний день. Он сидел в углу, на полу, ни разу не меняя положения тела. Ни разу не попросился в туалет. Ничего не пил и не ел. Володя молился. И это было странно. Ни одной молитвы он не знал. И всегда говорил, что Бога нет: «Если бы Бог реально был, он бы не позволил мне убить всех этих многострадальцев».

А в этот день он шептал: «Господи, помилуй, успокой мою душу, дай мне благословение на жизнь». Вот такие странные слова. Как будто Бог может отпустить такие грехи. Как будто он и вправду есть.

«Иди в кабинет!» тихо сказал этот человек. Он пришел во второй раз. Было почти полдвенадцатого ночи, как и в прошлый раз, когда забирали Колю. И лица этого человека опять никто не разглядел. Мы узнали его по голосу. Он с хрипотцой.

«Братья, прощайте! Прощайте!», – Володя выплюнул из своей груди протяжный стон. Он разорвался сухим эхом в его связках, затрещал, зазвенел, потом покорно расползся по полу. Володю вели на смерть. Он это знал. Шел послушно, смиренно. Его судили за то, что он изнасиловал и убил двенадцать женщин. Его судили за убийство и теперь убивали. Ей Богу, странный госаппарат.

Согласно одному из приказов МВД СССР, нас – смертников следует держать в одиночных камерах. Но в исключительных случаях – по два человека. Но, наверно, изуверов слишком много развелось, раз нас запихнули в камеру сразу четверых, как рыб в консервную банку. Так нельзя. Ведь мы считаемся нелюдями, зверями. А звери могут разорвать друг друга. Создать разные там неприятные эксцессы. В состоянии мучительного ожидания конца на нервной почве, например, взять и зарезать своих соседей по камере. Откуда могут в камере оказаться режущие предметы, спросите вы? Не поверите, насколько изобретательны маньяки. Они могут пронести булавку под языком, а ей распороть сонную артерию – вот и все.

Я даже не знаю, простил ли меня сын. Его ко мне не пускают. Ко мне вообще никого не пускают. Здесь тотальный контроль. Нам можно только в туалет выходить раз в сутки. Прогулки и встречи с родными запрещены. Единственный мой сосед – Игорь. Его прозвище – Кровожадный. Он убил 11 женщин. Кровожадный их насиловал, потом убивал, распарывал им животы и пил вытекающую кровь. Он до сих пор требует кровь. Говорит, она дает ему силы жить. Ходит из угла в угол, шепчет что-то, читает мне стихи Горького. «Это Горький, знаешь? Максим». Горький. Удивительно, что вообще в своей жизни что-то читал. «Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно. Дни и ночи часовые стерегут мое окно»…

В общем-то, остальные строки он не знал, а эти четыре повторял без умолку. И они дисгармонировали с его свирепым одутловатым лицом, с этими сросшимися бровями, здоровенным носом, сероватыми зубами. Честно говоря, побаиваюсь я такого соседства. Сижу тихо, пишу это. Этот дневник я надеюсь, отдадут Олегу – моему тринадцатилетнему сыну. И тогда он поймет меня и простит. Не могу поверить, что не увижу его. За день до того, что я наделал, мы ходили в парк …

«Пап, а что между тобой и мамой происходит?» – спросил он меня…

«В смысле?»

«Ну, она все время молчит, плачет в ванне».

«И что?»

«Она тебя не любит больше, да?»

«Нет, ты что! Все отлично. Просто во всех парах такое происходит – кризис».

«А может кто-то другой у нее есть?»

«Не смей такого говорить! В жизни мамы есть только ты и я!»

Я тогда сильно разозлился на него, накричал и дальше мы шли по парку молча.

…Дни и ночи часовые стерегут мое окно…

Мы познакомились с его мамой за одиннадцать месяцев до того, как она родила мне сына. Я шел по улице, через сквер – я любил гулять после работы в этом тенистом прохладном месте. Было начало июня, и жареное солнце подогревало голову. Я накрылся козырьком кепки и шел вдоль аллеи. Я разглядывал сидящих на скамейках людей – искал себе хоть кого-то. Уж слишком мне одиноко было. На тот момент я жил с отцом. Он был еще жив и без конца твердил, что пора бы уже жениться, что ему надоело, что я вечерами торчу с ним у телевизора, и что он уже давно и безумно хочет внуков.

«Я остался сиротой в войну, пережил ужас на НЭВЗ*, потом смерть твоей матери, уход Хрущева, я заслужил внуков или нет!» – смеялся он.

Я остановился у лавочки, где сидела одинокая девушка. Когда я присел к ней, то увидел, что она едва сдерживает слезы.

«Что с Вами случилось?».

«Ничего такого», – прошептала она, и ее глаз все же брызнули слезы.

«Расскажите, может, вам станет легче».

«Моя подруга так любила одного человека… моего друга детства, долго-долго, а сегодня он погиб под колесами одного мотоциклиста… гонял по трассе. Подруга плачет, у него никого нет, кроме нее… сейчас она в морге на опознании. Надо ехать к ней…», – она закончила и перестала плакать. «И я не сделала ничего…».

«Все, что можете сделать – поехать к ней» – ответил я ей.

«Ну да»….

Потом я поймал ей частника и оплатил такси, чтобы она приехала к подруге. Через неделю она сама мне позвонила, мы сходили в кино… она всегда с теплотой вспоминает это время – говорит, я ее поддержал. А еще через неделю я уже ночевал в ее квартире – родители подарили ей однушку после того, как она окончила ВУЗ… А через три месяца она уже была беременна Олегом. Это была ее третья беременность.

"Я делала аборт дважды. И, если я сейчас не рожу, боюсь, уже никогда… Прости, можешь уходить… В общем, я беременна… и оставлю ребенка".

Стремительно полетело время. Я стал жить у Леры. Мы вообще не ссорились, она благоговела перед тем, что я остался с ней. Видимо, через многое ей пришлось пройти в прошлом. За два дня до рождения Олега, от рака горла умер мой отец, так и не дождавшись внука.

Лера была и будет единственной женщиной, к которой я испытывал чувства. Любил ее красивое редкое имя, каштановые волосы, иссине-черные ресницы, зеленые глаза, покладистый характер, тихий голос. Она на удивление была терпеливой, ласковой, понимающей. Не расспрашивала о моих друзьях, не докучала. Вкусно готовила, гостеприимно принимала всех вошедших в наш дом знакомых. Верила мне и в меня. Имела шикарное тело и умела доставить им неземное удовольствие.

Меня нашли на удивление быстро. Осудили по 105-ой. Я также ждал расстрела, как и известный Чикатило, только вот он убивал не так, как я… а наказание одинаковое… и вот теперь я тут… и скоро со мной расправятся тем же оружием, за которое наказывают"…

На остальных листах были лишь рисунки – квадраты, зигзаги, обнаженные женщины, руки, лица, ножки в туфельках, ящерицы, змеи, летающие мыши и кентавры. В общем, что-то дикое и странное. Судьба человека, приговоренного к расстрелу, на этом оборвалась. Я закрыла тетрадь смертника, почувствовала острый запах сигарет и подняла голову. Зэк уже сидел около меня и курил.

– Красиво пишет, да? Ему бы книги писать, а не срок мотать, да. Тоже убил свою жену из ревности. Истории наши похожи. Только я вышел, а его казнили. Каких историй только в тюрьме наслушаешься. Почему люди убивают других людей?… – вдруг спросил он.

– Не знаю… я бы никогда…, – потом я остановилась и посмотрела в его глаза, в них я увидела недоверие к моим словам.

– Знаете сколько на это есть причин… и не обязательно эти люди плохие. Кого-то довела до СИЗО ломка, он пошел и ограбил, потом зарубил свидетеля. Кому-то стало жалко видеть, как мучается парализованная жена и он по ее же просьбе отравил… у нас в стране эвтаназия запрещена, как вы знаете. Кто-то нанимает киллера, чтобы отомстить бывшим возлюбленным, а вместо заказанного палача тебя ожидает мент в штатском. И вяжет тебя тогда, когда ты ему уже рассказал кого и как хочешь наказать его руками и заплатил наличными… Наш закон стоит пересмотреть… ведь так важно учитывать все обстоятельства дела… но, если у тебя неквалифицированный адвокат и нет денег за душой, на все это не смотрят. Поверьте, человека проще посадить, чем оправдать. Историю знаете? В 1996 году Россию пригласили в Совет Европы только при условии отмены смертной казни. Тогдашний президент Ельцин стал игнорировать рассмотрение дел приговорённых к смертной казни, не утверждать и не миловать. В 97-ом году Россия отказалась от смертной казни… Те, кого не успели забрать, до сих пор сидят… В таких судьбах больше трагизма. Понимаете, у таких людей нет шанса искупить свою вину, раскаяться. То есть они как бы это делают… на закате дней своих они жалеют о том, что сделали, но всем плевать…