Некоторое время я всерьез размышляла, что лучше: прыгнуть с крыши девятиэтажки или сбежать из дома. Вариант «попросить помощи у родителей» я даже не рассматривала. Знала о моем безумном романе только лучшая подруга Таня, которая и убедила меня, что мама меня не съест и обязательно поможет.

Ага, как же. Танина мама помогла бы. Но моя только орала примерно то же, что и Семенов. Отец меня тогда избил впервые в жизни – ремнем, по ногам, до кровавых полос. По животу боялся – если бы пришлось обратиться в больницу, об этом  могли бы пойти слухи. В конце концов, в соседнем городе через третьих лиц родители договорились об аборте.

Наверное, если бы я тогда сказала, кто отец ребенка – отец реально бы избил и Семенова. Но из дурацкой гордости я так и не призналась.

Мне повезло, что родители совершенно не интересовались моей жизнью и понятия не имели, что, кроме бывавших в гостях правильных девочек, у меня была Танька – дочь школьной уборщицы.

Именно у нее я и жила первое время, пока не познакомилась с Антоном. Хороший парень, несмотря на то, что наркоман. Меня ни разу не обидел, диван в своей квартире уступил, даже, помню, Машке смеси покупал. Жаль, от передоза загнулся. Он, кажется, единственный из тех, с кем я жила, меня любил по-настоящему. Я сильно плакала по нему. А Танькина мама водила меня к гинекологу, Танькина мама отвезла рожать – не в центральный роддом, а в фельдшерский пункт маленького поселка, где они жили, она же и забрала меня оттуда. Пеленки, распашонки, штопанные ползунки – всё принесла она. К Антону я уехала прямо из ЗАГСа, как получила свидетельство о рождении на Машку. Уверена, родителям сообщили в тот же день. Может быть, был скандал – мне было не до мелочей.

Сейчас это вспоминалось смутно, даже с насмешкой. Ту девочку с младенцем на руках было почти не жаль – я вообще мало кого жалела. Сама виновата, сама расплачивалась. Жаль, Семенову мои слезы никак не отлились. Всё у него в жизни было прекрасно – и бизнес в гору шел, и семья хорошая, и  в депутаты он потом пробился с его образцовой биографией.

В ту пору, когда заболела Машка, его не было в стране. Тогда я бы не спустила. Я бы заставила его оплатить лечение. Генетический анализ бы сделала, в газеты бы написала, к жене его пошла бы – но не срослось. Опять его миновала чаша Божьего гнева.

Что ж, всё это было и прошло, всё поменялось. Москва, воняющая выхлопными газами, химическими духами, соевым соусом и имбирем, шаурмой и курицей-гриль, осталась в прошлом. А здесь, сейчас – пахло соснами, холодным ноябрьским небом, пахло прелой листвой и первым снегом, и в этом было невыносимое, рвущее сердце счастье.

Лошадь, выделенная мне, была хороша. Очень спокойная, шла ровным ходом, не испугалась ни выскочившего на дорожку зайца, ни упавшей шишки, ни резких птичьих криков. Забавное дело: на велосипеде я ездить так и не научилась, а верховую езду тело помнило прекрасно. И всё равно, когда уже подъезжали к деревне, я не чувствовала ни рук, ни ног – всё онемело.

Уже вечерело. Из тихих разговоров моих спутников я поняла, что без меня они бы ехали гораздо быстрее и уже были бы дома. Но решили надо мной не измываться – и без того вынудили ехать в мужском седле. Обычные женщины верхом вовсе не ездили: для того были повозки да брички всякие. Кстати, вставлять в стремя валенки – другой теплой обуви у меня не было – оказалось довольно странно.

Мне предложили заехать в деревню, перекусить в постоялом дворе, передохнуть, но, узнав, что придется сделать крюк и потерять время, я отказалась. Без ужина я вполне обойдусь, да и ночевать в сомнительном придорожном мотеле, где наверняка комнаты сдавались на час, а бельё после этого в лучшем случае стиралось в реке, я совершенно не испытывала желания.

Через несколько часов показался и город Кобор, но мы его проехали по самому краю, я бы сказала, по окружной. Дома здесь были не сказать, что богатые, но и не бедные. Каменные и деревянные, не больше двух этажей. Некоторые окружены заборами, за которыми виднелся сад. Улицы вымощены плотно подогнанными досками, по краям дороги сточные канавы. Народу почти нет – темно уже. Даже и не сумерки, а поздний вечер. Редкие прохожие не обращали внимания на трех измученных всадников. К дому Лисовских подъехали в кромешной тьме, и с лошади меня парни стаскивали вдвоем. Ноги гнуться отказывались.

– А вы молодец, лирра, – похвалил меня Демьян. – Редко какая женщина выдержит такую поездку без нытья. Ну разве что льера Софья…

И столько в его голосе было мечтательной тоски, что я сразу поняла: влюблён.

Дом льера Лисовского показался мне большим и добротным, совсем не похожим на русские особняки. Строения он был непривычного, в виде буквы «Г»: длинная часть была одноэтажной, а второй этаж был лишь над меньшей «палочкой».

Демьян пояснил, что длинная часть считается нижней, или черной. Там живет охрана, слуги, находятся хозяйственные и складские помещения. В парадной части дома живут хозяева и принимаются гости; прислуга туда допускается не каждая. Кухня же находится ближе всего к «белой» части, да это и неудивительно – пищу там готовят и на слуг, и на хозяев. Оттого кухарка считается главной в нижней части и командует всей прислугой, кроме горничных. Горничными ведает управляющий, с которым меня обещали познакомить утром.

Сейчас же через широкие двери мы прошли в жарко натопленное помещение, которому мог позавидовать лучший московский ресторан. Здесь воплощалась мечта любого шефа: вдоль стены тянулось несколько метров сложенных из камня печей – пожалуй, это слово подходит к этой конструкции наиболее точно. На них стояли кастрюли и сковородки самых разных размеров. Огромный стол посередине кухни был вымыт до блеска. Выбор ножей и топориков, висящих на крючках вдоль стены, впечатлял так же сильно, как сияющие медными и стальными боками сосуды причудливых форм на полках. Каждая пядь рабочего пространства была использована: вдоль всех стен стояли столы разной высоты или шкафы. На стенах было множество полок. В углу глубокая раковина с медным краном – аллилуйя, здесь есть водопровод!

Над всем этим богатством, уронив голову на лежащие на столе руки, дремала худенькая девочка лет двенадцати.

– Эй, Лиска, – окликнул ее Никита. – Хватит спать! Поесть нам собери, да шевелись!

Девочка вскочила, испуганно вскрикнув и завертев головой, но, увидев знакомые лица, быстро успокоилась.

– Вам бы, Никита Димитриевич, только поесть, – бойко ответила она. – Нет бы что другое сказали!

– Поесть и попить, – согласился парнишка. – И гостью разместить. Это новая кухарка у нас.

Девочка поглядела на меня с опаской, а потом быстро достала из шкафа глубокие тарелки, куда щедро наложила тушеных с мясом овощей.

Овощи были переварены и недосолены, но юноши накинулись  на них как саранча. Я же только поковырялась в миске, выбирая куски мяса. Девчушка наблюдала за мной искоса, но молчала.

– Комната кухарки в каком состоянии? – спросил ее Демьян. – Я Грегору говорил, чтобы подготовили.

– Я не знаю, – сказала Лиска. – Моё дело маленькое: следить за огнем и кормить тех, кто ночью приезжает.

– Ну хоть покажи, где комната-то.

– Ой, да что с вами сделаешь, – вздохнула девочка, словно маленькая старушка. – Пойдемте ужо, покажу. Пожитков-то много у вас, лирра?

– Только то, что на мне, – ответила я спокойно.

Скажет ли чего? Промолчала, кивнула только.

Комната, выделенная кухарке, не впечатляла ни размерами, ни обстановкой. Всего-то в ней и помещались кровать, небольшой столик и шкаф, куда я закинула свой узел. Даже нормального окна не было – только слуховое под самым потолком.

– А комната для девочек имеется? – полюбопытствовала я. – Туалет? Уборная? Сортир? Только не говори, что под кроватью ночная ваза!

– Уборная дальше по коридору, – нахмурилась девочка. – Но туда никто не ходит. Горшок-то всяко удобнее. Не нужно бегать никуда.