Мир встречает тебя, мир вечный, новый, живой. Он встречает тебя солнцем, ветром, шепотом листвы, глазами друга и сладкими предчувствиями будущего. И ты устремляешься навстречу только что родившимся мгновениям, сжигая за собой все мосты. Мгновения летят в прошлое — ты не оглядываешься, ты ощутил на лету и цвет, и запах, и звук каждого из них, если не успел, проморгал — не беда: впереди у тебя миллионы таких мгновений, — и это молодость. Будущее для тебя важнее, ценнее, лучше прошлого — и это значит, что ты молод!

Так открывайте же шире, шире окна, глядите на белые облака, глядите с улыбкой на зеленые деревья, слушайте музыку солнечных лучей и чужие сердцебиения. Тук-тук, тук-тук!.. Слышите? Это жизнь! Это — прекрасно!

Саша призывно свистнул… Ждать ему пришлось недолго. В дощатом чулане скрипнула и открылась ставня. Окно распахнулось, и Саша увидел голую по пояс фигуру Аркадия.

После памятного разговора с Сашей на площади Красных конников Аркадий вряд ли ожидал увидеть перед своим окошком, тем более в такой ранний час, своего прежнего друга, улыбающегося открытой, приветливой улыбкой.

— О-о! — вырвалось у Аркадия. Этим было сказано все.

Через минуту они уже сидели рядом на деревянном топчане.

— А я уже не спал… Думал… И вдруг — знакомый свист! Ну, думаю, не иначе, как Сашка, — быстро говорил Аркадий, заглядывая, по своей привычке, в приветливые глаза Саши. — Я же в первую секунду… Я же не мог и думать, что ты можешь зайти в такую рань, и совсем ошарашился. Ну, а ты свистишь!.. Я же твой свист сразу угадал! — И Аркадий свистнул, искусно подражая Саше.

Саша тоже свистнул.

Минутку-другую они посвистели.

— Ну, рассказывай! — сказал Саша.

— Да вот… Живу! — Аркадий засмеялся.

— Как это ты с моста прыгнул?

— А-а! — Лицо Аркадия исказилось, как от боли. Он пренебрежительно махнул рукой. — Неохота и говорить!..

— А все-таки?

— Если бы ты знал, какой муки натерпелся я тогда: — Аркадий помолчал. — Стою на мосту, думаю… Тишина. И вдруг этот крик… Я и сам не помню, как все получилось. Прыгнул… А-а, ну его к богу!

— Как же это ты себя не пожалел? — пытливо спросил его Саша.

— Странный вопрос задаешь! — удивился Аркадий. — Человек на глазах погибал… Кто же о себе в такое время думает?

— А потом сбежал, да?

Аркадий невесело улыбнулся.

— Потеха! Если бы рассказать все!.. Не часто я в такие истории влипал.

— А насчет статьи в газете знаешь?

Аркадий помрачнел пуще прежнего.

— Идиоты! — сказал он. — Просили их!.. Да еще милицию в это дело впутали! Будто меня милиция и без того не знает! Это оскорбление!

— Чем же они тебя оскорбили?

— Не впутывай милицию без разрешения заинтересованных лиц — вот чем! И вообще… Я уж и думать забыл… Может, мне неприятно эту историю вспоминать? Может, я не хочу, чтобы обо мне в таких выражениях читали? Может, я новую жизнь начал? Написали тоже, гром-труба: Юков давно знаком с милицией! Ну и что, ну и что? Кому какое дело? Как думаешь, Сашка, в суд за это на них можно подать?

— Ты серьезно?

— А что? — Аркадий стукнул по топчану кулаком. — Я гордый человек, когда дело касается репутации!

— Так ведь тебя же прославили! — воскликнул Саша.

— Очень нужна мне эта слава! Я посмотрю на тебя, когда ты в такую же историю влипнешь. Идешь по улице, а на тебя каждый, кому не лень, пальцем показывает: он, он, он! О-о-он! — Аркадий презрительно хмыкнул. — Что я, линию Маннергейма брал, что ли? Или беспосадочный перелет совершил? А потом, вообще, Сашка, эта писанина меня раздражает! Она мне настроение испортила, и я еще подумаю, подавать мне в суд или нет! Я еще, может, подам! — И Аркадий угрожающе потряс кулаком.

Саша понял, что вся эта история — больное место Аркадия и лучше всего перевести разговор на другую тему. Он встал и, загадочно ухмыльнувшись, сказал:

— Ладно. Сдачу-то получишь?

— Какую сдачу? — помолчав немного, удивленно спросил Аркадий.

— Забыл? — Саша небрежно помахал ладонью. — Долг платежом красен. Или, может, повременить? Подождать, когда публика будет?

Аркадий схватил Сашину руку, помял ребро правой ладони, изумленно посвистел.

— Вот это да! Когда же ты успел?

— А я ночей не спал, все к расплате готовился. Как говорится, недосыпал, недоедал, наживал на руках мозоль, — шутил Саша. — Так как же, публику подождем?

— Нет уж, валяй без публики, насчет спектакля мы не договаривались. — Аркадий встал, покорно склонил голову. — Отвешивай точнее, лишнее — верну.

— Закрой глаза, боюсь, искры у тебя посыплются, еще пожару наделаем.

— Ничего, матрац у меня каменный, не горит. Да не тяни, руби, палач несчастный!

— Может быть, вы, о грешник, последнее желание имеете?

— Имею.

— Говори, о грешник.

— Чтобы тебя в газете пропечатали!

Саша ударил.

Аркадий застонал.

— У-у, дьявол! Погоди, я когда-нибудь тебе этот лишек^[30] с довеском возмещу! Так и знал, что через край хватишь.

— Ну не ври, я ударил всего-навсего в четверть силы.

— А я, думаешь, в полную силу тебя рубанул? — поморщился Аркадий, растирая шею. — Полным ударом человека насмерть срезать можно, это тебе не детская манная кашка.

На этот раз посмеивался Саша.

— Мы — квиты? — спросил он.

— Нет уж, тумак за мной, — Аркадий сунул Саше кулаком в бок. — Теперь квиты.

— Печенку отбил, глупец.

— Дай-ка я еще мозоль пощупаю. По дереву или металлу бил?

Пошел профессиональный разговор. Аркадий давал советы и делал замечания. Саша слушал тонкого знатока с неослабным вниманием. Наконец было решено, что Саше «стоит еще попробовать мозоль на металле». Потом можно переходить на острые предметы. Например, на гвозди. Хороши для такой цели и осколки стекла. Идеальная мозоль дробит их в порошок. В муку. Надо стремиться к идеалу. Так сказал Аркадий.

Пока они болтали о кулачных делах, солнце поднялось повыше и осветило раньше недоступные ему места. Земля незаметно промчала в пространстве очередное свое расстояние, сущий пустяк, какие-нибудь десятки тысяч километров. Земля грела, летя вокруг солнца, самые укромные свои местечки. Вот и в чулан Аркадия проскользнули лучи…

Аркадий и Саша опять сидели на топчане.

Аркадий и Саша говорили о жизни.

— Я думаю, Аркаша, — говорил Никитин, — что в наше время человек не может быть лишним в жизни… если он, конечно, человек. Скажу лично о себе. Я не знаю точно, как сложится моя жизнь, и не думаю, что мне придется совершить что-нибудь великое… ну, я имею в виду высочайшее самопожертвование, невероятную… да, невероятную доблесть, на которую были способны великие революционеры и ученые. Хотя я готов на любой подвиг, и на все… соразмерное моим способностям. Я не хочу прожить жизнь… как червяк… или как мещанин. Червяки и мещане живут долго. Впрочем, насчет червяков — не уверен, а мещане умирают собственной смертью. Какая гадость! Умирать в постели, зная, что вокруг тебя только такие же, как ты, трусы и животные, принимающие пищу три-четыре раза в день и отправляющие прочие физиологические потребности!.. Нет уж, я не хотел бы умирать, зная, что люди не имели от тебя никакой пользы. Не хотел бы, нет, не хотел бы я, Аркадий, умереть в постели! Лучше, не дожив положенных годов, в бою, в поле, в море, в воздухе, под солнцем или под луной!

Аркадий вскочил с топчана и, приложив сжатый кулак к груди, проникновенно сказал:

— Верно ты говоришь, Сашка! Верные твои слова, — от чистого сердца, как друг, согласен с тобой!

— Да, Аркадий, я читал где-то, что человек рожден для того, чтобы своим трудом оставить память о себе на земле.

— И подвигом, — добавил Аркадий.

— Насчет подвига, помнится, не было сказано, но я думаю, что подвиг — тоже труд.

— Красивый труд! — воскликнул Аркадий.

— Настоящий труд всегда красив, по-моему… — Саша задумался на мгновение. — Но лучше бы, конечно, необыкновенный труд…

— Полететь на Марс!