Василий пошел, куда ему было сказано и передал, что ему было велено. Князь Василько, у которого к тому времени зажили раны, носил теперь на лице крестообразную перевязь. Он очень обрадовался приходу Василия, и был доволен, что иноку дозволили войти в темницу, а не беседовать, как он делал это с другими, через крохотное оконце.

Узнав о цели визита отца Василия, князь заявил, что ничего подобного не говорил и не знает вовсе ни Улана, ни Колчи:

– Но все что ни делает Господь, все к лучшему, – продолжал Василько. – Хочет Давыд, чтобы я сказал Владимиру не проливать из-за меня крови, так тому и быть. Только странно мне, что наградой дает мне города свои, а не мою Теребовлю, которой я ныне князь и тако будет вовек. Иди же, отец, к Давыду и вели ему позвать ко мне Кульмея, а я уже пошлю его к Владимиру.

Выслушав отчет инока, Давыд удивился и сказал, что нет тут никакого Кульмея, велел Василию идти обратно в сруб и объявить Василько Ростиславичу, что про Кульмея ему неизвестно. Василий послушно пошел.

Василько, услыхав об отсутствии Кульмея, с возмущением покачал головой и неожиданно отослал слугу своего вон. Отца Василия он пригласил присесть на лавку, сам опустился рядом и принялся изливать душу, словно на исповеди. Впрочем, поскольку Василий был лицо духовное, то это именно она и была – исповедь. Вот что говорил Василько:

– Знаешь ли, отец, что еще я слышал? Что Давыд собирается отдать меня ляхам, мало ему было меня ослепить, теперь и вовсе хочет со свету сжить. Много я зла причинил ляхам, и еще больше бы сделал, если бы не Давыд. И если отдаст он меня ляхам, то будет это Божьей карой за мою гордость. Ибо хотел я собрать берендеев, печенегов и торков и идти с ними в польские земли, покуда достанет у меня сил. А потом еще хотел идти на болгар дунайских, и затем, если бы все вышло, отпросился бы у Святополка и Владимира воевать половцев поганых и вымести их с русской земли. А других помыслов у меня не было, и на Святополка с Давыдом я ничего худого не замышлял, истинный крест. За гордыню и высокомерие свое страдаю, отец мой, и, пока не смирюсь перед Богом, не будет мне покою.

Поп Василий так и не узнал, чем кончилось дело с отсылом отроков к Владимиру и Святополку. Решил, что все в итоге сладилось, потому что никто из князей не приходил воевать на Волынь, и Давыд Игоревич больше не посылал за ним. До Василия доходили кое-какие слухи о переговорах насчет Василька, но в целом ничего определенного. Ростиславич оставался в заключении на княжеском дворе.

На Пасху Давыд Игоревич собрал дружину, присовокупив к ней несколько десятков посадских людей, пообещав им хорошее вознаграждение, если пойдут вместе с ним воевать Теребовлю. У Божеска навстречу ему вышел Володарь Ростиславич, брат ослепленного Василька. Испугавшись праведного гнева того, чей родственник сидел у него уже шестой месяц в срубе, Давыд Игоревич не стал испытывать судьбу и затворился в Божеске. Володарь немедленно осадил город и потребовал у волынского князя извинений за содеянное. Давыд по привычке начал обвинять во всем своего сообщника, князя Святополка, аргументируя тем, что преступление было совершено в городе Святополка и святополковыми людьми, а сам Давыд вынужденно помалкивал, поскольку опасался, что его постигнет та же участь, что и теребовльского князя. Поневоле пришлось ему подчиниться кровожадному Святополку и выполнять его приказания.

Видимо, Давыд Игоревич обладал даром убеждения, потому что слова его проникли Володарю в сердце, и он пообещал помириться с ним, если Давыд отпустит брата его Василька.

Давыд тотчас же послал за Васильком, привез его и выдал со всеми почестями брату, после чего был заключен новый нерушимый мир, произнесены новые торжественные клятвы,  и стороны разошлись по своим вотчинам: Давыд во Владимир, Василько в Теребовлю, а Володарь в Перемышль.

Тут казалось бы и сказочке конец, однако же и нет, потому что месть, затаенная в сердцах Ростиславичей, зрела и наливалась и весной 1099 года вскрылась словно нарыв. История с ослепленным Васильком имела продолжение. Братья собрали дружины и пошли на Давыда. Остановились во Всеволоже, от которого до Владимира-Волынского, где заперся Давыд Игоревич, было шестьдесят верст. Во Всеволоже не было никого, ни одного отрока, ни дружинника, одни только местные жители, да посадские за городской стеной со своими огородами и скотиной.

Город взяли приступом. С разных концов запалили огнем деревянный Всеволож, и побежали люди от огня, а Василько приказал стрелять в них стрелами и рубить их мечами и отомстил за свои мучения невинным людям и пролил кровь христианскую. И сам сделался, как Давыд, разбойником и душегубом.

После этого приступили князья ко Владимиру и послали вестника к жителям говоря:

– Нам не нужен ни город ваш, ни вы сами, но отдайте нам Туряка, Лазаря и Василя, тех самых, кто подговорил Давыда на злодейство. А не выдадите, мы готовы биться и своими руками добыть негодяев.

Тут следует сделать небольшое отступление и сообщить читателю одну подробность, которая вначале истории показалась попу Василию несущественной, и о которой в разговорах своих с Господом, из коих и составлены нынешние мемуары, он умалчивал. Вспомнил лишь позже, когда Ростиславичи стояли под Владимиром. Как оказалось, Давыд Игоревич, еще в начале истории с ослеплением, не сам решил, что Василько хочет извести его и Святополка, но по наущению приближенных, тех самых Лазаря, Туряка и Василя. Какая им была от того выгода, история умалчивает, зато о последовавшей каре хорошо известно.

Собравшись на вече, жители Владимира предъявили князю ультиматум, говоря, что не собираются биться и умирать за этих троих, и если князь не послушается и не выдаст означенных личностей, то они откроют ворота и предоставят князю позаботиться о себе самостоятельно.

Давыду ничего не оставалось, как согласиться с требованиями, только вот незадача: ни Лазаря, ни Василя, ни тем более Туряка во Владимире уже не было. Пока шумело вече, князь велел им ехать в Луцк и там схорониться. Послали за ними в Луцк, но оттуда донесли, что Туряк бежал в Киев, а Лазарь и Василь сейчас в Турийске. Потребовали ехать в Турийск и изымать их из Турийска, иначе грозили сдаться. Давыд Игоревич повиновался. Отроки приволокли Василя и Лазаря и связанных передали Ростиславичам после чего был в который раз заключен мир, скрепленный щедрой порцией клятв и заверений в нерушимой дружбе.

На следующее утро горожане и посадские едва только очухались после празднества, сопровождавшего подписание мира накануне, увидели ужасную картину. Васильковы люди повесили Василя и Лазаря за ноги на большом дереве и стрелами расстреляли до смерти. Трупы оставили висеть, а сами собрали имущество и обозы и пошли прочь от города, благодаренье Богу, не тронув в нем ни одного жителя. Горожане сняли тела, когда последний дружинник Ростиславичей пропал из виду, и погребли их тут же, заложив камнями, дабы покойники не смогли встать из могил и не тревожили бы живых.

И не было с тех пор между князьями мира, и ходили они друг на друга еще несколько раз, и Святослав ходил на Давыда, а потом и на Володаря с Васильком, и водили поганых на русские земли, и водили поляков и венгров. Три года шла междоусобица, три долгих года горели пашни и нивы, гибли крестьяне и горожане, и не могли ничего поделать с князьями, желавшими войны, а не мира, и сваливавшими вину за кровопролитье один на другого.

В 1100 году собрались князья все в том же составе на съезд в Уветичах, а в 1101 году встречались на Золотче, но так ни до чего не договорились. Вскоре у Святополка подросли дети и стали претендовать на наследство Ярослава Мудрого. И длилась эта распря еще много-много лет, и при Юрии Долгоруком, и при Александре Невском, пока, в конце концов Московия и Великое княжество Литовское не разделили между собою древнюю Русь и не истребили Рюриковичей, как крыс, оставив из этого рода одну худую, испорченную ветвь, усохшую вместе с Иваном Васильевичем Грозным.