Дойл сжал челюсти так сильно, что у него заболели зубы, когда он увидел, как фланг Баркора с готовностью откатился назад. Он, как и Гарвей, не сомневался в том, почему Баркор делает то, что делает, и всё же, каковы бы ни были его мотивы, сейчас это было правильно. Он по-прежнему нёс большие потери от огня черисийцев, но его отступление было единственным, что могло вывести половину авангарда Гарвея из этой катастрофы хоть в какой-то степени невредимой. И если это означало пожертвовать тридцатью пятью пушками Дойла и шестью сотнями людей, чтобы спасти пять тысяч, то всё равно это была выгодная сделка.

«К тому же», — подумал он с каким-то отвратительным юмором, — «я уже потерял столько драконов и лошадей, что в любом случае не смогу вытащить отсюда больше половины батареи».

Его сердце болело от того, что он собирался потребовать от людей, которых он обучал и кем командовал, но он глубоко вздохнул и повернулся к командиру батареи своего правого фланга. Майор, который полчаса назад командовал этой батареей, был мёртв. Капитан, который ещё десять минут назад был его старшим помощником, был ранен. Командование всей батареей перешло к лейтенанту, которому было не больше двадцати. Лицо молодого человека было бледным и застывшим под слоем порохового дыма, но он твёрдо встретил взгляд Дойла.

— Разверните вашу батарею, чтобы прикрыть наш фланг, лейтенант, — сказал Дойл и заставил себя улыбнуться. — Похоже, что мы тут останемся немного в одиночестве.

Апрель, 893-й год Божий

.I.

Храм и дом мадам Анжелик,

Город Зион,

Храмовые Земли

В этом году второстепенные обсуждения в Зале Большого Совета велись более тихо, чем обычно.

Сам зал был тщательно подготовлен к дневной церемонии. Древнее предание гласило, что сам Архангел Лангхорн принимал участие в советах со своими собратьями в этом самом зале, и его великолепные настенные мозаики и огромная, прекрасно детализированная карта мира — в четыре человеческих роста высотой — инкрустированная в одну из стен, безусловно, поддерживали это предание. Портреты Великих Викариев прошлого висели на другой стене, а пол, вымощенный нетленной, мистически запечатанной ляпис-лазурью, как и пол самого алтаря Храма, был покрыт бесценными коврами из Харчонга, Деснейра и Содара. Целая армия слуг провела последнюю пятидневку, вытирая пыль, протирая, полируя и доводя обычное великолепие зала до самой вершины великолепия.

Блистательная толпа викариев, сидевших в роскошных удобных креслах, расставленных в зале, вполне соответствовала огромной комнате, в которой они собрались. Мерцали и вспыхивали ювелирные украшения, переливалось золотое шитьё, сверкали драгоценными камнями шапки священников. Воздух в комнате циркулировал плавно, беззвучно, нагретый точно до нужной температуры мистическими чудесами Храма, несмотря на снег, падающий снаружи пристройки Храма, в которой находилась эта сокровищница зала собраний. Идеальное, мягко сияющее освещение лилось с высокого потолка комнаты, освещая каждую деталь бесценных произведений искусства и роскошной одежды. Длинный буфетный стол с деликатесами тянулся вдоль короткого конца залы (хотя «короткий» в такой огромной комнате было чисто относительным термином), а слуги ходили вокруг с бутылками вина, следя за тем, чтобы бокалы викариев не пострадали от внезапной засухи.

Несмотря на комфорт и великолепие, подчёркивающие величие и мощь Божьей Церкви, в атмосфере зала витало странное хрупкое напряжение. Голоса были понижены, в некоторых случаях почти до шёпота, а некоторые бокалы требовали более частого пополнения, чем обычно.

Замсин Трайнейр сидел в своём собственном кресле, предназначенном для Канцлера Совета Викариев, расположенном справа от пока пустующего, приподнятого трона Великого Викария. Кресло Жаспера Клинтана стояло по другую сторону от трона. Каждый из них непринуждённо болтал с членами своего аппарата, время от времени отпуская небольшие шуточки, демонстрируя свою спокойную уверенность, но после того, как они обменялись одним улыбающимся кивком приветствия, они оба взяли за правило не разговаривать друг с другом с тех пор, как заняли свои места.

Слухи об их недавних… разногласиях просочились по всей иерархии Храма. Никто точно не знал, о чём шла речь, хотя очень многие подозревали, что это было как-то связано с гремучими новостями из Фирейда. Во всяком случае, совершенно беспрецедентные выводы Фирейдского Трибунала, безусловно, свидетельствовали о том, что так оно и было. Даже самые искушённые Храмовые посвящённые были поражены выводами Трибунала, а епитимья, назначенная Клинтану Канцлером, говорившим от имени Великого Викария, была столь же неслыханной.

Клинтан принял свою епитимью со всеми внешними признаками смирения, уничижая перед главным алтарём, возглавляя поминальные мессы по невинным, которые были убиты вместе с очевидными еретиками в Фирейде. Он даже отслужил свою пятидневку служения, работая на Храмовых кухнях, чтобы накормить своих куда более скромных собратьев, подавая тарелки двумя своими хорошо ухоженными руками.

Однако какую бы скромность он не решил демонстрировать, никто ни на секунду не поверил, что он наслаждался этим жизненным опытом, и ходили упорные слухи, что он считал Трайнейра лично ответственным за своё унижение. Нечего и говорить, что ни Трайнейр, ни Клинтан ничего подобного не подтвердили. На самом деле, они оба приложили немало усилий, чтобы доказать, что, чем бы ни была вызвана их конфронтация, она привела — в худшем случае — к временному разрыву между ними. Конечно, кое-кто из Храмовых посвящённых мог бы заподозрить, что их очевидное восстановление дружеских отношений — всего лишь маска, маскировка, чтобы не позволить их многочисленным врагам в Совете Викариев почуять запах крови. Демонстрация ровно нужной степени дружелюбия и сотрудничества, чтобы предупредить любого потенциального врага, что попытка использовать любое разделение в рядах «Группы Четырёх» может быть… неблагоразумной, была деликатной задачей, а уж сегодня — как никогда. Слишком большое или слишком экспрессивное проявление дружбы могло бы передать неверное сообщение так же верно, как и слишком холодное и формальное отношение. Особенно сегодня. В конце концов, ни одному из них не было нужно, чтобы кому-то показалось, что в последнюю минуту у него случился какого-то нервный срыв.

«Театр», — подумал Трайнейр. — «Это всё — театр. Интересно, есть ли в этом зале хоть один человек, который не смог бы зарабатывать себе на жизнь на сцене, если бы не был рождён для того, чтобы возвыситься до носящих оранжевое?»

Были и другие различия между Кафедральным Посланием этого года и Посланиями прошлых лет. Обычно за сидящими викариями стояла толпа младших архиепископов и старших епископов. В теории, члены этой толпы должны были быть выбраны случайным образом, что отражало бы всеобщее равенство членов священства. На самом деле, конечно, приглашения на Кафедральное Послание были тщательно продуманными знаками власти для викариев и престижа и влияния среди получателей. В этом году, однако, не было ни одного епископа, ни одного приглашённого мирянина. Даже некоторые из самых младших архиепископов были исключены, а старшие архиепископы были практически безмолвны в присутствии своих начальников.

«Может быть, всё-таки это и не театр, в конце концов», — подумал Трайнейр более мрачно. — «Во всяком случае, не в этом году».

Внезапно раздался одиночный музыкальный перезвон, и приглушенные разговоры резко стихли. Это тоже было необычно. Обычно, как минимум некоторые из этих посторонних разговорчиков продолжались бы даже во время Послания. Ведь каждый викарий, скорее всего, уже получил бы свою копию текста. Некоторые из них, возможно, ещё не удосужились бы прочесть её, но она уже ждала бы их в их кабинетах, когда они доберутся до них. Кроме того, все уже знали бы, что в нём говорится, даже если они ещё не получили копию.