— Что вас беспокоит, Том? — тихо спросил он.

Уоринг уставился на него.

— И ты еще спрашиваешь?

Арнольд на мгновение задумался.

— Думаете о президентстве?

— Попал с первого раза, — проворчал Уоринг.

— Послушайте, — заговорил Арнольд примирительным тоном, — до референдума еще два месяца — восемь недель, включая рождественские и новогодние праздники. До следующих довыборов больше года. Последний опрос общественного мнения высказался за полную передачу полномочий. Семьдесят два процента! Семьдесят два! У нас хороший запас.

— Шесть мест никак не назовешь хорошим запасом, Деннис. Боже, у нас же было больше восьмидесяти.

— Я имел в виду голосование на референдуме. Я помню о местах, Том. Все мы помним о местах. Вы нам каждый час напоминаете. — Он сделал паузу, пытаясь скрыть раздражение навязчивой заботой своего босса о парламентском большинстве. — Мы их обязательно вернем, — заключил он, — у нас даже больше будет. Давайте просто проживем следующие несколько дней без инсульта, а?

— Твой оптимизм заразителен.

— Восемь недель, — повторил Арнольд. — К тому времени монархия будет мертва, похоронена и забыта вместе с монархом. — Он усмехнулся, но его боссу было не до смеха.

— Я не о референдуме беспокоюсь, — объяснил Уоринг. — А вот если кто сейчас запрыгнет на подножку в кэб роялистов, мы можем…

— Какая еще подножка? — усмехнулся про себя Арнольд, а вслух сказал: — Нет же никакой организации, да и кэба никакого нет.

— Вот я и хочу убедиться, что так оно и останется, — твердо сказал Уоринг. — Никакого дерьма с возложением венков. Никакой цветочной выставки в Кенсингтонском дворце.

— Да не будет этого! — воскликнул Денис. — Во-первых, мы в Букингемском дворце.

— Ты же понимаешь, о чем я, черт возьми, — раздраженно прорычал Уоринг. — Цветы будут, никуда не денутся, отменить их мы не в силах. Но я хочу, чтобы их было как можно меньше. Если будут скапливаться, убирай вовремя. И никаких проклятых плюшевых мишек! Их убирать сразу. Понятно?

— Понял. Никаких плюшевых мишек.

— Если кому-нибудь захочется сделать из этого проблему, скажешь, что распоряжение столичной полиции — они, дескать, опасаются бомб. — Выплеснув свои опасения, премьер-министр заметно успокоился. — От этих мягких игрушек люди плачут. СМИ видят слезы. Оно нам надо?

— Понятно, — повторил Арнольд. — Теперь я хочу, чтобы вы тоже кое-что поняли, хорошо?

— Ты о чем?

— Я сделаю все, что вы скажете. Но только не в четверг. Нельзя планировать государственные похороны на следующий день после доставки тела. Это невозможно. Попросту не хватит времени.

— Ладно. Будь по-твоему, — согласился Уоринг. — Тогда пятница.

— Боже, ну что вы творите! — Деннис Арнольд медленно покачал головой. Он чувствовал, как внутри растет тяжесть бессонных ночей.

— В пятницу, Деннис, — повторил премьер-министр. — Именно в пятницу.

Арнольд надул щеки и с шумом выдохнул.

— Ладно, — кивнул он, — если вы говорите, пусть будет пятница.

Глава 12

Высадив Кэла, чтобы он мог забрать свою машину, Джеймс поехал домой, быстро принял душ, побрился и надел воскресный костюм. Он сварил кофе, собрал почту за последние два дня, чтобы почитать за завтраком. Ничего интересного в газетах не попалось, все сообщения так или иначе касались смерти короля Эдуарда и мелких дрязг по поводу подготовки к похоронам, разгоревшихся благодаря стараниям лорда Роутса.

Одна фракция хотела, чтобы король был тихо кремирован в ходе частной церемонии, другая выступала за проведение настоящих государственных похорон с погребением в Вестминстере и соответствующими церемониями; третья группа агитировала за менее дорогой, но не лишенный вкуса компромисс. Дискуссия обострялась тем, что времени оставалось совсем мало, поскольку похороны назначили на субботу.

Джеймс сложил газету, налил себе еще кофе, чтобы не заснуть, и направился в город. Когда он туда добрался, небольшая посыпанная гравием парковка рядом с церковью оказалась почти полна, но он все же отыскал местечко. Служба уже началась, поэтому Джеймс тихонько проскользнул внутрь и сел на скамью в конце зала. Быстро оглядевшись, он с разочарованием отметил отсутствие Дженни и ее семейства, и успел удивиться, насколько его опечалил этот факт. Церковь Святой Маргариты — старая церковь; Джеймс был ее неизменным прихожанином. Его родители ходили сюда, здесь его крестили. На его памяти церковь знала только двух настоятелей: доктора Хиллари Олифанта и преподобного Рэймонда Орра. Оба прослыли истинно верующими и, казалось, стояли на своих местах незыблемо, как окрестные холмы: такие же мягкие и податливые на первый взгляд, и такие же твердые духом, как гранит в основании холмов.

Отец Джеймса, то есть человек, воспитавший его как сына, походил на них, и Джеймс надеялся, что когда-нибудь сможет стать таким, как они.

Один из служек — добродушный старый дурачок по имени Гас — увидел Джеймса, когда тот вошел, и тут же направился к нему, держа в руках газету.

— Привет, капитан Джеймс, — сказал он, протягивая мозолистую руку. — Слыхал, вы были в Лондоне?

— Привет и тебе, Гас. — Они обменялись рукопожатием, и в это время органист запел гимн, избавив Джеймса от дальнейших объяснений. Прихожане поднимались, чтобы петь стоя, и Гас отошел, чтобы не травмировать Джеймса своим голосом, который, надо сказать, совершенно не был приспособлен для песнопений.

За гимном последовали другие песни и молитвы, а также длинная и слегка заковыристая проповедь, которую Джеймс слушал вполуха, пока Орр не добрался до Послания к Коринфянам: «Ибо кто отличает тебя? Что ты имеешь, чего бы не получил? А если получил, что хвалишься, как будто не получил?» [1 Коринф. 4:7.]

Хотя он знал, что это всего лишь его воображение, Джеймс не мог отделаться от мысли, что преподобный Орр смотрел прямо на него, когда читал: «Вы уже пресытились, вы уже обогатились…»

Пока шла служба, Джеймс пытался погрузиться в давно знакомый ход службы, успокаивающие приливы и отливы древней литургии. Однако каждый раз, когда он начинал расслабляться, тут же слово или образ запускали цепную реакцию, и изнутри вновь поднималось смятение.

Почему, спрашивал он себя, они поют ««Коронуйте его множеством корон» именно в это воскресенье? [«Коронуйте его множеством коронами» — гимн 1851 года; авторы Мэтью Бриджес и Годфри Тринг.] Почему исполняется гимн «О, поклоняйся королю», а не, скажем, «Благословенны узы, что связывают» или какой-то другой гимн, который все равно часто поют? И почему пастор продолжает говорить о верховной власти?

Кончилось тем, что Джеймс отбросил напрасные мысли и просто взмолился: «Боже, помоги утопающему. Я же не хочу захлебнуться, Господи, и сейчас мне не помешала бы рука помощи».

К концу богослужения он был только чуть менее взволнован, чем в начале. Раньше он с удовольствием задерживался после службы, чтобы поговорить со старожилами и другими прихожанами, большинство из которых Джеймс знал всю жизнь, — но сегодня его совершенно не тянуло к разговорам. Едва отзвучал последний гимн, он сразу направился к дверям. Пастор, всегда быстрый на ноги, оказался у выхода раньше.

— Джеймс, мальчик мой! — Хорошо поставленный голос настоятеля заполнил вестибюль, его слышно было даже на церковном дворе. — С приездом! — он схватил руку Джеймса и от души потряс ее. — Ну и как там в Лондоне?

Джеймс про себя охнул. Конечно, все в Бремаре уже знали о его путешествии. Мать Дженни, несомненно, рассказала соседям, а оттуда слухи расползлись по всему городку. Даже в долине, где основными разносчиками слухов выступали бродячие лудильщики, вести не так быстро облетали округу.

— Вы же знаете этот Лондон, — Джеймс пожал плечами, — шумно, дорого, бестолково. Я старался не задерживаться.