Я решил, что мне поможет поговорить немного с Джилл, но в гостиной я ее не нашел, и на диване тоже. Она уже была в «Кружке», разносила завтраки добрым жителям города Мажестик в штате Пенсильвания.

Тут оказалось, что я быстрым шагом иду куда-то, а потом я обнаружил себя на тротуаре перед Вашим домом в надежде Вас увидеть – но Ваши шторы были, как всегда, плотно задернуты. Я не хотел подвергать себя опасности быть арестованным, поэтому пошел дальше. По непонятной мне самому причине я стал ходить туда-сюда мимо дома Джейкоба Хансена, и в результате прошел мимо него восемнадцать раз, пытаясь заставить себя заглянуть через забор – на случай, если его младший брат Эли или его мать вышли бы во двор, полить цветы, например. Я представлял себе, как он или она помахали бы мне рукой, в приветственной или прощающей манере. Но мне так и не удалось повернуть голову в ту сторону. Ни единого раза.

Как обычно, всякий раз, когда мне встречались мои сограждане, мужчины и женщины Мажестика, они кивали или приподнимали шляпы – словно я какой-нибудь святой, волшебник или что-то подобное. Меня это начало беспокоить. В кинотеатре действительно случилось чудо, но я к нему никакого отношения не имел, что бы молва ни говорила. Я даже задумался, не в этом ли заключалась причина моей привлекательности для Джилл, которая – даже в свои почти пятьдесят – все еще была прекраснее, чем любая наугад выбранная кинозвезда. История про «скромного героя», которую раскрутили сначала местные, а потом и национальные газеты и телеканалы, похоже, очаровала всех, кроме меня самого, и это, мягко говоря, сбивало с толку.

А Вас в декабре тоже донимали репортеры? Джилл обычно забрасывала снежками тех из них, которые стояли лагерем перед моей дверью в первые несколько недель. А когда ударили морозы, она наполняла воздушные шарики водой и кидалась ими. Полицейский Бобби предупредил ее, что так делать нельзя. Она ужасно злилась. Я старался выскользнуть из задней двери и перемахнуть через забор, когда мне нужно было отвязаться от них и пойти на прогулку. Бывало, что они меня выслеживали и ходили за мной по городу. Я просто не обращал на них внимания. У меня тогда неплохо получалось отгородиться от мира и замкнуться внутри себя. А после Рождества большинство газетчиков уехали гоняться за свежими сюжетами.

Дарс утверждает, что моя маска скромного героя – отличный камуфляж, в том смысле, что все те выдумки, которые ходят вокруг со времен трагедии, как раз и позволяют моей жене оставаться в Мажестике и посещать меня каждую ночь. Она говорит, что если бы вместо них люди узнали правду, то на ангелов немедленно началась бы охота, и нашим отношениям настал бы конец. Я, в общем, не спорю. Мне бы не хотелось, чтобы на мою жену охотились.

Я спросил у Дарс, можем ли мы рассчитывать на Ваше молчание, тем более сейчас, когда я пишу Вам эти откровенные письма, и Дарси ответила, что меня охраняет тот договор, который мы подписали в начале моего лечения, а именно, что все, что мы обсуждаем, никогда не выходит за пределы нашего психоаналитического ящика. Хотя Вы и решили закончить курс моего лечения раньше времени, Личность говорит мне, что я по-прежнему могу на Вас положиться.

Что Вы думаете о моем рассказе о событиях в Мэриленде? Он не заставил Вас меня немножко возненавидеть? Может быть, я Вас разочаровал?

Только честно.

Я не обижусь.

Обещаю.

Дорогой Карл!

Поскольку Вы так и не ответили, мне теперь кажется, что я уже сказал Вам слишком много и слишком быстро – однако мне необходимо Вам рассказать еще больше. Я пока что действовал избирательно. Но я помню, что Вы все еще в трауре, и недвусмысленно – при помощи уведомления, объявившего мне об окончании анализа, и Вашего дальнейшего молчания – выразили желание отстраниться в физическом, умственном и эмоциональном плане. Мне не хотелось бы Вас слишком обременять, особенно учитывая, что я больше не оплачиваю Ваше время.

Денег у меня достаточно. Страховая приняла свидетельство о смерти Дарси, которое Джилл им выслала, в качестве доказательства, и выплатила всю сумму, пусть и небольшую. Исайя выхлопотал мне оплачиваемый отпуск, так что медицинская страховка и даже зарплата, каждые две недели, у меня все еще остались. Всем этим заведует Джилл. Сомневаюсь, чтобы дело было в деньгах, но на всякий случай скажу, что готов обсудить увеличение Вашей почасовой ставки. Вам ведь в какой-то момент все же понадобится источник дохода, верно? Я с радостью отдам Вам все, чем владею. Назовите цену, и Джилл выпишет Вам чек. Пусть даже придется ограничиться перепиской, а не личными встречами. Может быть, телефонный разговор – когда-нибудь позже. А дальше – кто знает?

Дарси говорит, что мне нужно продолжать слать Вам письма, независимо от того, отвечаете Вы на них или нет. Она также говорит, что мне помогает сам факт того, что я их пишу, и что Вас никто их читать не заставляет. Вполне возможно, что они будут лежать у Вас на кухонном столе неделями и месяцами, пока Ваша Личность наконец не потребует у Вас их открыть и прочесть. Может быть, тогда они побудят Вас снова взяться за психоанализ – и тогда нам не придется наверстывать упущенное время, потому что к нашим услугам будет подробный отчет обо всем, что со мной случилось, черным по белому.

В последнее время мои чувства кажутся мне неуверенными и шаткими. Я ни в чем Вас не виню, разумеется, но отсутствие обратной связи – особенно учитывая, какая эмоциональная работа содержится в этих конвертах – слегка растревожило мой Эдипов комплекс и заставляет меня беспокоиться о том, что боязнь отвержения может снова проникнуть в корни моей операционной системы. Я стараюсь вывести ее на сознательный уровень и все время держать в уме, как Вы и велели.

Ну, как когда Фрейд отверг Юнга, и у Юнга случилось расстройство, так что он спал с заряженным пистолетом рядом с постелью, на случай если придется быстро покинуть эту планету.

Я понимаю, что в этой ситуации лучше быть Юнгом, чем Фрейдом, так что прошу прощения за неудачную аналогию.

Впрочем, неважно. Я не собираюсь больше начинать письма с извинений или колебаний. Уже достаточно очевидно, что я испытываю внутренний конфликт по поводу нашей корреспонденции, при том, что я также полностью уверен в необходимости ее продолжать. «Карл нуждается в тебе!» – кричит на меня Личность изо дня в день. «Не смей отступаться!» Вот я и не отступлюсь. Ни шагу назад в битве за Карла. Лучшая часть моей души любит лучшую часть Вашей души. Мне хотелось бы, чтобы Вы не сомневались в верности этого утверждения, которое мне видится самоочевидной истиной. «Рассвет и закат случаются каждый день», как Вы обычно приговаривали.

Я вспоминаю ту Вашу историю о визите Юнга к примитивному племени. Они рассказали ему, что каждый день помогают Солнцу, своему отцу, пересекать небосклон. Это составляло для них смысл жизни – каждый день сопровождать бога солнца в его путешествии. Юнг пришел к выводу, что люди влияют на богов и даже в каком-то смысле участвуют в их появлении. А это значит, что нам необходимо воздерживаться от подпитки собственных неврозов, поскольку они препятствуют проявлениям Самости и таким образом ограничивают наши возможности по привнесению божественного в повседневность.

Надеюсь, что этой перепиской – хотя в настоящий момент вся письменная часть за мной, а Вы только читатель – мы с Вами сможем помочь нашему собственному солнечному богу успешно достичь края небосвода.

Дарси говорит, что для меня эти письма способствуют разграничению между истинной, глубинной личностью и внешними неврозами, а значит, и улучшению положения как в сознательной, так и в бессознательной сфере.

Помните, Вы говорили, что мое бессознательное находится в постоянном контакте с Вашим бессознательным, и оба они общаются с коллективным бессознательным, и что все эти переговоры необходимы, очень важны и в чем-то даже божественны.

Я осознаю, что мне нет необходимости напоминать Вам о таких вещах, поскольку Вы всю свою сознательную жизнь посвятили юнгианскому учению, в то время как я впервые познакомился с ним всего пару лет назад. Но Вы всегда призывали меня прислушиваться к моей душе; «Личности известно все!», и Ваш палец потрясает поучительно над головой. Я различаю искорки надежды в Ваших безоблачно голубых глазах. Они продолжают служить мне опорой.