Но милиционер уже крепко держал Аркадия за руку.

— Порядочек, порядочек! — сказал он. — Выясним.

И повел Аркадия назад, к реке.

— Произошло недоразумение… Я говорю честно…

— Бывает, бывает. Порядочек!

Милиционеры ни словам, ни слезам не верят. Умолять их бесполезно. И Аркадий это понял. Ясно, что милиционер не поверит. Придется возвращаться. Стыд!

Аркадий, как затравленный, попавший в капкан зверек, стал озираться вокруг. Кто спасет его? Откуда придет спасение?

— Не надо, — мирно посоветовал милиционер. — Не убежишь…

— Надо бы убежать! — с тоскливым вздохом выговорил Аркадий.

— Да я знаю, знаю.

— Ничего вы не знаете! Вы еще извиняться будете и козырять мне, как начальству. А зачем мне это?

— Ты шутник!

Эх, земля бы, что ли, под ногами раскололась или какое-нибудь неожиданное солнечное затмение вдруг наступило! Какое-нибудь необыкновенное событие случилось бы в этот момент! Автомобиль бы нарушил уличное движение, на худой конец!..

Нет, фантастические желания не осуществляются. Земля, по преданиям старух, разверзается только под ногами величайших грешников, а Аркадий, разумеется, не принадлежал к их числу. Все солнечные затмения учтены на тысячу лет вперед, и о каждом из них заранее пишут в газетах ученые астрономы. Необыкновенных событий, кроме происшедшего на реке, сегодня в городе не случится. Шоферы пошли все опытные, они зорко следят за милиционерами. Чудес не бывает.

Неправда, бывают чудеса! Вот, например, витрина универмага. Чудесный вид! Чудесные женские шляпки! Разнообразные фасоны. Есть с вуалями, есть без вуалей. Есть модные береты. Есть талантливые сооружения из фетра и бархата. Широкий ассортимент!

Аркадий никогда бы не обратил внимания на это кокетливое богатство, а милиционер заинтересовался. Он на миг забыл о своей службе, свернул на тротуар и потянул за собой своего пленника. Милиционер-то, оказывается, был влюбленный! Сегодня в семь ноль-ноль вечера, после смены, его будет ждать на площади Красных конников одна милая девушка.

Аркадий мгновенно оценил обстановку. Он почувствовал, что рука милиционера ослабла. Р-рывок — и запел в ушах Аркадия ветер упоительной свободы.

Любовь! Как часто ты выручаешь людей!

Пел, заливался милицейский свисток, но теперь даже все милицейские свистки города не могли бы остановить Аркадия. Он со скоростью пассажирского экспресса домчался до поворота, врезался грудью в упругий, до сияния раскаленный солнцем воздух переулка и, перемахнув через забор, — какой классический, достойный незаурядного спортсмена прыжок! — скрылся в саду. Теперь он был спасен!

Впрочем, сад был чужой, и Аркадию здесь тоже следовало поостеречься. В саду росли яблони. В августе, сентябре этот сад — райское местечко. Теперь же июль, яблоки не больше грецкого ореха…

Не рви, Аркадий… Молодец! Не ходи к парничкам. Стоит ли разменивать свою доблесть на огурцы? Видишь на противоположной стороне дыру в заборе? Иди туда. Вот так. Лезь. Смелее, смелее, на улице никого нет. До свиданья, Аркадий!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

СЕМЬЯ ЩУКИНЫХ

●

Борис был моложе Шурочки всего на один год, а в семнадцать-восемнадцать лет эта разница почти ничего не значит. О каком-то влиянии старшего на младшего тут и говорить не приходится, тем более, если младший — брат, и в свои неполные семнадцать лет — человек серьезный и уже воображающий себя вполне самостоятельным. Сестре, может быть, и хотелось заставить его подчиниться, но это было не в ее воле. Брат уже перестал быть мальчиком, ростом он на целую голову выше ее, — статный, широкоплечий. Уже заглядывает в зеркало, старательно утюжит ладонями и без того острые складки брюк. Ого! Шурочка понимает: если брат закручивает свои непослушные вихры в замысловатые крендели, значит неспроста… Попробуй-ка упрекни, пристыди или урезонь такого, если у самой в глазах так и скачет озорной огонек детства.

Однако, входя в роль старшей сестры, Шурочка время от времени пыталась давать Борису кое-какие советы. Строптивый брат кривил губы, насмешливо смотрел на сестру, и разговор кончался обыкновенной ссорой.

— У-у, ежик! — со слезами обиды возмущалась сестра. — Был бы ты года на три моложе меня!

— Я бы умер с горя, если бы стал моложе, — не сдавался брат. — Ты бы из меня веревочки вила.

— Ты не любишь, даже не уважаешь меня! — продолжала Шурочка.

— За что же уважать тебя, злючку такую? — оправдывался Борис.

Ни отец, ни мать не вмешивались в их «распри».

Отец, Сергей Васильевич, большой и сутулый, моложавый на вид, с нетерпеливыми движениями, даже считал, что в молодости крупно поспорить — полезно: принципиальность развивается.

— Не мешай ты им, мать, дай всласть высказаться, — просил он жену, энергичную и крутую, когда она пыталась мимоходом усмирить «молодых петушков». — Брат с сестрой ссорятся, только тешатся, — внушительно заключал он, переиначивая старую пословицу.

В доме Сергей Васильевич пользовался незыблемым авторитетом, и каждое его слово считалось непререкаемым. Он говорил неторопливо, словно боясь обронить лишнее, ненужное слово. Скажет фразу — подождет, убеждаясь, должно быть, услышали его дети или нет, а потом, если обстоятельства не требуют длительной беседы, добавит еще пару слов. Эти заключительные слова часто имели свойство поднимать в груди Бориса и Шурочки бурю покаянных чувств.

Если же отец считал, что несколько слов не помогут излечить замеченную дурную наклонность сына или дочери, — любая домашняя работа откладывалась в сторону. Минут пять он задумчиво крутил усы и лишь после этого спокойно говорил:

— А ну-ка, Борис (или Шурочка), давай потолкуем.

Действовал он не в упор, не с плеча, как Марфа Филатовна, а по-своему, не подавляя детей своим авторитетом, а убеждая их. Иной раз, когда Борис или Шурочка забывали в мирной беседе о своей провинности, Сергей Васильевич, словно невзначай, бросал слово, которое метко определяло сущность неправильного поступка.

Оно, это неожиданное слово, в устах отца приобретало особый смысл и запоминалось надолго.

Как многие люди, имеющие большой жизненный опыт, отец не пытался мелочно опекать детей и жене советовал меньше вторгаться в их жизнь. Но внешне равнодушный к повседневным заботам Шурочки и Бориса, он на самом деле каждую минуту внимательно приглядывался к ним и, когда требовалось, мог взглядом или даже покашливанием предупредить ребячью глупость.

Больше всего на свете Сергей Васильевич не любил в людях лжи, зазнайства, слабохарактерности. Воспитывая детей, он хотел не только видеть их людьми самостоятельными, но, самое главное, честными и принципиальными, волевыми людьми. Он хорошо понимал их и знал, что несмотря на серьезные различия в характерах (Шурочка была девушка бойкого, веселого, общительного нрава, Борис, наоборот, как мы уже знаем, был тихий, застенчивый, даже робкий мальчик), их связывает общность стремлений, любовь к природе: сестра и брат мечтали о покорении стихий.

Шурочка с детства возилась с минералами. Она любила разноцветные камни, синие, словно эмалированные ракушки, бредила золотыми жилами, тайгой, хранящей под корнями гордых лиственниц пласты каменного угля. Родители имели намерение учить Шурочку в техникуме, но девушка настояла на своем: обуреваемая жаждой странствований, она еще в шестом классе школы, после экскурсии, совершенной школьным кружком юных натуралистов на Урал, мечтала стать геологом-разведчиком. На семейном совете вокруг самовара она обещала закончить десятилетку только на «отлично» и сдержала слово. Отец гордо подкрутил усы, взглянув на ее похвальную грамоту. В этом году она так же успешно заканчивала первый курс горного института.