– Тяжело было уезжать и обживаться здесь?

Еврей задумался, улыбнулся, немного помолчал.

– Был 87 год, сами понимаете…

– Понимаю, продали в Москве квартиру, потом на эти деньги обустроились здесь. И все же – совсем другая страна, другие люди, обычаи…

А еврей, уже не слушая его, громко смеялся. Он заливался так, словно услышал свеженький анекдот, и слезы катились по его загорелым щекам. Но, пришел в себя и повторил: – Продал… Ха-ха-ха… Еще как продал!

И опять засмеялся.

– Ничего не разрешали забирать. По 75 долларов на человека, золота несколько граммов и барахло.

– Как? – опешил он.

– 75 баксов! А вы не знали?

– И сколько же вам было тогда, если не секрет?

– Мне было… ну, мне было… уже сороковник был.

– В сорок лет вы с 75 баксами в кармане приехали в незнакомую страну?

– Ну, почему же с 75… Триста баксов в кармане было. Мы с женой и двое детей – целых 300, – и снова засмеялся.

Он опешил и с восхищением смотрел на еврея. Тому было на пять лет больше тогда, чем ему сейчас. Способен он на такой поступок?

Еврей вдруг воскликнул: – Вру!!! 400 баксов. Когда мы летели в самолете, познакомились с туристами-американцами, тоже старыми евреями. Когда те узнали, сколько нам разрешили вывезти из страны, достали сотенную баксов и подарили нам. Вот так! Не смейтесь! Тогда 100 долларов были очень приличные деньги, не то, что сейчас.

Он снова спросил еврея:

– Что же вы, на четыре сотни купили это кафе?

– Нет, конечно же, нет, – вздохнул тот. – Но кредит получили сразу и остальное – разрешение, гражданство. Осталось всего год, и закроем этот должок, так сказать, эту тему. Больше никому и ничего…

– А, как вы сказали, барахло. Что еще разрешали увозить? – не унимался он.

– Тащили все, что могли. Пастельное белье, посуду, столовое серебро, даже мебель. Правда, грузчики в Одесском порту расстарались – пианино моих родителей превратилось в вязанку дров, опутанных струнами. Но это не важно… Вспомнил… Книги! – гордо заявил он. – Их можно было увозить сколько угодно! Вы знаете, какая у нас библиотека? Все довез, ни одной не оставил. Вы не представляете, как тяжело они нам доставались.

И, глядя на этого счастливого еврея, он вспомнил, сколько этих книг осталось в московских домах сегодня. Люди вселялись в новые квартиры, делали ремонт, брали самое необходимое, а книги за ненадобностью выселяли. Не подходили их серенькие обложки к современным интерьерам и модной мебели. Совсем не подходили. Да и не читали больше тех книг вовсе – так зачем же их держать? Иногда проходишь по подъезду и видишь подброшенные кем-то на подоконник стопочки знакомых стареньких книг – нести на помойку не решались, но избавляться приходилось. Таким вот образом – авось кто да подберет, и совесть чиста. А эти привезли сюда целую библиотеку и гордятся. А, может быть, эти люди и сохранят здесь в этой стране то, что уже давно не читается там, откуда они уехали, что давно забыто или выброшено… А эти гордятся… Странно…

Они еще какое-то время говорили, но он уже рассеянно слушал старика, продолжая размышлять:

– Уехать из страны с пустыми карманами, имея жену, двоих детей, неизвестно куда, без профессии, без приглашения на работу, такое не укладывалось в голове. Странные люди. А потом просто жил, работал, ставил своих на ноги. Теперь у него дом и машина, кафе и корабль у пирса, взрослые дети и внуки. Может быть, так и надо? Жить вчера?… Нет. Жить сегодня, а там будь, что будет…

– Теперь я спрошу, – услышал он еврея, – я нескромен, и все ломаю голову, какие могут быть дела у вас в этом курортном городке? Простите старому еврею такое любопытство. Здесь бизнес только в туризме и у торгашей сувенирами, да еще ресторанчики и кафе…

Он назвал клинику, которая находилась в нескольких километрах отсюда, и еврей замолчал. Еврей стал серьезен и внимательно на него посмотрел. Потом спросил: – Кто у вас там? Жена?

– Да, – ответил он.

– Я извиняюсь, – ответил он, – я был не очень корректен, когда принимал вас за праздного ленивого туриста. – Подумал и добавил: – А в Иерусалим все-таки поезжайте. Там есть святые места, к которым можно прикоснуться, загадать желания, оставить просьбу, поставить свечу за здравие, в конце-концов, кто его знает… Некоторым помогает. Многие верят. Это ваши святыни…

Извинившись, ушел, по-видимому, не желая больше досаждать человеку, который уже неделю каждый день, не обращая внимания на отдыхающих, развлечения и прочую курортную круговерть, сидел на этом берегу, мучился и ждал свою жену…

Снова маленькая скамейка в парке клиники, ее глаза и мучительная неизвестность впереди. Как всегда о чем-то говорили. Только не о болезни. Как будто ее и не было вовсе. Говорить на эту тему было бесполезно. Он снова рассказывал о старом еврее, больше говорить было не о чем. Он видел в этой стране лишь стены клиники, гостиничный номер и кафе на пляже. Внезапно она спросила:

– Какого черта ты сидишь в том городке?

Он промолчал.

– Поезжай на экскурсию, возьми машину напрокат, посмотри Мертвое море, посмотри эту страну!

– Поедем вместе, когда ты отсюда выйдешь, – соврал он.

Нет, не соврал, но какое-то предчувствие уже подсказывало, что не получится у них такая поездка по этой удивительной стране. Клиника словно приковала этих двоих навеки к своим стенам. И долго еще придется жить на том пляже, приходить сюда. Но она, не обратив внимания на его реплику, воскликнула:

– Ну, Иерусалим ты должен увидеть! Обязательно поезжай туда! Быть здесь и не зайти в Храм гроба Господнего, не подойти к Стене Плача! Ты знаешь, что всего в километре от Старого Города за высоким забором находится Палестина, а там, в Вифлееме, есть еще один Храм и пещера, в которой обозначено место рождения Христа! Все это можно увидеть, прикоснуться, а ты сидишь тут!..

Он с удивлением на нее уставился. Он был поражен и не нашелся, что ответить, а она продолжала:

– А в Старом Иерусалиме, за стеной, находится целый городок с узенькими кривыми улочками, там проходит Крестный Путь! Есть улица – Виа Долороса. Этот путь прошел Иисус с крестом на спине, пока не донес его до Голгофы. На этом кресте его и распяли. Это нужно видеть! Нужно своими ступнями пройти по камням, которые помнят его!

Она была возбуждена. Глаза светились незнакомым огнем. Была заразительна и без остановки продолжала говорить, а он молчал и удивленно на нее смотрел. Потом спросил:

– Когда ты здесь побывала? Ты мне не рассказывала, что ездила в эту страну!

– А я не ездила.

– Тогда откуда все это знаешь? – еще больше удивился он.

На мгновение она задумалась и как-то просто ответила:

– А как такое можно не знать?

Добавлять к этой фразе ничего и не требовалось. Знала и все… Знала… А почему не знал он?

Он молча сидел и любовался блеском ее глаз, возбужденным лицом – давно он не видел ее такой. Уже забыл, что была такой когда-то – энергичной, веселой, иногда азартной или боевой, какую он и полюбил. И сейчас в этой клинике, на деревянной скамейке, в нелепом спортивном костюмчике он снова видел ее такой же, как прежде. А еще эти глаза… Он был потрясен. Уже не замечал ее ранних морщинок и седых волос, которых прибавилось за последнюю неделю. Видел, конечно, видел, но не замечал.

Сегодня он не хотел от нее уходить, и еще долго они сидели и о чем-то говорили. Ему было с ней тепло и хорошо. В первый раз за эти дни он успокоился и был просто рядом с ней, как будто ничего не случилось. А она видела это и не отпускала его. Давно им не было так хорошо.

Врач не торопился, говорил медленно, тщательно подбирая слова. Врач пригласил его сегодня позже обычного, когда он, уже посидев с женой на скамейке, собирался обратно на свой пляж. Теперь тот изъяснялся понятным доступным языком, оставалось дождаться конца этой тирады. Но тот, продолжая испытывать его терпение, рассказывал о болезни, о подобных случаях, известных медицине, говорил о методах лечения, только не говорил главного – сколько у нее осталось времени. И эта нескончаемая речь была невыносимой, хотя оттягивала неминуемый приговор. Поэтому перебивать его он не стал.