Хлеб был необыкновенно вкусным, домашней выпечки. Мы долго ели его молча, вздыхая от нетерпения, боясь обронить в траву хоть крошку, глядя то на хлеб, то на шевелящиеся листики и стебли, на красные прозрачные лепестки тюльпанов, сквозившие солнцем, на ползающих в траве букашек, не обращающих на нас внимания.  Спину припекали теплые лучи, животу было прохладно от мягкой земли. Ветер тихо шелестел мимо ушей, в траве. И вскоре буханки не стало – она перекочевала в наши отяжелевшие животы.

СУЛ первая нарушила блаженное молчание.

 — Умеете же вы, люди, делать вкусные вещи! — сказала она. — Никогда не ела такого чудесного хлеба!

— Я тоже, — промычал я, дожёвывая кусок. — Единственное, что меня смущает, так это что мы не совсем честно выиграли байгу!

— Почему нечестно?! -Возразила СУЛ , - Я старалась изо всех сил! Не виновата же я, что у меня больные ноги. Да и его конь согласился с радостью… он меня любит.

— Ты говоришь, вы раньше знали друг друга?

— Мы росли с ним в одном табуне, в соседнем колхозе. Это я уже потом сюда перешла. Меня продали за пшеницу. Хочешь, я расскажу тебе, что он мне говорил?- спросила она.

— Конь?

— Он умел красиво говорить, - кивнула она головой, — За это я тоже любила его, хоть он и старый. Он очень умный.

— Что же он такое умное говорил?- спросил я весело.

— Только ты не смейся, - попросила СУЛ, — Ночью, когда мы убегали от табуна и бродили посреди черных сопок, и когда гудел ветер и развевал мою гриву и хвост, и когда мы были сыты вкусной травой и водой из ручья, он говорил мне: « Ты чиста как ветер! И быстра как он! Твой взор ясен и зрение так остро, что видит каждую былинку. Из рук друга ты принимаешь пищу, а врага бьешь копытами в лицо. Поступь твоя так спокойна, что на полном скаку человек может выпить на твоей спине полную чашу, не расплескав ни капли…» Вот как он говорил,- закончила она восторженно, глядя на меня чуть смущенными большими глазами, в которых я увидел самого себя, повторенного на фоне синего неба и тончайших травинок.

— Ну, что ж!- сказал я серьезно,- Он прав и я могу повторить то же самое. Ты моя Самая Умная Лошадь.

— Не говори, что я твоя лошадь, - попросила она, -Скажи, что я твоя сестра.

— Ты моя сестра.

— Вот так, - сказала она довольная.

— А тебе приходилось когда-нибудь бить врага копытами в лицо?,- спросил я.

— Бывало, - ответила она скромно . — Но не будем об этом говорить. В такой счастливый день.

Я посмотрел на неё с уважением и погладил по чёрной блестящей шерсти, нагретой солнцем. Я ещё не знал, что скоро сам буду свидетелем её борьбы с врагом.

А пока наши дни тянулись счастливо и медленно, хотя лето в конце концов промелькнуло быстро.

Степь вдруг помрачнела, потеряв яркие краски, сопки посуровели, трава повсюду, где она не была скошена, обрела жёлтые и рыжие оттенки. Красно-рыжим окрасились одинокие кустики над нашей речкой. Вода в реке потемнела, стала ледяной, и мои курорты со стирками прекратились.

Гора Семиз-Бугу всё чаще нахлобучивала на голову тучевую папаху — к осенним холодам, потому что они там ранние. Особенно по ночам. Да и днём тоже. И улыбалась гора намного реже и сдержанней. Зато воздух стал прозрачней, и все морщинки на лице старой горы виделись чётко.

Спал я всё так же в копнах сена, иногда в новых скирдах, и мне всегда там было тепло. Сено теперь было не то, что весной- свежее, мягкое, пахучее! Вот вылезать только по утрам ещё больше не хотелось! Особенно когда на всем лежал белый иней: на траве, на камнях, на крыше моего сенного дома. Но СУЛ всегда безжалостно будила меня — когда дело касалось работы, она была точна и неумолима.

И была,  конечно, права: стадо не могло ждать. И день тоже.

Но один раз она разбудила меня ночью.

Я проснулся оттого, что СУЛ теребила меня зубами за штаны, чуть не стаobd их.

Когда я вылез из-под громко шуршащего сена, я увидел, что ещё совсем темно, сопки затаились на фоне бледных зарниц, небо пересыпано звёздами — яркими, бледными, маленькими и большими, мерцающими и горящими ровно... но всё это я увидел как бы между прочим. Главное — СУЛ была рядом, она казалась огромной чёрной массой, загораживающей полмира, и в этом полмире творилось что-то неладное. Позади СУЛ стоял странный шум: это стадо глухо топталось на месте, и мычало, и блеяло, и стукалось рогами о рога... Я обнял СУЛ за шею и почувствовал, что она вся дрожит.

Вдруг она сверкнула в темноте глазами, полными звезд и гепнула громко:

— Волки!

И сразу я услышал вой, противный, наводящий тоску и страх, возникший где-то позади меня и улетавший к звездам.

«Несдобровать, если волк зарежет овцу или корову!» — пронеслось в голове.

— Что же делать? — спросил я растерянно.

— Я собрала их всех в кучу, — прошептала СУЛ дрожащим от возбуждения голосом. — Они было удирать вздумали. Но это не поможет. Садись, поедем туда.

Она кивнула в сторону, противоположную той, откуда выл волк.

— Волки же там, сзади, — сказал я, усевшись верхом.

— Это волчица сзади, — возразила СУЛ, шагнув в темноту. — Уж я-то их знаю - вечно хитрят: волчица отвлекает, а волк притаился в другой стороне... Он нападает неожиданно...

Я ничего не ответил. Моё дело, понял я, телячье. Разберись-ка тут, в этой загадочной ночи, где волк, где волчица и что вообще делать... Я напряжённо всматривался вперёд в ожидании близкого, неотвратимого несчастья. В глубине души я положился на СУЛ, что она что-то придумает... Но кто знает! «От судьбы не убежишь!» — прошептал я сам себе. А волчица продолжала выть позади нас,  то вроде справа, то слева...

СУЛ выступала медленно, всё время вздрагивая, вытягивая голову, — уши у неё работали как маленькие локаторы! — прошла мимо смятённого стада навстречу маячившим впереди расплывчатым кустам саксаула. Она шла почти неслышно — кралась, — осторожно ступая копытами по сухому осеннему ковылю, как огромная чёрная кошка, готовая к прыжку. Да, именно кошкой назвал бы я её сейчас, а не лошадью!

Мои коровы и быки продолжали топтаться, тесно прижавшись боками, пряча под собою телят, а овцы пролезли под их ногами в середину стада и сбились там в один шевелящийся ком, давя друг друга. Никто уже не мычал и не блеял — все онемели от страха. Там слышалась только толкотня, стук рогов и дыхание. Проходя мимо СУЛ не обратила на них внимания. Она вглядывалась в черные кусты, чуть шевелившиеся от слабого ветра, но я ничего не мог там разглядеть.

Страшный, угрожающий вой опять раздался за моей спиной, стадо шарахнулось в нашу сторону, некоторые кувырком. Я уж было крикнуть хотел: «Назад! Поскачем назад!» —как вдруг СУЛ прижала уши и взвилась на дыбы.

— Держись крепче! — заржала она. — Вот он!

Я уже и так прижался щекой к её гриве, обхватив горячую шею руками.

В следующее мгновение она поскакала вперёд. Громко застучали копыта по земной груди, захрустели под ними кусты.

Мелькнули — или мне это почудилось? — два зелёных уголька внизу.

Я услышал рычание и злобный визг, а СУЛ яростно плясала на месте, и всё плясало под её восторженное ржание: кусты, трава, сопки, звёзды. Вдруг СУЛ резко остановилась — и остановилось всё…

 Стало очень тихо, даже ветер смолк в эту минуту.  И воя волчицы как ни бывало. Только тяжёлое лошадиное дыхание.

— Конец!- сказала СУЛ. Я заметил, что с нее текут струйки пота.

— Посмотри на него…

С бьющимся сердцем спрыгнул я наземь, наклонился в поломанных кустах над чем-то рыжевато-чёрным, распластанным, присыпанным землей: ноги…хвост…голова… оскаленные зубы уткнулись в песок.

СУЛ стояла рядом, высоко подняв голову. Она широко раздувала ноздри, в огромных глазах блестела встающая луна. Теперь СУЛ не была похожа на кошку — скорее на льва! Вздохнувший ветер развевал на ней гриву и хвост.

— Жаль, — сказала СУЛ. — Он был храбрым, не бежал от меня... Ты видел, как я ударила его в лицо? — спросила она гордо.

— А волчица? — спросил я.