Настасья Кирилловна долго внимательно глядела на Аркадия. Потом произнесла:

— Ступай. Приходи после одиннадцати.

ВТОРАЯ ПЕСНЬ ОБ АРКАДИИ ЮКОВЕ

Черные ветры свистят над городом.

Черные люди трубят в черные трубы.

Золотое солнце стало черным, как деготь.

Черные дни и черные ночи.

Но человеческая радость, как родниковая вода подо льдом, всегда струится и брызжет, и конца ей не будет.

И рядом с радостью бушует крутое человеческое горе.

И счастье рождается, как подснежники.

Над подснежниками сотни миллионов лет пылают пламенные звезды.

И люди, в сущности, бессмертны.

Они бессмертны, хотя и гибнут денно и нощно. Гибнут поколения, а люди бессмертны.

Они бессмертны потому, что из рук в руки передают неугасающий факел — символ свободы всего человечества.

Этот факел держит и твоя рука, Аркадий Юков.

Неизвестно, когда ты закончишь свой путь — завтра или через пятьдесят лет. Возможно, ты уйдешь из жизни седым стариком. Но может быть, близок час, когда вражеская пуля оборвет биение твоего сердца. Рано говорить об этом. Но все равно — так или иначе — ты уже бессмертен, Аркадий, коль твой факел осветил хоть на миг черную ночь над городом.

Вспышка огня на войне — цель. По вспышкам стреляют. А в руках у тебя — факел. Его должны видеть далеко за лесами, в партизанском отряде. Но нельзя показать этот факел прицельному взгляду врага.

Береги свой факел, Аркадий! Твой пост — не игра. Об этом тебе только что сказала Настасья Кирилловна.

Помнишь, ты сидел в сквере и думал?..

А потом ты встал и заступил на свой боевой пост.

И на этом посту ты уже получил первую пулю. Правда, своя — эта пуля. Но свистят и чужие.

Черные пули свистят в городе. И заготовлены впрок веревки для петель.

Вспомни, Аркадий: «…отец у тебя, как ты сам признаешь, неважный. Позволь, Аркаша, мне считать тебя своим сыном…»

Это сказал Сергей Иванович Нечаев, настоящий человек, один из тех, кто всегда под знаменем и под пулями.

Он помнит о тебе.

И ты помнишь о нем, Аркадий. Ты закрываешь глаза — и видишь его лицо, и ощущаешь отцовскую теплоту, и светлее, спокойнее становится твое лицо.

Сергей Иванович Нечаев — твой отец.

Есть у тебя и мать.

И есть Родина. Твоя Родина, священная страна берез и ромашек. Твоя мать — Родина, Аркадий!

Так мужайся, мой товарищ и друг! Сделан лишь первый шаг. Настоящее дело потруднее.

Нам всем надо помнить, что могут настать дни потруднее.

Мне. Тебе. Ему.

Нам всем, большим и маленьким борцам за счастье всего человечества. Вожакам и ведомым. Людям.

Знамя, за которым мы идем, обстреливают.

Ты слышишь свист пуль? Они летят в будущее. И сражают самых лучших, самых упорных. Пули еще сражают наших знаменосцев.

Сражают в Америке.

В Азии.

В Африке.

И в Европе.

Но знамя они сразить не могут.

Знамя бессмертно.

Под этим знаменем рабочие и матросы штурмовали Зимний дворец.

Неслась в грозную сабельную атаку буденновская конница.

Бились бессмертные Чапаев, Щорс и Кочубей.

Ходил в свою опасную разведку умный смельчак Дундич.

Штурмовали Перекоп славные армии Михаила Фрунзе.

Гонял бандитов Махно и Антонова Котовский.

Умирали под этим знаменем молодые герои Триполья^[74].

Погиб в таежном селе пионер Павел Морозов.

Держал это знамя в своих руках Павка Корчагин.

Стоял под этим знаменем герой-подпольщик Аркадий Юков. Ты стоял, Аркадий Юков!

А впереди еще будут молодогвардейцы Краснодона — Тюленин, Кошевой, Третьякевич…

Лиза Чайкина и Зоя Космодемьянская.

Впереди еще рядовой Матросов закроет своим телом амбразуру вражеского дзота.

И взовьется оно, это знамя, над рейхстагом.

Впереди…

А до этого — если надо — умрет под ним и Аркадий Юков.

И если он умрет, защищая свой боевой пост, знамя все равно понесут дальше.

И полетит дальше песня:

Боевые лошади

Уносили нас,

На широкой площади

Убивали нас.

Но в крови горячечной

Подымались мы,

Но глаза незрячие

Открывали мы.

Чтоб земля суровая

Кровью истекла,

Чтобы юность новая

Из костей взошла.^[75]

Все дальше и дальше — сквозь трудные годы — в безоблачный мир, в мир без войн, нищеты и угнетения…

В мир, который снится тебе, Аркадий, и ради которого ты пойдешь на все.

Он настанет — в этом нет никакого сомнения.

Отсвистит последняя пуля.

Последняя цепь упадет и, ненужная, останется ржаветь на земле.

На выжженной земле распустятся цветы.

И девушки улыбнутся любимым.

И матери поднимут своих детей к солнцу.

И скажет старший вожатый: «Отныне и навсегда воцарились на земле мир и свобода!»

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Глава первая

НОВЫЕ РОБИНЗОНЫ

●

Золотарев, Гречинский и Шатило стояли на берегу озера и молча смотрели, как на стеклянной глади, окрашивая воду в розовый цвет, плавится вечернее солнце. Вода гасла, бледнела, словно выцветала: солнце опускалось за верхушки леса.

Ребята стояли уже не одну минуту. Никто из них не промолвил ни слова, не шелохнулся…

Грозный вид был у трех школьных товарищей.

Золотарев стоял впереди. Носки его обшарпанных, грязно-серых ботинок касались воды. Руки были засунуты в карманы брюк. На груди Золотарева удобно висел новенький, еще поблескивающий от смазки немецкий автомат. Слева на брючном ремне, оттягивая его, зацепились две гранаты с длинными деревянными рукоятками.

Слева и справа, на шаг сзади, застыли высоченный длинношеий Гречинский и маленький, щуплый, как ребенок, Коля Шатило. У Гречинского тоже был автомат. Он держал его под мышкой, обернув ремень вокруг руки. А у Коли Шатило, стоявшего сбоку, доставала до колена кобура из желтой кожи — в таких шикарных кобурах оккупанты носили парабеллумы.

Все смотрели то на мыс, вдающийся в озеро справа, то на противоположный берег, густо заросший кустарником. До него было метров двести.

Минута тянулась за минутой.

— С кем воевать-то здесь? — тихо проронил наконец Золотарев.

— С рыбой, — ответил Гречинский.

— А она здесь есть?

— Уйма.

— Что же ее не видно?

— Нас испугалась, попряталась. Держит на дне совет: сколько карасей могут съесть эти трое завоевателей?

— Я съел бы штук сто, — сказал Золотарев.

— Я двести, — сообщил Гречинский и проглотил слюну.

Вдруг он постучал кулаком по лбу.

— Стойте, братцы! В эту пустую голову, кажется, пришла спасительная идея. В землянке в углу стояли удилища. Но, может быть, там есть лески и крючки? Нашлись же там сухари! Охотники и рыболовы — заботливый народ, не любят оставлять друзей в беде.

Сказав это, Гречинский исчез в чаще, а через пять минут из леса донесся торжествующий вопль.

— Есть! — почти одновременно воскликнули Золотарев и Шатило.

Семен снял автомат, сбросил ботинки и закатал выше колен брюки. Коля сделал то же самое.

С воинственными возгласами, приплясывая на ходу, показался из лесу Гречинский. На левом плече, как боевое оружие, держал он два удилища.