Тут же подошел ко мне саперный капитан со словами: «Ну, слава Богу, мы дошли до поляны, теперь уже ничего не может случиться, местность мне хорошо знакома, я ее 5-го и 6-го числа во время нашего тогда похода снимал». Я, покачав головою, ответил: «Дай-то Бог, но мне сдается совсем иное».
В это время арьергард стал выходить на поляну, горнисты вновь заиграли движение, раскланявшись с капитаном и пожав друг другу руки, мы расстались навсегда, ибо его, как я впоследствии узнал, на следующий же день убили.
Мы прошли еще с полверсты по темному дремучему лесу, везде царствовала безмолвная тишина, неприятель будто сквозь землю провалился.
Далее дорога, еще суживаясь, делает крутой поворот, за которым глазам представляется топкое, сажени в три место, а за ним, шагах во сто, срубленные поперек дороги громадной толщины чинары, и еще момент — и все это место засветилось от губительного, в нас посылаемого залпа ружей из 300 — такие залпы одновременно открываются из боковых завалов по всей колонне; залпы эти сопровождает неистовый, дикий крик неприятеля, и вся местность ненадолго окутывается густым пороховым дымом, а по горам многократное от выстрелов эхо все дальше и дальше переливается, как будто дикая сама по себе природа приняла участие в диких страстях здесь человека.
Одно спасение — взять лежавший перед авангардом завал, не дав неприятелю вновь зарядить ружья.
Загремело из тысячи голосов знакомое кавказское, не знающее удержа «ура» и слилося с «ура» всей остальной колонны, так как нападение общее вдоль всей дороги с обоих боков.
Авангард несется через топь к завалу, разбрасывает мгновенно лежавшие перед ним, загромождающие дорогу ветви срубленных чинаров и занимает самый завал, из которого неприятель частью уже перебежал в устроенный дальше в некотором расстоянии такой же другой завал.
Засев во взятом завале, положение наше, хотя пули попадали и с боков, стало под защитою его сноснее, чем и восстановилась потрясенная в первый момент нападения бодрость солдат и уверенность в дружное на штыки «ура» возвратилась, несмотря на беспрерывные выстрелы засевшего впереди в завале неприятеля, которого недолго думая новым дружным «ура», хотя и с потерею, выгнали и оттуда в следующий такой же завал. Таких завалов было на протяжении 2–3-х верст по дороге 15 — на большем или меньшем пространстве один от другого, и всегда наступление затруднялось, кроме [того], прямым еще фланговым огнем из боковых за оврагом и на отвесной горной стене завалов и ставило нас под выстрелы с 3-х сторон. Но, невзирая на это, завалы эти были пройдены авангардом в течение с небольшим часа, не обращая никакого внимания на потери ранеными и убитыми, так как их оставляли за собою на попечение следовавшей за нами колонны, орудия и снарядные ящики с их лошадьми перетаскивали с большими усилиями через завалы, которых разбросать или сдвинуть с дороги в овраг не было ни времени, ни физической возможности.
По взятии последнего завала выгнанный из него неприятель скрылся за крутым поворотом, который тут образует дорога. Между тем позади нас по дороге слышна была неумолкаемая перестрелка, а еще далее позади, где арьергард, выстрелы доказывали, что и там закипел жаркий бой; однако верных вестей о том, что за нами происходило, до нас не доходило, хотя вьюки с ранеными к нам понемногу прибывали и, столпившись в густую массу, загромоздив таким образом собою всю дорогу, отняли возможность получать сведения о положении прочего сзади отряда.
Просидев в занятом нами завале еще недолго, в такой же безызвестности о прочем, следовавшем за нами отряде, мы по сигналу «движение» вновь двинулись вперед и скоро зашли за поворот. Тут вся местность, покрытая густым лесом, образует довольно крутой спуск, по которому дорога, еще более суживаясь у подошвы, до того тесна, что дозволяет только проход поодиночке, затем дорога, вновь подымаясь в гору, имела с правой стороны над оврагом незначительную открытую площадку, а далее шагах в 150 была преграждена поперек высоким из чинаров завалом. Казалось, что неприятель здесь применил все свое фортификационное искусство, чтобы нас, не выпустив из леса, тем вернее уничтожить, и можно было предвидеть, что он употребит здесь все свое усилие к решительному отпору нас, пользуясь очевидными для него местными к тому преимуществами.
Но авангард на этот раз уже был в ударе — не ожидая сигнала и команды «вперед», под сильным беглым и убийственным огнем спереди и с боков, из завалов, с криком «ура», бегом спустился он по дороге, перебегая поодиночке самое тесное ее место и собираясь моментально на упомянутой выше площадке. Отсюда авангард понесся неудержимым потоком к самому завалу, перелезая его в мгновение, и прогнал густо засевшего за ним неприятеля — без выстрела — штыками.
Таким образом, отважным, дружным «ура» на штыки последняя на этот день преграда авангардом была устранена. Нельзя не упомянуть здесь, что в момент нашего наступления в тылу завала, на горе, в колонне, пришедшей там из Андии, горнисты почему-то заиграли сигнал «движение вперед», и случайно это обстоятельство нам оказало большую услугу тем, что горцы в завале, вероятно, полагали, что им наступают также в тыл, да еще свежими войсками, что потрясло их стойкость.
Но немало легло тут наших; по всему протяжению дороги и в самых завалах валяются солдаты: одни убиты, другие ранены, а еще другие при перебеге через самое узкое место, застигнутые пулею, свалились в овраг — батальон наш теперь уже оказывается налицо не более как в половинном своем составе. В числе пострадавших и я находился. Еще на бегу с горы к узкому месту я почувствовал что-то твердое, пролетевшее через голень левой ноги, а за ним горячую струю, сочившуюся по ноге; я понял, что ранен, но, видимо, без повреждения кости, рассмотреть тогда рану было некогда; добежав до площадки и остановясь на ней на несколько секунд, я запустил руку с обоих боков в длинное голенище и, вынув ее в крови, убедился, что ранен навылет, но тут последовал новый удар мне в воротник сбоку, и будто что-то острое кольнуло насквозь; опять засунув руку за воротник с одной и другой стороны и вынув ее не в крови, я сообразил, что это лишь контузия, от которой, впрочем, через несколько дней вся шея опухла и я чуть не погиб.
За взятым завалом дорога, уже расширяясь, но все еще подымаясь в гору, видимо, приближалась к опушке все более редевшего здесь леса, а за ним, на чистом уже месте, когда застилавший всю местность пороховой дым рассеялся, уже можно было различить фигуры наших солдат в передней цепи, выставленной Андийским отрядом, с которым авангард наш, подобрав насколько возможно своих раненых, соединился наконец пред закатом уже солнца.
Тогда, сев на камень и стащив сапог, я дал перевязать мне ногу, но, просидев немного, я уже не мог встать; нога одеревенела и лишилась движения, каковою и осталась до полного после 6 недель излечения.
Между тем из пройденного нами леса все еще доносились выстрелы, крики «ура» и более еще отдаленно изредка залпы, и в то же время из леса, по дороге, стали появляться то вьюки, то войска, таща с собою то тут, то там тяжелораненых — все это, однако, выходило без строя, смешанно, в разброде.
Солнце стало совсем садиться, и тогда показался наконец и самый арьергард; он шел, однако, не правильным строем, а какою-то немногочисленною толпою вперемежку со вьюками и все еще отстреливаясь от провожавшего его сзади своими выстрелами неприятеля. Орудий и казаков при нем не было; первые, за невозможностью их перетащить при сильных натисках неприятеля через завалы, и еще более потому, что все лошади были перебиты, достались в добычу горцам, последние же, находясь при начале общего на колонну нападения неприятеля еще на поляне, когда и по ним из опушки леса стали открывать убийственный огонь, причем они никуда не могли двигаться и собою заполняли арьергардные орудия, по приказанию ли генерала Викторова или по собственному почину, потеряв сперва немало людей и лошадей, проскакали обратно в Дарго, и это было самое благоразумное, что они в данном случае могли делать. Сам же генерал Викторов за сим был убит и тело его брошено; та же участь постигла и гроб генерала Фока.[194]
