Он заглянул глубоко в глаза Сихемпера, и его собственные глаза при этом были мрачными.

— Сохрани её в живых, — сказал он. — Делай всё, что потребуется, но сохрани её в живых.

* * *

— Как хорошо, что вы настояли на большем количестве людей, милорд, — мрачно сказал Митран Дейвис епископу Милцу.

Епископ и отец Алвин прибыли через несколько минут после самого Дейвиса и были такими же промокшими, как и все остальные. Зубы епископа слегка стучали, так как дождь и ветер холодили его, а выражение его лица было напряжённым, так как фонари у ворот и случайные вспышки молний показывали ему тела мертвецов Абилина, неподвижно распростёртые под дождём. Это зрелище леденило его сердце гораздо сильнее, чем буря, которая леденила его плоть.

«Прекрати это, Милц!» — сказал он себе. — «Ты знал, как это будет, ещё до того, как взялся за дело. И никто не обещал тебе, что исполнять волю Божью будет легко или дёшево».

— Что будет дальше? — спросил он вслух.

— Нейлис и Чарльз уже почти закончили разбираться со своими людьми, — сказал ему Дейвис. — Их осталось всего около семидесяти на двоих, но мои люди все ещё целы. Мы возьмём инициативу на себя.

Милц Хэлком кивнул, но его лицо оставалось напряжённым. Если у Ларака и Абилина осталось всего семьдесят человек, значит их ударные группы уже потеряли больше половины своих первоначальных сил.

— Хорошо, Митран, — согласился он. — Бог свидетель, вы лучше меня подготовлены для подобных дел, чем я.

— Вы просто сосредоточьтесь на том, чтобы замолвить Ему за нас словечко, милорд, — сказал Дейвис. — Об остальном мы позаботимся.

* * *

Андрей Хаскин расположил своих оставшихся людей так тщательно, как только мог.

Он не мог рассредоточить их слишком широко, особенно в разгар грохочущей грозы, когда видимость измерялась футами, а не ярдами. Слаженность бойцов подразделения в таких условиях могла исчезнуть без особых усилий, и единственное, в чём он был уверен, так это в том, что он и его люди сильно превосходили их числом. Он не мог позволить, чтобы всё это превратилось в неорганизованную свалку. Он также не мог рассчитывать на то, что их ружья и пистолеты будут стрелять в такой ливень, даже если предположить, что они достаточно хорошо видели, чтобы различать цели. Всё должно было свестись к холодной стали, а это означало, что он должен держать позицию прямо рядом с самим гостевым домиком.

Он подумывал о том, чтобы перетащить императрицу в главное здание капитула, но быстро отверг эту возможность. Во-первых, кажущаяся обороноспособность капитула была обманчивой. Его стены были относительно тонкими, в нём было слишком много окон и дверей, его внутренняя архитектура разделила бы его гвардейцев на отдельные отряды, а у него не было достаточно людей, чтобы прикрыть все потенциальные точки входа. Во-вторых, он был уверен, что императрица отказалась бы подвергать опасности монахинь. Если бы не первый ряд соображений, он был бы вполне готов оттащить Шарлиен в самое безопасное место и рискнуть навлечь на себя её неудовольствие в случае собственного выживания. К сожалению, гостевой дом был самым безопасным местом… таким, каким он был, и тем, чем он был.

Ограниченным его достоинством было то, что гостевой дом стоял довольно далеко от любой из стен конвента. Любой, кто хотел его атаковать, должен был пересечь ухоженную территорию, которая не давала ни маскировки, ни укрытия, хотя плохая видимость имела свойство сводить на нет это конкретное оборонительное преимущество.

Во время передышки, во время которой другая сторона явно реорганизовывалась, Хаскин и Сихемпер делали всё возможное, чтобы увеличить эффективность своих позиций. Святая Агта мало чем могла помочь, но три фермерских фургона сестёр и две их повозки были вытащены из конюшни и перевёрнуты вверх дном, образовав грубый опорный пункт, прикрывающий единственную дверь гостевого дома, а стены пристройки рядом с конным двором были быстро разрушены. Плохо закреплённый камень давал слишком мало строительного материала для любого вида бруствера, но Сихемпер проследил за тем, чтобы отдельные камни были разбросаны повсюду вокруг их позиции. Они было не так хороши, как мог бы быть «чеснок»^[34], но в темноте эти неожиданные, но почти невидимые обломки камней должны были стать гарантированно неприятными сюрпризами для атакующих людей.

Теперь оставшиеся в живых гвардейцы ждали. Все они были ветеранами, которые могли рассчитать шансы против них так же хорошо, как Хаскин или Сихемпер. Они знали, что произойдёт в конце концов, если нападающих снаружи будет достаточно, чтобы продолжить атаку, и их лица были мрачными, когда они думали о жизни молодой женщины за их спинами.

* * *

Императрица Шарлиен быстро подняла глаза, когда Эдвирд Сихемпер вошёл в скромно обставленную, тускло освещённую спальню гостевого дома. Вода капала с кирасы и шлема её личного оруженосца, капли стучали по каменному полу, и она увидела в его глазах абсолютное отчаяние, сдерживаемое дисциплиной.

— Насколько всё плохо, Эдвирд? — тихо спросила она.

— Настолько, насколько только может быть, Ваше Величество. — Выражение его лица было мрачным. — Я практически уверен, что капитан Гейрат мёртв. — Шарлиен поморщился от боли, но не от удивления, и он решительно продолжил: — Сейчас командует лейтенант Хаскин, но у нас осталось двадцать пять человек, и мы не знаем, сколько противников нам противостоит и насколько сильный урон мы им нанесли. Очевидно, они знали, сколько нас было. Если они будут продолжать наступать, то только потому, что верят, что у них хватит сил победить.

Она кивнула, с напрягшимся от страха лицом, и он, потянувшись, взял её руку своими двумя.

— Я не знаю, сможем ли мы остановить их. — Его голос был резким, срывающимся от сильного личного беспокойства, так как он заставил себя признать то, чего боялся больше всего на свете. — Если мы не сможем…

Он замолчал, стиснув зубы, и она сжала его руку.

— Если ты не сможешь, — сказала она ему, — то только потому, что ни один смертный не смог бы. Я знаю это, Эдвирд. Я никогда в этом не сомневалась.

Его губы сжались ещё сильнее, и он глубоко вздохнул.

— Мы не знаем, чего они хотят, Ваше Величество… не знаем наверняка. О, мы знаем, что они хотят вас, но они вполне могут хотеть вас живой, а не мёртвой.

— Ты действительно так думаешь, Эдвирд? — мягко спросила она. — Или ты просто пытаешься меня успокоить?

— Я думаю, что это действительно возможно, — спокойно сказал он, позволяя ей увидеть правду в его глазах. — Даже вероятно. Они ещё не пытались поговорить с нами, так что нет никакого способа узнать, чего они хотят, но я могу придумать много вариантов, когда вы были бы более ценны для кого-либо, оставаясь живой.

— Ты имеешь в виду, как они могут использовать меня против Кайлеба, Черис или Чизхольма?

— Возможно, но даже если бы они могли, вы должны остаться в живых, Ваше Величество.

— За такую высокую цену? — Она покачала головой. — С того самого дня, как я взошла на трон, я знала, что королева — или императрица — такая же смертная, как и все остальные, Эдвирд. Я старалась жить как королева и как человек, которому не нужно будет бояться, когда придёт время встретиться лицом к лицу с Богом. И у королевы — или императрицы — есть последний долг перед своими подданными. Я не позволю использовать себя против всего, что я люблю, или против людей, за которых я несу ответственность.

— Ваше Величество… — начал он с явной мольбой в голосе, но она снова покачала головой.

— Нет, Эдвирд. Как давно ты меня знаешь? Неужели ты действительно думаешь, что я захочу жить ценой того ущерба, который кто-то может причинить, используя меня, чтобы влиять на всех тех людей, которые доверяли нам с Кайлебом?

Он заглянул ей в глаза и увидел в них правду, решимость. И страх. Не было ни фатализма, ни стремления принять смерть, но не было и паники. Она хотела жить так же отчаянно, как и он, и всё же она имела в виду именно то, что только что сказала, и в этот момент, несмотря на его мучительную боль от того, что должно было произойти, он почувствовал больше гордости за неё, чем когда-либо прежде.