Родителей помню смутно, к своему стыду. Вернее, помню, но как бы в общем, а вот лиц… Если пытаюсь представить, перед глазами почему-то только мутные пятна. Зато помню, что часто смеялись. И ещё руки помню: мягкие и нежные – мамины, добрые, вечно шершавые – папины. Помню ощущение полёта, когда он этими руками подбрасывал меня вверх и снова ловил. В те моменты испытывала неописуемый, щенячий восторг.

А потом всё кончилось. Резко и страшно. События давно минувших дней как в дымке, однако всепоглощающий ужас остался со мной до сих пор. Мы всей семьёй летели на новое место работы родителей. Помню, как радостное предвкушение обуяло всех. Родителей, наверно, потому, что работа обещала быть интересной и хорошо оплачиваемой. Ну, во всяком случае, я так думаю. Мне же наобещали столько всего нового: Землю показать и даже искупаться в настоящем море. Они оба были родом из метрополии, то есть из Солнечной системы, а я родилась под лучами звезды Альдебаран, на исследовательской станции. Естественно, мне было интересно.

Всё было хорошо. И вдруг – беготня по коридорам, приказ пассажирам сидеть в каюте и носа не показывать. А потом стрельба, взрывы, крики людей, испуганные глаза мамы.

Дверь каюты словно вырвал какой-то великан: вот она есть – и вот уже вылетела в коридор. В проёме стоял огромный человек в скафандре. Лица видно не было. Одно успела заметить: на серебристой нагрудной пластине был нарисован стилизованный щит, а внутри него две буквы – «SN». Мама задвинула меня себе за спину, а папа закрыл нас с ней, но это не помогло. Человек в скафандре направил на него какую-то штуку, страшную даже на вид. Нас смело, словно метлой. Мне в лицо брызнуло чем-то горячим и мокрым, а потом ударило невыносимым жаром. Больше я своих родителей не видела.

Очнулась уже в другом месте, но кошмар не закончился. Выяснилось, что на грузопассажирский корабль было совершено разбойное нападение с целью якобы грабежа. Свидетелей напавшие не оставляли, вернее не хотели оставлять. Из всего экипажа и пассажиров выжила только я. Военный патруль спутал планы пиратов. Так они, скорее всего, угнали бы корабль вместе с грузом и, возможно, не устраивали бы кровавую баню, избавляясь от свидетелей.

Но вышло как вышло. Патруль обломал планы налётчиков, потому они спешили. Плазменная граната, заброшенная в каюту, не смогла до меня полноценно добраться, тела родителей помешали, однако и без подарка не оставила: более восьмидесяти процентов кожи таки сгорело. Мне даже показали спасителей. Два серьёзных таких дядьки в военных комбинезонах с какими-то знаками отличия давали интервью прямо у моей постели в клинике на Марсе. Они в красках рассказывали репортёрам, как сначала даже не поверили, что я вообще живая.

– Она ж обгорелая была, как головёшка. От спёкшихся тел родителей отрывать пришлось, – разорялся один из них. – А те вообще крошиться начинали от любого прикосновения, так пропеклись. Повезло малявке.

В общем, шумиха вокруг меня была сильная. Ещё бы! Пиратское нападение, практически в Центральной системе. Резонанс доходил порой до истерики. И в СМИ тарахтели, и в сети Галонет препирались.

В палате, где я жила все время реабилитации после лечения в медицинской капсуле, имелась голопанель. Там, правда, по большей части развлекательные шоу крутили и мультики, перемежаемые частой рекламой: всё ж таки ребёнок обитает. Но примерно каждый час красочное мелькание на голографической панели прерывалось на блок новостей. Конечно же, в том возрасте меня мало интересовало, чего там тётки с дядьками бухтят (ещё ведь даже шести лет не исполнилось, да и моральное состояние оставляло желать лучшего), но больше заняться было нечем, и информация так или иначе в голову проникала.

Однажды в палату набилась огромная куча незнакомых, очень бесцеремонных людей. Как позже выяснилось, охрана некоего облечённого властью лица. Далее, как по мановению волшебной палочки, появились осветительная техника, дроны с камерами. Из ниоткуда возникли шумные, надоедливые репортёры с микрофонами. И только потом в палату прошествовал толстый, очень важный господин. Он с суровым видом, потрясая пухлыми руками, начал вещать в объективы камер, что, дескать, с пиратством пора кончать.

Доколе, мол, бандиты будут безнаказанно убивать граждан Земного Союза? И где? У самых границ метрополии! Уму непостижимо! А о малышке мы позаботимся. Мол, не сомневайтесь, государство не оставит её одну. Приют «Марсианский тюльпан» уже ждёт свою новую воспитанницу, ждёт с распростёртыми объятиями. Ибо любой гражданин Земного Союза, попавший в беду, имеет право на защиту и помощь. Многие граждане считают, что власти о них забыли (дядька театрально всплеснул руками), типа наживаемся на горе наших граждан! Уверяю вас, это не так. Вот, к примеру, администрацией русского сектора метрополии Земного Союза были выделены дополнительные средства на полное восстановление утерянного в процессе нападения зрения девочки, ибо существующая страховка не покрывала такого лечения. Это ли не доказательство заботы?

И так далее и такое прочее. Пафосность речи зашкаливала. Чуть позже всё это показали в новостях, и я смогла вдоволь полюбоваться на свою рожу, транслируемую с голоэкрана.

Приходили, правда, не только репортёры. Пару раз заявлялись непонятные люди в чёрных комбинезонах и начинали задавать вопросы. Оба раза приходили по двое, мужчина и женщина. Разные это были люди или одни и те же – не скажу, мне тогда как-то не до узнавания было. Всё время было страшно. Страшно от понимания, что родителей моих больше нет. Страшно от незнания, как жить дальше. Любое посещение приводило в ужас. Когда открывалась дверь в палату, мне казалось, что на пороге сейчас возникнет тот страшный человек в серебристом скафандре и доделает то, что сразу не получилось. Меня начинало колотить, и всё время хотелось спрятаться под кроватью.

А вопросы, которые мне пытались задавать, типа «Не помнишь ли ты чего-то необычного?» или «Не слышала ли случайно, что говорили нападающие?», вызывали лишь неконтролируемую истерику. То есть расспросы заканчивались буквально сразу после начала, потому что медоборудование начинало верещать, и тут же манжет на предплечье правой руки вкалывал успокоительное, после которого я засыпала. В общем, ничего не вышло у дознавателей, и после второго такого посещения ко мне перестали ходить. Вернее, медицинский-то персонал ходил, а вот эти в чёрном перестали. Видимо, решили, что бесполезно. Ну чего там мелюзга могла услышать или увидеть и тем более понять, право слово?

Ещё я боялась подходить к зеркалу – до икоты, до колик. Потому что с той стороны на меня пялилось чудовище, краснокожее и краснорожее чудовище. Всё тело, за редкими исключениями, было покрыто кожными спайками, которые безобразно бугрились. Не было больше волос, которые могли бы прикрыть огрызки сгоревших ушей. От носа тоже почти ничего не осталось, разве что две дырки. Вместо губ – какая-то жабья щель. Мне хватило одного раза, чтобы понять, во что я превратилась, и возненавидеть это отражающее устройство. Страшно и противно было даже прикасаться к себе.

Нет, психологи честно отрабатывали свой хлеб. Они пытались донести до моего детского перепуганного сознания, запертого в обезображенном теле, что не всё так страшно. Мол, вырастешь, станешь взрослой, заработаешь на полное восстановление и превратишься в принцессу, которую ждёт не дождётся принц на белоснежной космической яхте. Конечно же, они не так говорили, более мягко, завуалировано, пространно, но смысл был именно такой. Вот только предчувствия мои кричали, что ни хрена подобного не будет. Ничего ещё не закончилось, и так внезапно начавшаяся чёрная полоса в моей жизни уходит далеко за горизонт, не собираясь заканчиваться.

Там же, в стенах клиники, я встретила свой шестой день рождения. Даже какие-то подарки были от совершенно чужих людей. Но постоянное чувство тревоги не позволило радоваться этому событию. Впрочем, я понимаю себя ту. Чему тут радоваться? И дело даже не в обезображенной внешности, а скорее в неизбывной, вязкой, как патока, тоске. Эта была тоска по той жизни, которая могла бы у меня быть, не случись нападения пиратов. Она, в смысле тоска, преследует меня и по сей день.