— Всё в порядке, ребята — крикнул он. — Они промазали и испортили мою шляпу, и это меня реально разозлило! Я не знаю, сможем ли мы попасть в этих ублюдков отсюда или нет, но, чёрт возьми, я намерен это выяснить! А как насчёт вас?

Более тридцати его артиллеристов были уже выведены из строя, по крайней мере, половина из них была мертва, но остальные ответили эхом его собственной свирепой усмешки, и руки командиров орудий поднялись, когда их расчёты закончили извлекать находящиеся в стволах заряды и зарядили ядра.

— Огонь!

* * *

Дэрин Бриндин увидел, как корисандийские орудия внезапно извергли клубы дыма. Громкость была пугающей, и он затаил дыхание, когда двадцатишестифунтовое ядро рассекло воздух по направлению к нему.

К несчастью для пушкарей Чарльза Дойла, у них просто не хватало дальнобойности, чтобы дотянуться до орудий Бриндина. Ядро с глухим стуком вонзился в землю совсем рядом с батареями черисийского офицера, и он оказался прав насчёт того, насколько мягкой была земля. Корисандийские ядра были почти шести дюймов в диаметре, но богатый, влажный, хорошо политый верхний слой почвы был глубиной почти четыре фута, и он просто поглотил их. Некоторые из них пропахали борозды по пшеничному полю, прежде чем, наконец, остановились, и во все стороны разлетелись комья земли, но ни один человек или тягловое животное не было даже ранено, и Бриндин мрачно улыбнулся.

— Всё в порядке! Давайте зададим этим ублюдкам! — крикнул он.

* * *

Дойл вскочил на край орудийного окопа, безрассудно выставив себя напоказ, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь сквозь дым выстрелов собственных орудий. Какой-то маленький, очень быстро движущийся предмет с шипением пролетел мимо его правого уха, и он понял, что его новая позиция вышла за рамки всего того, что может быть оправданным для поощрения его людей. Но он оставался на месте достаточно долго, чтобы ветер успел развеять дым от его батареи, и его челюсти болезненно сжались.

Насколько он мог судить, ни один из его выстрелов не достиг противника. Он мог разглядеть воронки и траншеи в глубокой, ровной зелени пшеничных полей, которые, должно быть, остались от его огня, но ни одна из них даже близко не была рядом с черисийцами.

Он спрыгнул обратно в орудийный окоп, и его сердце словно налилось свинцом. Пока его люди обслуживали свои орудия и оставались в укрытии, они хорошо справлялись со своей задачей — все, кто соображал медленно, вероятно уже были ранены или мертвы — но для того чтобы задействовать орудия, им пришлось выставить себя напоказ. И поскольку они это делали, они продолжали падать, попадая под действие этой кровавой, жестокой разрушающей силы, но они не могли даже добраться до людей, убивающих их.

«Время отступать», — подумал он, поражённый тем, что смог смириться с поражением так быстро, но не смог придумать другой альтернативы. — «Мне нужно вытащить отсюда эти орудия, пока у меня ещё есть животные, чтобы их тащить, и люди, чтобы управлять ими. Корину просто придётся поня…»

Его мысли внезапно оборвались вместе с оглушительным, гораздо более громким мушкетным залпом.

* * *

Насест на колокольне, на котором находился Гарвей, позволял ему видеть всю панораму выбранного им поля битвы, но только до тех пор, пока клубы дыма, поднимавшиеся к небу, не начали заслонять его часть. Его важную часть, понял он, когда противоборствующие батареи окутались пороховым дымом, сквозь который его подзорная труба не могла проникнуть.

Не зная о смертоносном снайперском огне, обрушившемся на позицию Дойла, как и о том факте, что его собственные орудия не могли даже достичь незащищённых позиций черисийской артиллерии, он понятия не имел, насколько односторонним обернулось это противостояние. Вместо этого он ощутил осторожный прилив оптимизма, что враг не делает всё по-своему. И это чувство оптимизма лишь усилилось, когда Баркор и Манкора, наконец, возобновили прерванное наступление.

* * *

Однако черисийцы никогда не прекращали своё наступление. Или, скорее, они просто продолжали приближаться, пока расстояние не сократилось примерно до двухсот ярдов. Затем они остановились, тщательно приведя в порядок свой строй, позволяя морпехам восстановить дыхание, в то время как корисандийцы приходили в себя от дезорганизации, навязанной разведчиками-снайперами. Когда противник возобновил наступление, они были готовы.

* * *

Многообещающий оптимизм Гарвея сменился ледяным ужасом, когда весь боевой строй черисийцев исчез за внезапным новым извержением дыма. Возможно, он находился слишком далеко в тылу, чтобы понять, с какой дистанции стреляли разведчики-снайперы, но он был достаточно близко, чтобы сказать, что черисийские линейные батальоны открыли огонь на расстоянии, по крайней мере, в два раза превышающем максимальную эффективную дальность стрельбы его собственных войск.

Используя преимущество высоты шпиля, он видел, как линия фронта его собственных батальонов колышется, как деревья на сильном ветру, когда смертоносный залп прорвал их плотный строй, и слишком многие из них рухнули под ужасной силой этого ветра. Они стояли так близко друг к другу, что любой морской пехотинец, промахнувшийся мимо своей цели, мог быть практически уверен, что попадёт в какую-нибудь другую, и большие, мягкие свинцовые пули били, подобно калечащим молотам, дробя конечности и тела в гротескных брызгах крови. Гарвей не слышал криков раненых, но практически ощутил панику своих людей, когда они поняли, насколько велико было расстояние между ними.

«Боже мой, они собираются истребить нас!»

Эта мысль пронеслась у него в голове, когда второй, не менее мощный залп ружейного огня обрушился со стороны черисийцев. Он был не таким смертоносным, как первый, но только потому, что дым от предыдущего залпа мешал морским пехотинцам так же ясно видеть свои цели. Но и он был достаточно смертоносным. Ещё больше корисандийцев упало, и строй Гарвея начал колебаться.

* * *

Гектор Банир, граф Манкора, не веря своим глазам, наблюдал, как ружейный огонь обрушился на батальоны его передовых полков. Перестроение на фоне потери такого количества младших офицеров и так была достаточно плохой. А теперь ещё и это!

Он стиснул зубы, его разум яростно работал, пока он пытался найти, чем ответить на надвигающуюся катастрофу, которая, как он уже видел, с грохотом обрушивалась на его фланг армии Гарвея. Он понял, что это было сделано намеренно. Точечное устранение стольких командиров рот, стольких знаменосцев, было направлено на то, чтобы чётко показать, что они могут разрушить его командную структуру. Черисийцы говорили ему — говорили всем его людям — что их стрелки могут выбирать — и поражать — отдельные цели на невероятных дистанциях. Теперь они ещё более сокрушительно продемонстрировали, что их линейные подразделения могут стрелять на такое же безумное расстояние.

И как бы они это ни делали, это были не те винтовки, о которых Манкора или любой другой корисандиец когда-либо слышали. Это не могли быть винтовки — не с той смертоносной скоростью, когда залп следовал за залпом. Эти ублюдки стреляли быстрее, чем любой из его собственных мушкетёров, вооружённых кремневыми ружьями! Но в то же время это должны были быть винтовки, потому что ни один гладкоствольный мушкет не мог иметь такой дальнобойности!

Он почувствовал, как дрогнули его нервы, когда смысл происходящего дошёл до него. Вся пламенная риторика священников, их осуждение «вероотступных черисийских еретиков» всплыли у него в памяти в этот момент. Честно говоря, он никогда по-настоящему не верил диким россказням о черисийской ереси, о том, как они открыли двери Шань-вэй и её тёмным искушениям. Но теперь, когда эта невероятная огневая мощь косила его людей, он задумался.