— Ты хотя бы поздоровалась, что ли…

— Ах! — воскликнула Женя и протянула руку. — Я уверена, что ты видел Сашу!

— Видел, — сказал Аркадий, усмехаясь и заглядывая в окно, — под Валдайском. Только ведь это было давно. А он что, не вернулся?

Женя, сразу обессилев, смирившись с судьбой, опустилась на табуретку.

— А я была так уверена, что ты поможешь мне, — упавшим голосом сказала она.

Аркадий встал с постели и, взяв с подоконника банку, понюхал цветы — это были астры. Он вчера вечером нарвал их в соседнем, уже давно никем не охраняемом саду.

— Нет, напрасно надеялась, — сказал Аркадий и поставил банку с цветами на колченогий столик.

Женя не обратила на это внимания.

— Теперь я почти уверена: он ушел в армию, — прошептала она и вдруг спросила: — А почему ты не ушел, Аркадий?

Только и не хватало ему этих вопросов!

Женька пришла явно не вовремя. Надо было поскорее выпроводить ее. Он мог, конечно, просто выгнать ее. У него хватило бы силы воли. Ведь предстояло гораздо худшее. Предстояло «предать» всех своих, в том числе и Женьку, «предать» клятву — даже думать об этом страшно! Женька ведь не сегодня-завтра узнает все, и поэтому он, конечно же, может не стесняться.

Но Женька была дорога ему почти так же, как и Соня. Он знал, как ей трудно. Сашка не вернулся, а она осталась. Наверное, из-за него не эвакуировалась. Только что она будет делать в городе?

Во всяком случае, времени для размышлений у Аркадия не было. Женька должна была уйти как можно скорее. И Аркадий на глазах у Женьки лег на кровать и снова заложил руки за голову. Да, он волновался.

— Ты что лежишь при мне? — воскликнула Женя.

— А ты что бегаешь? — спокойно спросил Аркадий.

— Ты так и не ответил: почему не ушел в армию?

«Черт возьми! — подумал Аркадий. — Все-таки придется ее попросить…»

У него не хватило совести с вызывающим бесстыдством валяться на кровати, и он встал.

— Разве ты не знаешь, что я пытался? — со злостью спросил он. — Так не взяли! Не гожусь… не достоин, видно.

Женька знала, вспомнила.

— Да, да, — сказала она. — Что же нам делать, Аркадий? Как жить?!

— Не знаю…

— Аркадий! — пылко сказала Женя. — Мы должны бороться! Мы обязаны уничтожать фашистов! Давай организуем группу.

«Как ее выгнать?» — с раздражением думал Аркадий.

— Это какую группу?

— Подпольную! — выпалила Женя.

Конечно же, это было смешно! Женька — организатор подпольной группы!..

— Да ты погляди на себя! — сказал Аркадий.

Женька подумала, что у нее что-то не в порядке.

— Ты же красавица! — рассеял ее стыдливые сомнения Аркадий. — Достанешься какому-нибудь офицеру.

— Лучше умру! — воскликнула Женя.

— Поздно будет, — безжалостно сказал Аркадий. — Мой совет тебе: если уж не уехала, так спрячься. Спрячься! Поняла?

— Ни за что! — воскликнула Женя. — Я буду бороться!

— Дура и только.

— Ах, дура! — сказала Женька и вскочила с табуретки, как обожженная. — А ты что намерен делать? — с расстановкой спросила она.

— Работать устроюсь.

— Работать? Где работать? У немцев?! — ужаснулась Женя.

— Нет, у марсиан!

— Ах, какая я дура! — с горьким сожалением сказала Женя. — Зачем я пришла к тебе? Чтобы убедиться в том, каким ты стал… — Она не договорила. Видно, у нее не повернулся язык произнести невероятно обидное, уничижительное слово. Вместо этого она окинула взглядом Аркадиев чулан и спросила голосом прокурора: — Мне кажется, у тебя висел здесь портрет… Буденного, по-моему?

— Дундича.

— Да, Дундича!

— Мамка сняла.

— Мамка-а сняла? — протянула Женя.

— Мамка сняла, — повторил Аркадий.

— Ах, ма-амка сняла! — презрительно сказала Женя.

— Мамка сняла! — крикнул Аркадий, закипая.

— Ах, мамка сняла! — еще раз сказала Женя и, всхлипнув от переполнившей душу обиды, выскочила из чулана со слезами на глазах.

В соседней комнате, где спал отец, вдруг раздался пронзительный, ну чисто разбойничий свист, а затем отец, хохоча с подвыванием, закричал, как на зайца:

— Держи ее! Хватай ее!

Захлопали двери, зазвенело окно в чулане — и Аркадий почувствовал, с каким отчаянным страхом выскочила Женька на улицу. Она выскочила, как из логова, из вертепа. Высунув голову из чулана, Аркадий увидел отца. Откинувшись на подушку, он хохотал, и большой пухлый живот его трясся и вздувался, как опара,

— Эй, — сказал Аркадий, — заткни глотку.

Отец замолчал и угрюмо посмотрел на Аркадия.

— Ты что?..

— Заткни глотку, говорю! — сквозь зубы выдавил Аркадий и с силой захлопнул дверь чулана.

Он выглянул в окно.

Женька бежала не оглядываясь.

«Нельзя терять ее из виду, пропадет!» — решил Аркадий.

«Я — СТАРШАЯ!»

Грузовик, увезший на восток Соню, Бориса и раненых, скрылся в конце липовой аллеи.

Женя упала на землю и долго плакала.

А потом она прибежала домой и стала с отчаянием упрекать мать, что только из-за нее она осталась в городе и только она, мать, виновата в том, что судьба Жени сложилась так ужасно.

Но мать была уверена в обратном: хорошо сложилась судьба Жени, удачно. Никуда она не поехала. Ничего ей, разумеется, не грозит. Мать все твердила, что в восемнадцатом году, «тогда, в ту войну», ухаживал за ней один немецкий офицер, «культурный, благородный человек». «Он мне руки целовал», — говорила мать, а Женя затыкала уши, и ей казалось, что она возненавидела мать.

Но к вечеру Женя успокоилась.

Все-таки она осталась из-за Саши — в этом она была твердо убеждена.

Всю ночь над Барсучьей горой сверкали мертвенно-алые и ослепительные, как вспышки гигантских спичек, огни и доносились оттуда густые звуки разрывов.

Марья Ивановна и Женя долго не смыкали глаз. Наконец Женя уснула.

Проснувшись утром, она прислушалась.

Все было тихо. Мертвая тишина стояла над землей.

— Не стреляют? — с надеждой спросила Женя.

— Под утро перестали… Видно, разбили наших.

— А может, наши разбили? — воинственно возразила Женя.

У нее был бинокль, еще в детстве подаренный отцом. С этим биноклем она влезла на чердак, а оттуда через окно на крышу. С крыши хорошо были видны далекие луга за городом и крутые кряжи Барсучьей горы.

Женя навела бинокль — и не поверила своим глазам. Утреннее солнце освещало гору. Вершина ее молодо зеленела — как вчера и месяц назад. Словно не грохотал бой на горе, словно никогда не гуляла в этих местах война!..

Зеленая, ярко освещенная солнцем вершина горы, голубое небо, тишина над городом, которая теперь была скорее убаюкивающая, чем тревожная, воодушевили Женю. Она вдруг поверила, что еще не случилось ничего страшного и что прежняя жизнь продолжается. А если она продолжается, жизнь, то почему бы Женьке не выйти на улицу, не сбегать в центр города?

«Сергей Иванович Нечаев! Горком!» — мелькнуло у нее, и она сразу же связала Нечаева и горком партии с Сашей. Сергей Иванович все должен знать, все знает он и о Саше.

— Мама, я иду в город! — объявила Женя.

— Не пущу! — выкрикнула Марья Ивановна, растопырив руки.

— Мама, — укоризненно сказала Женя. — Разве я маленькая? Разве я девочка?

«Ну конечно же, маленькая, ну конечно же, девочка!» — написано было в глазах матери, и глаза умоляли, глаза стояли на коленях перед Женей.

Но Женя была неумолима. Она прекрасно знала мать. Трусиха. Всего боится. Но Женя-то не может подражать ей. Она совсем другая, у нее посильнее характер!..

— Мне девятнадцатый год! — уверенно сказала Женя, и это, по ее мнению, был неотразимый аргумент.

— Ты скажи хоть… куда ты? — кинулась за дочерью Марья Ивановна.

— Исследую обстановку, — авторитетно заявила Женя.

До горкома было километра три — и на всем пути, везде, на всех улицах было пустынно. Жене попалось, наверное, человек пять, не больше. Было поразительно тихо. Над окраинами вздымались черно-бурые маслянистые столбы дыма, и запах его, едкий, как газ, густо тек над мертвыми улицами. Жизнь в городе притаилась за стенами, спряталась за оградами. Казалось, улицы уже никогда не забурлят нарядной человеческой толпой, не наполнятся свободным, праздничным гомоном…