— Просто… очень важно, чтобы я был уверен, вот и всё, — сказал он.

— Почему? — спросил другой мужчина, затем покачал головой, гораздо быстрее и сильнее, чем Веймин качал своей. — Нет. Не говори мне. Я думаю, что лучше бы мне этого не знать.

— Я тоже, — согласился Веймин с кривой улыбкой. — На самом деле, я думаю, для нас обоих будет лучше, если ты вообще никогда не вспомнишь этот разговор.

— Я приму это как приказ Матери-Церкви, — ответил ему другой мужчина. Он тоже оглядел пыльный офис и пожал плечами.

— А теперь я пойду, — сказал он и вышел через дверь офиса в огромную, тихую пустоту неиспользуемого склада.

Веймин проводил его взглядом, затем глубоко вздохнул и вознёс молчаливую молитву.

Интендант часто оказывался занят делами, которые каким-то образом выходили за официальные рамки его обязанностей. Иногда эти дополнительные задачи могли дать священнику твёрдое чувство удовлетворения и завершённости. В иные разы, они давили на него тяжким грузом, словно рука самого Шуляра.

Это был один из тех других случаев. Епископ-исполнитель Томис ничего не знал о личных инструкциях Веймину от Великого Инквизитора. Или, по крайней мере, Веймин думал, что он не знал. Вполне возможно, что епископ-исполнитель знал о них всё и просто не собирался в этом признаваться. Не то чтобы это имело какое-то значение для Веймина. Не по настоящему.

Он сделал ещё один глубокий вдох, затем расправил плечи, вышел из офиса, тихо прикрыв за собой дверь, и последовал за своим собеседником в тишину склада.

.III.

Город Менчир,

Лига Корисанда

Гектор Дайкин на мгновение закрыл глаза, смакуя дуновение свежего ветерка. Хотя формально это можно было назвать осенью, июль выдался жарким и влажным, особенно в последнюю пятидневку, что делало сегодняшнюю погоду такой приятной. Было всё ещё, несомненно, тепло, но утренние грозы нарушили влажность, и ветер, дувший с гавани, был долгожданным облегчением.

«Хорошо было выбраться из дворца», — подумал он. Его мысли и эмоции, а не только тело, слишком легко оказались в ловушке внутри этих дворцовых стен. Ему нужен был этот открытый воздух, солнечный свет и узоры облаков, и ощущение лошади, движущейся под ним. Его регулярные инспекционные поездки были важны для морального духа его солдат и матросов. Он знал это, но сегодня он гораздо больше понимал, как важно выбраться из дворца именно для его морального состояния, и не чувствовал ни малейшей вины за это.

Он оглянулся через плечо на парнишку, ехавшего позади него. Гектор-младший продемонстрировал гораздо меньше энтузиазма по поводу этой конкретной вылазки, как только узнал, что она потребует от него взобраться на борт одного из флотских галеонов и в очередной раз выглядеть заинтересованным. Теперь он был занят тренировкой своего вида «угрюмого послушания». По какой-то причине его обязательное участие в инспектировании военно-морских подразделений казалось ему ещё более обременительным, чем их поездки на осмотр укреплений, стоявших перед армией Кайлеба на сухопутной стороне столицы.

Гектор задался вопросом, не было ли это потому, что кронпринц вспомнил короткую, колкую лекцию, которую он прочитал ему на окровавленной палубе галеры «Пика». Если так, то это было очень плохо, и мальчику было бы лучше выбросить это из головы. На самом деле, ему лучше бы выбросить из головы многое.

Кронпринц был угрюм и подавлен, особенно после капитуляции армии Корина Гарвея. Что ж, в этом не было ничего удивительного. Даже избалованный, эгоцентричный, капризный принц, которому только что исполнилось шестнадцать, не мог быть полностью слеп к опасности, в которой он находился. Иногда это было даже хорошо, если это заставляло испорченного, эгоцентричного принца, о котором шла речь, действительно начать выполнять свои обязанности. К несчастью, юный Гектор, казалось, испытывал в основном обиду и угрюмое недовольство, если кто-нибудь просил его напрячься.

«Ты был несправедлив к нему», — сказал себе разочарованный отец, поворачиваясь в седле, чтобы ещё раз взглянуть на широкую аллею, ведущую к военно-морской верфи. — «Айрис сказала бы тебе это… и, возможно, она даже была права. Когда меч не закалён должным образом, будешь ли ты винить в этом меч… или кузнеца?»

Он не знал, как ответить на свой вопрос. Была ли это его вина? Неужели он каким-то образом неправильно подошёл к задаче воспитания сына? Или, в самом деле, что-то было в мальчике? Недостаток чего-то такого, чего никаким волшебным образом не могло привить никакое правильное воспитание?

Порой он был убеждён, что это была его вина, но иногда он смотрел на Айрис и Дейвина. Чего бы там недоставало Гектору, его старшая сестра и младший брат, казалось, обладали этим в достаточной мере. И если Гектор сумел вырастить двоих детей, каждого из которых он мог бы без колебаний видеть сидящим на троне после него, то что же он мог сделать такого плохого в случае Гектора, чтобы ребёнок, который на самом деле был его наследником, оказался настолько другим?

«Неужели он знает, что ты не любишь его так же сильно, как Айрис? Может вот в чём дело? Но ты хотел. Ты пытался. Это твоё разочарование в нём делает его таким трудным, и ты не начинал чувствовать этого, пока ему не исполнилось… сколько? Десять? Одиннадцать?»

Отцу трудно было признаться, что он даже не уверен, любит ли он своего сына. И всё же он был не просто отцом. Он также был правителем, а обязанностью правителя было подготовить своего преемника. Чувствовать уверенность в том, что его власть перейдёт к тому, кто готов взять на себя это бремя. А когда он не мог этого чувствовать, когда естественное разочарование родителя оказывалось соединённым с признанием правителем непригодности его наследника, гнев и беспокойство слишком часто отравляли естественную привязанность этого самого родителя.

«Я не должен беспокоиться об этом прямо сейчас», — твёрдо сказал себе Гектор. — «Есть так много других вещей, с которыми мне нужно разобраться. Если я не смогу каким-то образом убедить Кайлеба, что будет более опасно убрать меня, чем оставить на месте, не будет иметь значения, сможет ли Гектор стать компетентным правителем после меня, потому что у него никогда не будет такого шанса».

«Конечно, не сможет», — ответил другой уголок его мозга. — «И сколько раз в прошлом ты использовал отговорку про «другие дела», чтобы не разбираться с этим?»

Князь Корисандский поморщился, чувствуя, как наслаждение утренним солнцем, ветерком и свежим солёным воздухом ускользает от него. И в основном, он знал, это было потому, что он знал, что едкий уголок его мозга был прав. Он должен был «разобраться с этим». Конечно, это было легче признать, чем точно выяснить, как он собирается это сделать, но было много аспектов того, чтобы значит быть правителем или, если уж на то пошло, родителем, которые были столь же важны, как и неприятны, и…

На этот раз, всё было организовано лучше. Арбалетчиков было не двое, а двенадцать, и ни один из гвардейцев Гектора вовремя их не заметил.

Четыре окованных сталью арбалетных болта вонзились в князя Гектора. Любая из нанесённых ими ран была бы смертельной, а их жестокие удары выбили его из седла. Ему показалось, что его ударили в грудь и живот раскалёнными добела шипами, и он почувствовал, что падает, падает, падает… Это было так, как если бы он кувыркался головой вперёд в какой-то невероятно глубокий воздушный колодец, а затем он закричал от боли, так как наконец ударился о землю и время возобновило свой бег. Горячая кровь пульсировала, пропитывая его куртку, наполняя вселенную болью и осознанием того, что смерть, наконец, пришла за ним.

И всё же, какой бы ужасной ни была эта боль, он едва замечал её перед лицом агонии, более глубокой, чем любые муки плоти.