За минуту перед тем, как упасть, я думал не о Нигеле и не о Наде. Я думал о том, что не знаю, какие перемены ждут нас в ближайшие годы. Раньше все было обозримо, предсказуемо. Но теперь я просто не знаю, что на нас надвигается. Будут ли и дальше распространяться пестрые тренировочные костюмы, сочетающие в себе лиловый, светло-зеленый и черный цвета? На Востоке все носят такие, и люди там терпеливее, невозмутимее и вообще гораздо симпатичнее, чем у нас. Может быть, Восток заполонит Запад своей невозмутимостью и своими тренировочными костюмами. В таком исходе было бы нечто утешительное, думаю я, действительно нечто утешительное, потому что одетый в лиловое нелепый ост-менш мне в миллион раз милее, чем какой-нибудь наглухо отгородившийся от внешнего мира западный неврастеник, с чавканьем пожирающий за столиком в торговом пассаже своих любимых устриц. А огромные массы немытого народа с Востока — из Молдавии, с Украины, из Белоруссии непременно хлынут к нам. В этом я уверен.

Как именно я выбрался из Гейдельберга и в конце концов оказался в Мюнхене, для меня остается загадкой. Может, я сел на поезд, но эта поездка изгладилась из моей памяти, от нее не осталось вообще никаких следов. В поезде я, наверное, ехал с молодыми ребятами, которые хотели попасть на рейв, сборище неформалов на лугу в окрестностях Мюнхена. Думаю, я оплатил им такси от вокзала до этого луга.

Как бы то ни было, я сижу на лугу, поблизости от пирамидообразной палатки. Вокруг меня — сотни рейверов, а может быть, тысяча или даже больше. Все они не в лучшей форме, и похоже, что большинство успело ширнуться или чем-нибудь закинуться.

На заднем плане — импровизированная танцплощадка. Рядом с ней на нескольких поставленных друг на друга больших ящиках водружен стробоскоп. Аппарат то гаснет, то вспыхивает, и тогда все погружается в этот прикольный, не существующий на самом деле свет. Зубы, белые рубашки, джинсы — все светится как бы собственным сиянием, а в действительности потому, что попадает под луч прожектора. Но самого света, света как такового, не видно.

Я, значит, сижу на лугу, и Ролло сидит рядом со мной, и мы наблюдаем за тусой. Ролло — мой старый друг. Сейчас, в этот момент, я снова все вспоминаю: в Гейдельберге Ролло неожиданно воздвигся надо мной в садике того дома. Ролло тоже был в числе приглашенных и видал, как я выбежал из дверей и хлопнулся в обморок; он подошел и стал бить меня по щекам. Он привел меня в чувство, потом поднял на руки и отнес в свою машину, и вместе мы доехали до Мюнхена. Неслучайно на той тусовке, в Гейдельберге, мне казалось, что я вижу кое-какие знакомые лица.

Всю дорогу я прокимарил на переднем сиденье, а Ролло, наверное, в это время гнал по шоссе как ненормальный — судя по тому, что сейчас еще не очень поздно. Думаю, он спас меня от больших неприятностей, но я не благодарю его — это было бы слишком напряжно. То есть, я хочу сказать, он это действительно сделал, но высокие слова тут на фиг не нужны.

Ролло раньше жил на Боденском озере, тогда я с ним и познакомился незадолго до того, как меня вышвырнули из залемской школы. Теперь он живет здесь, в Мюнхене, и время от времени тусуется на рейвах, чтобы словить кайф. Как классно, что он был и на той стремной тусовке в Гейдельберге! Я даже не знаю, почему вдруг вообразил, что скорее всего приехал сюда на поезде. Шиза какая-то!

Мы выпиваем по банке унылого на вкус пива. Поскольку мы одеты цивильно, то есть не носим бутсы в стиле техно, оранжевые майки и бундесверовские штаны, поскольку наши черепушки не обриты наголо, в носах не болтаются кольца, а на загривках нет вытатуированных драконов, рейверы бросают на нас исподтишка испытующие подозрительные взгляды. Но это, собственно, очень клево — то, что ты можешь так провоцировать других одним своим внешним видом, — и Ролло говорит, что местные шизы, видимо, принимают нас за сотрудников Отдела по борьбе с наркоманией.

К нам то и дело подваливают какие-то хиппи в вышитых жилетках из овчины и предлагают чай. Chai, как они говорят. Я нахожу все это очень прикольным. Здесь во множестве водятся такие дятлы, которых вообще невозможно принимать всерьез, но в определенном смысле они все в своем праве — в гораздо большей степени, чем Ролло или я.

Я еще не знаю, почему это так: что они в своем праве, а мы — нет. Может, мы уже слишком стары для подобных развлечений, но мне сразу приходит в голову мысль, что здесь есть и такие, кому явно за сорок. Там и сям пасутся даже мамаши со своими несмышлеными киндерами.

Через некоторое время один хиппи притусовывается к нам. Он, очевидно, просек, что мы не имеем отношения к ловле нарков, не потащим его в тюрягу и не будем шмонать, если он откроет крошечную серебряную коробочку, которая висит у него на груди на кожаном шнурке.

Собственно, он тоже никакой не хиппи. Я хочу сказать, что он хотя и носит кольца в ушах, джинсовую жилетку и кордовые штанцы и ходит без шузов, только в дырявых носках, но на настоящего хиппи не похож — так, серединка на половинку. Он даже обрил себе голову, чтобы его не причисляли к длинноволосым. Он рассказывает о каких-то диджеях: о Моби из "DJ Hell", местного мюнхенского заведения, о Морице из гамбургского "Purgatory"[31], который будто бы гоняет лучшее в Германии "intelligent techno" — уж не знаю, что это значит. Он тараторит без умолку, но, поскольку он так дружелюбен с нами, Ролло и я в принципе ничего не имеем против его болтовни.

Дальше наш новый френд сообщает о том, что некие Феликс и Давид в этом гамбургском "Чистилище" намалевали на потолке красной краской фразу, от которой он тащится каждый раз, как ее видит. Эта фраза, поясняет он, звучит — без всякого обмана — так: "Чистая правда". Печально, думаю я, если фраза подобного рода может кого-то так сильно зацепить; но Ролло говорит, что его это нисколько не удивляет. Ролло вообще крутой циник.

Хиппи достает нас еще какое-то время, а потом ненадолго сматывается чтобы принести кое-что, как он говорит. Я курю, и мы с Ролло беседуем, и потом возвращается этот чудак — с рюкзаком. Прикол в том, что рюкзак выглядит как мягкая игрушка. Хиппи и в самом деле гладит рюкзак, прижимает его к себе, а потом протягивает нам, чтобы мы пощупали. На ощупь рюкзак какой-то шизоидный и совсем мягкий. Я хочу сказать, что к этой долбаной штуковине приделаны всамделишные уши — такие большие обвислые уши, наподобие заячьих, — и весь рюкзак обтянут бежевым плюшем, уже довольно грязным.

Ролло и я переглядываемся. Мы оба ненадолго берем рюкзак в руки, а Ролло даже пару раз его поглаживает. Хиппи улыбается нам, потом достает из кармана штанов пару таблеток, протягивает каждому из нас по одной и говорит: угощайтесь.

Ролло, который не привык ни у кого одалживаться, шарит в кармане пиджака, достает две таблетки валиума[32], протягивает их хиппи и говорит, чтобы тот попробовал, эти гораздо лучше. Парень запихивает таблетки себе в рот, даже не взглянув на них. Это выглядит невероятно прикольно. Ролло и я делаем вид, будто кладем в рот таблетки, которые дал нам хиппи. Я не решаюсь признаться Ролло в том, что не далее как позавчера, в Гамбурге, и в самом деле проглотил одну такую херовину.

Музыка на танцплощадке чересчур громкая. Позади нас, в пирамидальной палатке, звучит более тихая музыка, и ритм у нее совсем не резкий — в ней даже есть что-то, вызывающее ассоциации с небесными сферами. Она напоминает мелодии Андреаса Фолленвайдера или музыку из фильма "Koyaanisqatsi", который я недавно смотрел по телеку. Впрочем, через полчаса я выключил телевизор, потому что фильм был просто невыносимый. Я имею в виду, что там вообще ничего не происходило. Камера проплывала над разными ландшафтами в непрерывно убыстряющемся темпе, и по сути фильм представлял собой не что иное, как растянутый до бесконечности скучный музыкальный клип. Трудно поверить, что кто-то может всерьез смотреть такую шнягу на протяжении двух часов. Разве что Александр, вместе со своей Варной.