– Это ты хорошо придумала, – похвалил он Марию. – Пойдет о сей обители слава по Руси. Вот, и исполнила ты свое предназначение – стала хорошей матерью князю Владимиру и основательницей такого храма.

Женщина опустила глаза:

– Теперь думаю и постриг принять. Что скажешь?

Старец положил ей на голову свою морщинистую руку:

– Дело говоришь.

Она схватила его ладонь и поцеловала:

– Спасибо тебе за все.

Ободренная словами духовного отца, Мария постриглась в монахини под именем Марфа. Много добра делала она сестрам, никогда никто не слыхал от нее худого слова. И когда, в Филиппово говение, на память святого пророка Аввакума, снежным декабрьским днем она преставилась, долго оплакивали ее насельницы и погребли в обители, ею же и созданной и ставшей родным домом.

Долго оплакивала свекровь и Елена Ольгердовна, говорила своему мужу сквозь слезы:

– Поистине святая женщина Мария.

Князь кивал и соглашался, вспоминая, как долго не было у них детей и как мать предложила поехать к духовному отцу, Сергию Радонежскому, и попросить благословение на строительство монастыря в честь Зачатия Богородицы.

Знала княгиня, что основание таких обителей помогает бездетным парам – и не ошиблась. Через десять лет супружества родила Елена первенца Ивана, а потом еще шестерых. На крестины звали Сергия Радонежского, вместе с ними возносили молитвы Богу и Богородице.

– Я тоже приму постриг, если Господу будет угодно, чтобы я тебя пережила, – произнесла вдруг Елена Ольгердовна.

Ничего не ответил ей Владимир. Он и понимал, и не понимал жену. По законам, после смерти князя его супруга становилась главой рода, «матерой вдовой», имевшей право занимать место в обществе, соответствовавшее своему положению: участвовать в государственных делах вместе с боярами. Но знал князь, что общественная сторона жизни его супругу почти не интересовала, гораздо больше пеклась она о духовной стороне и потому помогала обители, созданной ее свекровью.

– Женщины тоже способны на великие подвиги, – изрек Владимир Храбрый и с уважением посмотрел на жену.

Она потупилась, опустила глаза. Хотела сказать, что не нужно бросаться громкими словами, но промолчала, вспомнив Марию.

А когда Бог призвал к себе ее любимого супруга и всех семерых сыновей – нет страшнее горя для матери, приняла постриг с именем Евпраксия, чтобы поселиться в обители, такой дорогой для их семьи, а почувствовав приближение смерти, продиктовала завещание, завещав монастырю четыре села и мельницу в устье Яузы. И тихо упокоилась рядом с любимой свекровью, чтобы молиться с ней в жизни вечной так, как они молились в жизни земной.

Вика отодвинула стакан со своим любимым томатным соком и с отвращением посмотрела на круассан. Есть не хотелось, мутило при одной мысли о пище. Она подумала, что зря приняла приглашение подруги Лили и отправилась с ней в кондитерскую, лучше бы вернулась домой после работы и провела время с детьми: они всегда помогали ей справиться с мрачными мыслями, которые сейчас налетали на нее, как хищные птицы, и рвали крепкими клювами ее измученную душу.

Высокая, худая, очкастая Лиля, которую в детстве дразнили Паганелем, бросила на Вику понимающий взгляд и произнесла:

– Знаю, ты коришь меня за то, что затащила тебя в эту проклятую кондитерскую. Но пойми правильно, я не могу видеть тебя такой. И притом, твоя любовь к сладкому вряд ли куда-то улетучилась. В школе ты слыла сладкоежкой, думаю, и мединститут тебя не изменил.

Вика вздохнула:

– Сейчас моя жизнь разделилась на «до» и «после».

Подруга нахмурилась:

– Не понимаю.

– Ты же знаешь, что у меня есть причина для беспокойства.

Лиля взяла ее руку в свои теплые ладошки:

– Дорогая, никакого «до» и «после» нет, еще ничего не известно. Ну почему ты поставила себе самый страшный диагноз?

– Потому что я врач, – Вика взяла в руки салфетку и принялась разглядывать узоры. – Решительно все признаки опухоли, поверь. Остается надежда на доброкачественность, но она такая слабая.

Лиля ободряюще улыбнулась:

– Уверена, все будет хорошо. Зря ты вмешала сюда Дениса, мужчины ко всему относятся легкомысленно. Может быть, анализы уже пришли на его почту, а он не видел. Забегался, замотался… Заболтался с молодыми медсестрами.

Вика покачала головой:

– Этого не может быть. Он знает, как я волнуюсь. Да, я попросила прислать результаты на его емейл, потому что ужасная трусиха. По мне, лучше оттянуть неприятный момент, чем сразу кинуться в прорубь с головой. Это особенность моего характера, понимаешь? Муж всегда смеялся: мол, лучше ужасный конец, чем бесконечный ужас.

– Ты всегда была странная, – хихикнула подруга и придвинула к ней круассан, – а теперь послушай моего совета: выпей сок, съешь пирожное, и сразу станет легче. Ты всегда любила круассаны с молочным кремом.

– Не могу, – женщина в который раз оттолкнула от себя тарелку, и, увидев расстроенное лицо Лили, смягчилась: – Ладно, сок выпью. А круассан ешь сама, если хочешь. Мне кусок в горло не лезет.

– Вот и молодец, – Лиля посмотрела на подругу, любуюсь ею.

Густые смоляные, волосы Вики были подстрижены под каре, и эта прическа делала ее похожей на Мирей Матье. Умное тонкое лицо, строгий взгляд – все выдавало в ней женщину из хорошей интеллигентной семьи. Про таких еще говорят: «в них чувствуется порода». Правда, про родословную Вика никогда не распространялась, Бог весть, каких она была кровей, подруга не удивилась бы, если бы и дворянских. А насчет образованности и интеллигентности – в самую точку: папа – офицер, мама – учительница. Отец Вики, полковник запаса, помог дочери с зятем Денисом приобрести клинику, видать, когда-то хорошо зарабатывал.

Лиля немного завидовала подруге, у которой все получалось в жизни: и поступление в мединститут, и создание семьи с самым красивым, умным и перспективным студентом. Ходили слухи, что ее папа – полковник за клинику выложил не последние деньги, остались у него финансы – и немалые, что у Вики огромное наследство, добытое всякими дедушками – бабушками не совсем честным путем, и Лиля этим слухам верила. Слухи никогда не рождались на пустом месте. Кроме того, она не раз бывала в родительской квартире подруги и поражалась и диковинным вещам, скромно стоявшим в шкафу за стеклом, и люстрам, способным украсить даже Большой театр, и картинам на стенах – наверняка, подлинникам.

Злые языки болтали, что многое, не предназначенное для чужих глаз, хранилось на антресолях. Длинные пальцы Виктории украшали бриллиантовые кольца, менявшиеся с поразительной чистотой, и Лиля чувствовала, что бывшая одноклассница живет не только на доходы от клиники.

Везет же некоторым! И зря она так «кипишует» по поводу своего диагноза. Если что – папочка выложит денежки, и все будет тип-топ. Не нужно верить поговорке, что здоровье не купишь. Купить можно что угодно, дело лишь в цене.

Вика наконец допила сок и отставила стакан.

Лиля опустила глаза, будто боясь, что подруга проникнет в ее мысли.

– Вот и молодец, возьми круассан с собой. Детей угостишь.

– Одним на двоих? – усмехнулась Виктория, но круассан взяла. – Знаешь, я, пожалуй, потороплюсь. Денис может не позвонить, а сразу приехать домой. Если у меня что-то серьезное, он захочет быть со мной в такой момент…

– Конечно, хотя насчет серьезного, я сомневаюсь, – Лиля тоже поднялась и сжала локоть Виктории. – Только сразу сообщи результат, договорились?

Женщина кивнула.

Денис сидел у компьютера и пил чай со сладким пирожком. Его коллега Тамара, врач – эндокринолог, высокая миловидная блондинка с такими длинными наклеенными ресницами, что они касались высоких бровей, примостилась напротив и не отрывала глаз от своего шефа.