Санитарки и акушерки получили свои пакеты с коробками и бутылками, мама — букет роз. А доцент — сопящий сверток.

Дома все устраиваем. Теперь во второй комнате детская. Доцент привез кроватку из промтоваров и синюю коляску. Я режу фланель на пеленки. Из марли делаем подгузники.

Мальчик спокойный. Ест, спит, иногда пищит. Мама кормит сама. Она уставшая, но счастливая. Я езжу к ним каждый день. И все выходные у них. Первый выход на прогулку вчетвером. Через две недели все наладилось. Стирки море. В комнате Михаил Владимирович натянул веревки, и теперь на них сохнут пеленки и подгузники, ползунки ираспашонки. Я приезжаю раза три в неделю помочь белье погладить или постирать, сготовить и просто понянчиться.

Сложно описать чувства. Мне тоже хочется маленького. Иногда думаешь, что ради этого можно всем пожертвовать. Но я могу заглушить все переживания. Все-таки это ненормально, и я ненормальная. Материнский инстинкт — сильнейший. Еще одно искушение. Рожу — познаю. Сейчас просто помогаю.

Решаюсь позвонить Полине. Трубку взял пожилой мужчина:

«Нет такой, если появится, что передать?»

«Скажите, что знакомая звонила из Ярославля».

Она перезванивает вечером. Как раз я у мамы. Меня зовет к телефону доцент.

«Алле, Маша, привет! Вспомнила про меня?» — в трубке шуршит.

«Привет, Поля! Да уж тебя забудешь», — я рада ее слышать.

«Трубку папа брал, он осторожничает со всеми».

«И правильно делает. Я тоже».

«Я буду в Ярославле скоро, позвоню на этот номер за день. Давай встретимся».

«Давай. А то сейчас в Москве не поймешь, что. Карта москвича, талоны всякие. Буду ждать».

Приехал Олег. Сначала позвонил домой к маме, выяснил, что я в училище. Что-то дрогнуло внутри, когда я увидала его на тротуаре. Обниматься и не пытался.

— Я очень виноват перед тобой. Знаю, ты меня презираешь, но такие возникли обстоятельства. Я не мог уехать.

— Никого я не презираю, — говорю я, смахивая мелкие капли дождя с лица, — как получилось, так и есть.

— Ты меня простишь? — С надеждой спрашивает он.

— Конечно, разве можно обижаться на обстоятельства. Вот, дождь, например. Он покапает и пройдет, а я останусь.

— Я не сразу узнал, что с тобой случилось.

— Если не секрет, от кого? — Пытаюсь использовать момент.

— От папы. Равильевич тоже в опале был. Сейчас все замялось. Ни хорошо, ни плохо. Все своими делами занимаются.

— Вот и славно, что все разрешилось. И я получила бесценный опыт.

— Как у тебя дела? Нужна помощь? — Он мнется и смотрит в сторону.

— Все отлично, мама родила братика. Глебом назвали. Забот море. Для мальчиков первый месяц критический, переживали. Но обошлось без осложнений. У меня учеба. Последний курс, уже дипломные темы выбрали. Проблем тоже не возникло. А тюрьме я благодарна. Столько увидела на собственной шкуре — самый доходчивый опыт. У тебя как?

— Тоже хорошо. Темы секретные, не имею права рассказывать. Но поверь, очень перспективные. Странно только, что от американцев секретов не делают, только от своих. Но мне и лучше, зимой поеду к ним на конференцию. У папы все прекрасно, закрытый реабилитационный центр. Иногда говорит, что тебя очень не хватает. Мама работает начальником секции в магазине, как раз за спецснабжение отвечает.

— Чего мнешься, я чувствую тебя. С девушкой сошелся?

— От тебя не скроешь, — он грустно улыбается.

— Зачем пришел?

— Неправильно как-то все. Ты не представляешь, что ты значила в моей жизни. Давай будем хоть друзьями, если что-то большее не получается?

— Какой смысл вешать ярлыки? Твоя дорога в одну сторону, моя — в другую. Свернешь обратно, видно будет. А сейчас прощай.

Я повернулась и пошла к остановке.

Дома переоделась и побежала в парк. Морось в лицо, но так лучше. На третьем километре полегчало. После пяти отпустило. Не первый раз кросс спасает. Универсальное средство, когда тело верх берет. Иногда так хочется близости, что аж зубы сводит. Девятнадцать лет берут свое. Когда чувствую, что себя упускаю, то даю двойную нагрузку и проходит. А если не проходит, то пять дней голода на воде. И точно, больше не беспокоит.

Пришла промокшая, голодная и уставшая, зато спокойная. После душа иду на кухню. Есть навага в холодильнике, томатная паста и лук. Тушу рыбу в томате. Заварила вьетнамский зеленый чай. Его много завезли. Никто не берет. Не понимают советские люди пользу. Главное, чтобы черно заварился. По этому критерию чай и ценят. А с зеленого какой цвет? Баловство одно.

Сегодня будет китайская тема. Почему-то я уверена, что в Китае так и готовят. Можно еще рису сварить, но его нет. А пшено его не заменит. Люблю овсяные хлопья в молоке и с изюмом. Его на рынке иногда покупаю. Продавцы в кепках гортанно обсуждают чего-то и ржут. Догадываюсь, что не изюм. В овощном, говорят, финики раньше были, но давно нет. Есть очереди за яблоками, небольшие, человек тридцать. А вот за арбузами большие — сотни две. Сейчас эти арбузы солеными продают. Дешево. Но у нас не принято так есть. Не берут. Мне некогда стоять. Когда очередей нет, покупаю свеклу и пеку в духовке. Лук репчатый. Иногда тыкву беру у бабушек перед магазином. Их недавно мент прогонял, но одна, с семечками, все равно стоит.

Рыба вкусная получилась. Целая сковородка. Косточки мягкие. Соус томатный с луком загустел, острый стал. Ела не спеша. Коркой собрала часть подливы. И пальцы облизала, все равно никто не видит.

Чай пью в прикуску с изюмом. Терпкая янтарная жидкость маленькими глоточками греет. Щурюсь в черное окно, слушаю шум дождя. Уютно.

Пора спать. Занимаюсь дыхательной гимнастикой. И посреди умиротворения возникло чувство присутствия. Так сильно, что прошлась по обеим комнатам и кухне, заглянула в ванную и туалет. Никого нет. Взгляд упал на входную дверь. Там точно кто-то есть.

После тюрьмы я больше доверяю себе. Тоже проблема — иногда чувствуешь, а верить не хочешь. Или неудобно это принять, и обманываешь себя. Перед арестом было такое ощущение, будто смотрят холодными глазами удава. И еще, что жизнь поворачивается. Но это я списала на практики с Любой.

Опасности не чуяла. А когда за дверью прошелестел еле уловимый вздох, сомнения отпали. И что делать? Если арест, то вещи надо собрать. Но сейчас нет того гадко-горького чувства обреченности. Да и постучались бы уже. Может, бич какой забрался на ночевку? Но ощущения другие. Лечь спать? Да я не усну. Присутствие за дверью хоть и мощное, но деликатное. Не хотят тревожить, но надо. Включила свет в коридоре. Несколько секунд ожидания перед дверью ничего не изменили. Щелкаю замком и толкаю дверь.

На площадке сидит Рик. Темно-коричневая плюшевая шерсть мокрая и кажется черной. Темно-янтарные глаза внимательны и спокойны. За ним никого нет.

— Привет, Рик, — удивленно заглядываю на лестницу, — а где дед?

Собакен не отвечает.

— Проходи, — уступаю дорогу.

Рик неспешно поднимается, чуть кивает. Или мне показалось? Степенно проходит в коридор. Так. Собака без деда. Может, после подойдет? Но мне кажется, что пес один и ждать некого. Надо гостя принимать.

— Добро пожаловать, загадочный зверь, — поджимаю губы и прикидываю, чем его кормить, — так, дружище. Сейчас поставлю овсянку варится. Будешь кашу с рыбой? А куда деваться, конечно, будешь. А пока варится, мы с тобой пойдем мыться. Обсохнешь, пол протру.

Я ставлю кастрюлю с водой на плиту. В ванную пес проходит без уговоров. Залезает сам. «Вот, умница», — хвалю его и включаю воду. Теплые струи душа смывают грязь с лап, с брюха. Намыливаю его хозяйственным мылом. А затем чешу, не мочалкой же мыть. Пес жмурится от удовольствия под пальцами. Ноготочки у меня короткие, но хватает. Два раза намылились и смылись. Обернула простыней из стирки, с ней он и вылез. «Куда ты», — смеюсь. Но Рик выбрался в коридор. Мелкий дождь оросил пол, обои и даже потолок. «Молодец, ладно хоть вода чистая». Беру швабру с тряпкой и протираю кругом.