Чесменск отправлял на фронт первые эшелоны бойцов.

ОТСТАВИЛИ!

В просторном дворе военкомата толпились добровольцы. Они сидели на садовых скамейках, на траве, в тени деревьев, сновали по двору, заполняли широкую лестницу.

Аркадий Юков оглядел толпу, присвистнул от удивления и, держась за лямки своего рюкзака, воскликнул:

— Смотри-ка, сколько нас!

— Эй, Аркадий! — крикнули из толпы, и к Юкову подбежал вспотевший, взволнованный Коля Шатило.

— Приняли? — спросил он Аркадия.

— Без слов, — чуть горделиво ответил Юков.

— Поздравляю! — Коля схватил потною рукою ладонь товарища. — Повезло тебе! — добавил он с завистью. — А я ведь моложе тебя, кажется, на полгода и вот…

— Не приняли?

Обычно стеснительные глаза Коли зло блеснули:

— И слушать не захотели!

— Да ты не волнуйся, — сочувственно посоветовал Аркадий.

— Зло берет! Смотри, сколько народу идет… А я… — Коля махнул рукой.

— Потребуется — и тебя призовут. Успеешь!

— Успеешь, успеешь! Кровь кипит!

— Какая сила на фашистов поднялась! — сказал Аркадий. — Это только у нас, в Чесменске, а сосчитать по всей стране! — Аркадий усмехнулся. — Фашисты дураки, они недооценили наши силы… Я как-то в детстве… Отец отвернулся, а я со стола стакан горячего чаю хватанул, хлебнул — и обжегся! Такой конфуз с Гитлером обязательно приключится. Какая сила встает против него!

— Сила неисчислимая — Россия!

— Сказал тоже — Россия! Была Россия… — Советский Союз! Это — две или три России!

— Юков, Юков! — закричали толпящиеся у входа в здание. — Юков здесь?

— Я, я! — торопливо откликнулся Аркадий, оглядываясь по сторонам, чтобы разыскать отставшую в толпе Соню. — Здесь, здесь!

— К военкому!

Аркадий торопливо пожал товарищу руку и стал пробираться через толпу, вежливо повторяя:

— Разрешите, товарищи! Разрешите, товарищи, пройти! Разрешите к военкому!

Соня кинулась вслед за ним, но кто-то, настойчиво протискиваясь к белым широким дверям, оттеснил ее назад и загородил своей огромной спиной Аркадия.

— Что девушку толкаешь, тюлень? — взяв неуклюжего парня за плечо и остановив его, крикнул Коля Шатило. — Куда ты прешь? Видишь, девушке на ногу наступил. — Он взглянул в широкое лицо парня и покачал головой. — Макарычев, Макарычев, что же ты делаешь, браток, а? Прешь, как танк, и даже извиниться забыл…

Пристыженный парень повернул к Соне красное, совершенно мокрое от пота лицо, на котором задиристо сидел маленький носик, с усмешкой пробасил:

— Прости, девушка, если толкнул тебя немножко! Это все мое телосложение виновато!

Резким движением он встряхнул за спиной увесистый мешок и, хлопнув Колю по плечу, крикнул на весь двор:

— На фронт еду, кореш! Слышишь, Гитлера мять пойду!

Он подмигнул Соне и врезался в толпу, залихватски покрикивая:

— Эй, граждане, посторонитесь, пожалуйста! По нечаянности помять могу!

— Вот силища! — неодобрительно сказал Шатило. — С нашей улицы… Манеры — хоть умирай со стыда.

Коля задумчиво посмотрел на девушку и, ни к кому не обращаясь, проговорил:

— Та-ак… Значит, Аркадий уходит! Повезло ему — взяли.

— Макарычев, Макарычев! — раздалось в толпе, и в ту же секунду из дверей военкомата выскочил Юков.

С мрачным лицом, яростно раздвигая плечами встречных, он молча устремился к воротам.

Соня выбежала за ним.

— Аркадий! Да куда же ты?

Аркадий сорвал с головы кепку, скрутил ее и, злобно швырнув на тротуар, почти упал на сброшенный с плеч рюкзак

— Отставили! — схватившись за голову, промычал он.

— Как? Почему? Совсем? — залпом выпалила Соня.

— Совсем! — отрезал Юков.

Бледное лицо девушки порозовело.

— Ну, вот… — вздохнув, сказала она, но Аркадий перебил ее.

— Что, довольна? — крикнул он, почти враждебно взглянув на нее.

— Не смей грубить!

— Неужели ты рада, Соня? Рада, что я не пошел в армию?

Соня нахмурилась, помолчала.

— Умом — нет, Аркадий, а сердцем… рада, и не в моих силах это…

Она поглядела на него, словно прося прощения.

Аркадий горестно покачал головой:

— Отставили! Отложили!

— Война только еще разгорается, Аркадий!

— Ты меня не успокаивай… Меня теперь никто, кроме военкома, не успокоит. Точка!

Соня подняла скомканную кепку и отряхнула ее от пыли.

— Эх вы, женщины! Ничего не понимаете! Вам бы слезы лить…

— Когда нужно будет, не заплачу! А оставили — значит, нужно, — твердо проговорила Соня. — А то вскипятился! Разве ж я виновата? Придет время, и ты пойдешь.

— Меня интересует, почему оставили? Почему? — воскликнул Аркадий. — Военком говорит: молод, повремени, в тылу пригодишься. Неужели только потому, что молод? Эх, судьба! В тылу сидеть придется… Да я от тоски сдохну!

Нахлобучив кепку, он встал, подхватил руками рюкзак и угрюмо зашагал по улице.

Соня догнала его.

— Не дуйся на меня, Аркадий, ведь я тут действительно ни при чём… Я тебя очень и очень прошу, не обижай меня.

— Тяжело мне! Понимаешь, тяжело! Не могу я в тылу, характер не позволяет. Мне фашист вот так, вот здесь, у горла встал. Я с ребяческих лет фашиста возненавидел! Что это военком думает башкой своей? Немцы к Минску прут, а он: пока надобности нет! Тут сводки передают: то сдали, другое сдали, а он чай ложечкой пьет! Ну, я ему испортил настроение.

— И рад? — укоризненно спросила Соня.

— Да уж какая радость, — вздохнул Аркадий. — А половину зла все-таки отыграл там. Ведь что ему стоит вписать в список только одну фамилию! Юков, год рождения, в такую-то команду — и все. Так нет же!..

Вдруг Аркадий остановился и всплеснул руками.

— Стой-ка! Смотри, Сашка! Сашка, что ли? Да вон слез с трамвая… Саша-а! — закричал он и помчался через площадь, увлекая за собой Соню.

Вместо приветствия Саша встретил его словами:

— Ты понял, Аркадий? Без повода, без предупреждения, как разбойники!

Глаза его возбужденно блестели, кулаки были сжата. Казалось, он в любую минуту готов был ринуться в драку….

— Да-а, какие гады! — ответил Аркадий, сжимая руку друга.

— А мы с тобой говорили: тишина, мирная жизнь!..

— Да-а, говорили, Сашка. И вот нет ни тишины, ни мирной жизни!..

Романтика уступала место тяжелым раздумьям и тревогам.

ЖЕНЯ И САША

Известие о нападении фашистов на нашу страну потрясло Женю. Побледневшая, с расширенными глазами, она слушала по радио сообщение, и губы ее шептали:

— Папа! Милый мой папочка!..

В то время, когда она в своей уютной комнатке слушала радио, ее отец, может быть, уже бился с врагом в голубой небесной вышине.

Прошло два дня, но Женя по-прежнему не находила себе места. Она то гневно сдвигала брови и, сжав зубы, мечтала о том, как сама, припав к горячему пулемету, будет уничтожать фашистов, то принималась плакать, думая об отце.

Прошло еще два дня.

…Бледная, с синими кругами под глазами, Женя в своей комнате гладила белье, когда в передней послышались возглас матери и голос Саши. Женя бросила утюг на конфорку, подбежала к зеркалу, потом к двери, затем снова к зеркалу, торопливо поправляя прическу, оглядывая ноги в стареньких заштопанных чулках, измятое домашнее платье.

— Да, да! — крикнула она срывающимся голосом, слыша стук.

Пока Никитин о чем-то говорил с матерью, Женя еще помнила и о покрасневших глазах, и о заштопанных чулках. Но когда открылась дверь и на пороге появился Саша, она моментально забыла все на свете. Она молча смотрела на него. Глаза у нее блестели.

Он с нескрываемой радостью пожал ее влажную от волнения руку и сказал:

— Здравствуй, Женя! Ты такая бледная!.. Не больна?

— Нет, нет, — прошептала Женя.

Вдруг она схватила на столе какие-то листки и спрятала под томик Пушкина.

— Нет, нет, — повторила она уже с растерянностью.

— Что ты читаешь?