Увидев лицо князя с запекшейся кровью, женщина залилась горькими слезами и спрашивала, за что сотворили такое с несчастным, и в чем его вина. Инок рассказал, как все происходило.

Попадья принялась надевать сорочку на Василька и почувствовала могильный холод, исходивший от плоти его.

– Умер, отец мой, твой князь, – произнесла она дрожащим голосом, и как бы оправдываясь, – отмучился горемыка сердечный.

Инок по-бабьи всплеснул руками, исторг из уст протяжный крик, кинулся к Васильку, взял его голову в руки, начал тереть щеки в надежде, что попадья обозналась, что не мертвый он, а только без сознания. Лицо князя и вправду сразу же порозовело и наполнилось красками, грудь высоко поднялась, вдохнула воздуха, сделала несколько глубоких вдохов, после чего князь кажется совсем очнулся, высохшие губы его зашевелились и сумели произнести: «Где я?»

– В Здвижене городе, – отвечала попадья, утирая платком слезы, катившиеся у нее по щекам.

В следующий раз князь попросил воды, Василий поднес ему ко рту кружку с квасом и придерживая руками голову, помог напиться.

И еще больше очувствовался Василько Ростиславич, плечи его расправились шире, поникшая голова поднялась. Он ощупал себя, понял, что нет на нем сорочки и сказал:

– Зачем вы сняли с меня сорочку? Лучше бы я в ней смерть принял и свидетельствовал перед Богом о преступлении братьев.

Вскоре вернулась стража и велела не мешкая отправляться в путь. Дороги в ноябре делались неровными. Жидкая грязь, которую месили колеса и копыта, от холода быстро затвердевала превращая дорогу в одни ухабы. Мчавшаяся по ней телега, прыгая и сбиваясь вбок, подкидывала и трясла Василько Ростиславича, что причиняло ему неимоверные страдания. Тело его было избито, и тряска болезненно отдавалась в каждой частичке поврежденной плоти.

Во Владимир-Волынский прибыли на шестой день после остановки в Здвижене. В тот же день, когда привезли Василька, прибыл в городе и Давыд Игоревич в окружении дружины. Инок догадался, что князь и был тот самый таинственный незнакомец, что следовал за ними по пятам, не выдавая себя, но и не теряя телегу из виду. Волынский князь лично распорядился об устройстве Ростилавича, лично наблюдал за всем, удовлетворенно кивал головой, словно рыбак вернувшийся с богатым уловом.

Василько поселили в срубе на княжеском дворе и приставили стражу из тридцати человек. Поп Василий, уверившись, что в ближайшее время князя не тронут, поехал в Переяславль к Владимиру Всеволодовичу Мономаху, рассказать самолично о беззаконии и призвать других князей к отмщению.

Князь Владимир, узнав о страшной участи, постигшей Василька, сначала даже прослезился, а потом разгневался. Тотчас же велел послать гонца к Олегу и Давыду Святославичам, бывшим своим врагам, сделавшимся после съезда в Любече горячими сторонниками переяславского князя, поручая им собрать войско и идти на Киев, дабы поправить случившееся зло и наказать отступника, ввергнувшего нож меж братьями. Сам он со своей дружиной намеревался соединиться с ними в Городце. Удивительным образом Святославичи не стали отнекиваться и остались верными любечским клятвам. Собрали рать и двинулись на Святополка.

Давыд и Олег Святославичи окружили с войсками мать городов русских, не давая не войти из нее не выйти, а Мономах со своими дружинниками остался стоять в лесу, на подступах. После чего снарядили посольство с лучшими людьми и послали в город. Ничего пока не предпринимали, ждали объяснений. Наконец, послы возвратились и поведали троим братьям свой разговор со Святополком Изяславичем

– Князь Киевский провинность свою отрицает, – сообщили эмиссары, – И валит все на Давыда Игоревича. Это он убедил его, что Василько готовит мятеж и собирается убить его, как раньше вместе с братом Володарем убил Ярополка Изяславича. И что, мол, Василько сговорился с тобой князь, чтобы сидеть тебе в Киеве вместо Святополка, а Васильку во Владимире вместо Давыда.

– Что же Святополк Изяславич поверил выдумке? – удивился Владимр Всеволодович.

– Сказал, что поневоле должен был о своей голове думать. Да к тому еще прибавил, что не он Василько ослеплял, но Давыд. Давыд же и забрал его к себе.

В ответ мужи заметили Святополку, что пленили и ослепили Василько Ростиславича не в давыдовой вотчине, но в Киеве, по прямому княжескому приказу, а значит он, Святополк виновен не меньше Давыда, и кровь брата на руках его. Более ничего они от него не добились и уехали восвояси, и возвратились теперь вот, и не знают, что еще можно сделать.

Мономах и Святославичи уговорились на следующее утро выступать на Киев. Однако же назавтра, когда начали трубить сбор и воины стали седлать коней, из Киева прискакал гонец с просьбой повременить и дождаться важных людей, которые хотят говорить с князьями.

Выступление было отложено. Через несколько часов приехали в лесной лагерь именитые гости: вдова Всеволода, половчанка Анна, которую Владимир Мономах почитал как родную мать, а с нею митрополит киевский Никола, святостью своей снискавший Божье благословение и творивший чудеса уже при жизни. Анна, княгиня Всеволожа, едва вышла из повозки, упала на колени и, сложив молитвенно руки, заклинала Владимира не губить города и жителей его.

Князь Владимир проворно подскочил к названой матери, поднял с колен, проводил в походный шатер свой, где усадил и расспросил, как обстоят дела в Киеве.

– Брат твой, Святополк хотел бежать, – рассказала вдовица, – да народ упросил его остаться. Молю тебя, княже, и братьев твоих, князей Черниговских, не губите родной земли, не ходите на Святополка. Затем что, если будете воевать между собою, половцы поганые обрадуются и пойдут на нас и возьмут земли наши, которые отцы ваши и деды с трудом и храбростью великой добывали. Не ходи, княже, в Киев, не пали земли Русской, а лучше помирись со Святополком и вместе идите бить поганых.

Проникновенная речь мачехи растрогала Владимира Мономаха, с легким сердцем уступил он ее прошению, ради памяти отца своего Всеволода Ярославича, а еще потому, что не мог ослушаться, ни ее, ни митрополичьего сана святительского.

Отдохнув у Владимира, княгиня вернулась в Киев и отправила оттуда весточку, рассказывая как ликуют и радуются и киевляне, и сам князь киевский, что избавлены были от беды великой и поругания. В ответ Владимир и Олег с Давыдом послали депешу, в которой, однако, выставили Святополку условие. Говорили, что поверили князю, что не его это козни, но Давыдовы. Так вот во искупление греха надлежит Святополку идти на Давыда и наказать его: и либо взять его, либо выгнать из вотчины.

Святополку Изяславичу ничего не оставалось, как согласиться. На том братья помирились и снова целовали крест в знак нерушимости произнесенных клятв. Впрочем, читателю уже хорошо известно, чего стоили княжеские зароки в те далекие времена.

Год стоял на дворе 6606 от сотворения мира, а от Рождества нашего Спасителя – 1098. Приближался Великий пост. Поп Василий пребывал в то время во Владимире на Волыни и жил смиренною жизнью чернеца в одном монастыре, когда однажды ночью приехал к нему гонец от князя Давыда Игоревича, приглашая на двор. Василий повиновался и, взойдя в замок княжеский, прошел сразу в залу, где нашел Давыда в окружении дружины. Усадив его рядом, князь рассказал Василию, что сегодня же ночью Василько Ростиславич через оконце в срубе, где содержится он под стражею, крикнул Улана и Колча, двух охранников и сказал им так:

– Слышал я, что идут братья мои и Святополк с ними на Волынь мстить за меня. Если бы Давыд согласился, то отправил бы я мужей своих к Мономаху и попросил его воротиться. Есть у меня слова заветные, которые если скажу их, заставят князя отступиться.

– Что же ты от меня хочешь, княже? – спросил инок Давыда, все еще не понимая, зачем его подняли среди ночи.

– А ты, Василий, ступай вместе с теми отроками к Васильку, тезке твоему, и скажи, что если сделает он так, как обещает, и владимирова дружина повернет от Волыни, то подарю ему город, какой пожелает, хочет Всеволожь, хочет Шеполь, а хочет Перемышль.