Не то чтобы он мог жалеть о лишних днях, проведённых здесь, в столице Шарлиен. Он провёл большую часть времени, совещаясь с Мареком Сандирсом, королевой-матерью Эланой и их ближайшими союзниками из королевского совета Шарлиен, и почувствовал постепенное расслабление мышц и позвоночника… особенно после своего обращения к Парламенту. Даже те, кто был ближе к Шарлиен, питали неизбежные сомнения относительно своего нового «императора». Кайлеб вряд ли мог винить их в этом. На самом деле, он был рад — и более чем немного удивлён, если честно — тому, как быстро им удалось выйти за пределы этого. Потратив на это время, он мог бы полностью оправдать свои собственные заслуги, но это было не всё, что ему удалось сделать с помощью Зелёной Горы и Эланы.
«Конечно, не все были в таком восторге от моего визита, не так ли?» — размышлял он с некоторым ликованием.
Несмотря на их внешнее проявление энтузиазма после его появления в Здании Парламента, его речь более или менее подтвердила худшие подозрения чизхольмской знати. Но если они и были встревожены, обнаружив, насколько полно их новый император разделяет точку зрения их королевы на правильный баланс между королевской (или имперской) властью и властью аристократии, они были осторожны, чтобы не показывать это слишком открыто. Палата Общин, с другой стороны, в тоже самое время, была прямо-таки буйной — можно сказать даже ликующей. И большая часть неуверенности и даже страха, которые многие чизхольмцы питали в отношении религиозных взглядов самого Кайлеба, была смягчена, если не полностью отвергнута, мессами, которые он посещал в соборе Черайаса вместе с королевой-матерью. Наиболее упрямым Храмовым Лоялистам было всё равно, что он делает, но его очевидное благочестие сильно успокоило тех, кто был обеспокоен рассказами о ереси, отступничестве и поклонении Шань-вэй, распространяемыми «Группой Четырёх» и их приверженцами.
«Как мало они знают», — подумал он, довольно резко, когда взглянул вверх на тёмно-серые облака, парящие над стальными зимними водами Вишнёвой Бухты. — «Как мало они знают».
С тех пор, как он прочитал дневник Святого Жерно, какая-то его часть обнаружила, что ему стало всё труднее соблюдать формальности церковной литургии. На самом деле, как он часто думал, церковные пропагандисты были гораздо ближе к истине, чем они когда-либо подозревали, когда обвиняли его в поклонении Шань-вэй. Если и был кто-то из так называемых «архангелов», достойных почтения, то это была она и члены первого командного состава колонии, которые стояли рядом с ней, бросая вызов мании величия «Архангела Лангхорна». Конечно, именно поэтому Лангхорн и убил их всех. Понимание того, что вся Церковь Господа Ожидающего, была одним огромным извращением, чудовищной ложью, намеренно рассчитанной на то, чтобы привязать всю планету к антитехнологическому мышлению и основанной на убийстве любого, кто с самого начала выступал против неё, делало сложным даже неискреннее выражение приверженности её доктринам.
«Но Мейкел был прав и в этом», — отметил про себя император. — «Люди могут сколько угодно лгать о Боге, но это не меняет правды. И поклонение тех, кому лгала Церковь, не менее реально не менее искренне, просто потому, что они не знают истины».
«И братья были правы насчёт «нетерпения юности», когда я касался по крайней мере одного аспекта», — мрачно признал он. — «Я действительно хочу сорвать маску, рассказать всем на Сэйфхолде правду. Мне противно этого не делать».
Возможно, так оно и было, размышлял он, глядя на переполненную людьми гавань. И всё же, как бы ему ни было тошно, он также знал, что Мейкел Стейнейр был прав и в том, что они не осмеливались открыть правду о божественности «Архангела Лангхорна». Не сейчас. По правде говоря, в этом вопросе архиепископ Теллесбергский и Братство Святого Жерно были настроены столь же решительно, как и сам Кайлеб. Но пока это нельзя было рассказать. Тираническая власть Церкви Господа Ожидающего должна быть сломлена прежде, чем ложь, на которой зиждилась эта власть, будет разоблачена. Каждый отдельный человек на планете Сэйфхолд был воспитан в Церкви, с детства приучен верить в ложь, и они верили. Попытка разоблачить эту ложь только даст «Группе Четырёх» и Совету Викариев бесценное — и почти наверняка смертельное — оружие.
Положение Церкви Черис в Чизхольме было несколько более шатким, чем её положение в самой Черис. Это было не слишком удивительно, учитывая тот факт, что у Чизхольма не было эквивалента Братства Святого Жерно. Некому было заняться подготовкой почвы, как это делали в Черис Стейнейр и его предшественники из братства. Тем не менее, Павел Брейнейр, ставший архиепископом Черайаса, когда Шарлиен приняла решение бросить вызов «Группе Четырёх», не произвёл на Кайлеба такого же сильно впечатления, как Мейкел Стейнейр. Конечно, Стейнейр являл собой трудный для подражания пример, и тот факт, что Кайлеб знал его буквально всю свою жизнь, только делал это ещё более правдивым.
Брейнэр казался чуть более робким, чуть менее готовым к лобовому столкновению с оппозицией и менее гибким. Кайлеб никогда не сомневался в искренности этого человека, но архиепископу Павлу недоставало той яркой, почти лучезарной заботливой ауры, которая окутывала любого, кто приближался к Мейкелу Стейнейру на десять шагов.
«Ну, конечно же, ему этого не хватает!» — выбранил себя Кайлеб. — «Как ты думаешь, Кайлеб, сколько всего Мейкелов Стейнейров в одном поколении? Проводи своё время, благодаря Бога за то, что у тебя есть, а не жалуясь о том, что ты не получил! И не держись того факта, что Брейнейр не выдерживает веса Мейкела против него самого».
По крайней мере, у него не было сомнений — или, если уж на то пошло, их не было у Мерлина — что поддержка Брейнейром доктрины Церкви Черис и осуждение извращения Церкви «Группой Четырёх» были неподдельными и искренними. Может быть, он и не был ещё одним Стейнейром, но, похоже, обладал собственной упрямой, непоколебимой внутренней силой. Если он и не высечет никогда искры той спонтанной любви, которую Стейнейр так легко вызывал в своей собственной пастве, то всё равно пойдёт до самого конца, сгорбившись под ударами, встречая все те шторма, которые попадутся ему на его пути. — «И это», — сказал сам себе Кайлеб, — «было всё, о чём любой император имел право просить любого человека».
Никто не мог сказать наверняка как бы отреагировал такой человек, как Брейнейр, на дневник Святого Жерно, если бы ему когда-нибудь представилась возможность прочитать его. Что только подчёркивало силу аргументов Стейнейра против того, чтобы слишком быстро донести истину до Сэйфхолда. Нет. Они должны были позволить этой лжи остаться, по крайней мере, ещё немного, пока Церковь Черис не станет думать, что она более не скованна тяжёлой рукой инквизиции.
«Но этот день настанет, Лангхорн», — пообещал Кайлеб призраку Эрика Лангхорна, в какой бы уголок Ада он ни был изгнан. — «Этот день обязательно настанет. Никогда не сомневайся в этом. Мы с Мерлином позаботимся об этом».
Он искоса взглянул туда, где стоял и терпеливо ждал капитан Атравес, чьи «неземные голубые глаза сейджина» настороженно выискивали любой признак угрозы, даже когда его невидимые воздушные сенсорные платформы делали то же самое, и почувствовал знакомый прилив изумления и уверенности. Разум, мысли и душа, скрывавшиеся за этими сапфировыми глазами, были даже старше самой лжи. Нимуэ Албан уже сознательно пожертвовала своей жизнью, чтобы победить её; Кайлеб Армак не сомневался, что сейджин, которым она стала после смерти, добьётся успеха, сколько бы времени это ни заняло и чего бы это ни стоило.
Мерлин взглянул на него, слегка приподняв одну бровь, как будто почувствовал давление взгляда Кайлеба. А, возможно, так оно и было. Кайлеб определённо не был готов сказать, где проходит предел эзотерических чувств ПИКА! Хотя теперь, когда император подумал об этом, более вероятно было, что Мерлин просто видел, как он смотрит через один из своих невидимых «сенсоров».
Эта мысль тронула его губы мимолётной улыбкой, и Мерлин улыбнулся в ответ, а затем снова сосредоточился на задаче сохранения жизни Кайлеба.
