– Как глупо устроен мир, как нерационально, – бормотала старая женщина, сидящая в инвалидном кресле на набережной Динара, одного из, пожалуй, самых претенциозных курортных городков Бретани. Было время отлива, и её взору на сотни метров вперёд представлялся лишь голый пляж, обрамлённый угрюмыми скалистыми выступами. Вдалеке голубые воды Ла-Манша смыкались с линией горизонта, подспудно набираясь сил, чтобы к вечеру, во время прилива вернуться на свои позиции и остаться там до утра. Прилив – отлив, затем вновь прилив и отлив. Ничто не менялось в этих краях с тех пор, как мадам Дюпон волей случая здесь осела. Если перевести взгляд направо и пристально вглядеться вдаль, можно было увидеть башни и шпили старой части Сен-Мало, окружённые крепостной стеной. Где-то там, пройдя через шлюзы, швартовались пассажирские паромы и круизные лайнеры, привозившие шумных туристов. Те спешили полюбоваться на волноломы, прогуляться по песчаному пляжу и затем устремлялись в "старый город", чтобы там в местной таверне выпить кофе с кальвадосом или полакомиться самыми вкусными в мире устрицами, уже от вида которых, аппетитно разложенных на серебряном блюде с нарубленным льдом, текли слюнки. Когда-то старая дама была одной из того, свободного и успешного мира, теперь же она довольствовалась своим окружением и тем, что позволяло её стареющее и дряхлеющее тело.

Со стороны мадам Дюпон походила на гусеницу. Укутанная со всех сторон пледом, она была словно в коконе, а её голова с натянутой до бровей толстой вязанной шапкой только усиливала это впечатление. Слишком чувствительные к свету глаза мадам были закрыты солнцезащитными очками высокой плотности, которые превращали солнечный день в сумерки. Это мешало ей в полной мере любоваться суровыми красотами здешних мест, но, с другой стороны, погружало в воспоминания, многие из которых были для неё всё ещё дороги. С тягостными, причиняющими боль картинами прошлого, иногда против воли встающими у неё перед глазами, мадам Дюпон уже научилась бороться. На это ушли долгие годы и было потрачено много сил самых лучших психотерапевтов Европы, но зато она почти избавилась от так мучивших её тревог и страхов и затяжной депрессии, порой граничащей с мыслями о самоубийстве.

Невдалеке с книгой в руках прохаживалась её сиделка, мадемуазель Валери. Время от времени она отрывалась от чтения и подходила к госпоже, чтобы поправить плед или предложить глоток воды.

Набережная, где сидела старая дама, была выдолблена в отвесно спускающихся к морю скалах, на самом краю которых теснились утопающие в зелени трёх- и четырёхэтажные здания – отели и виллы. Подняться к ним можно было напрямую по каменным ступеням, что было сопряжено с определённым риском, либо по безопасному серпантину, где там и сям стояли скамеечки для временного отдыха. С другой стороны города к набережной вела достаточно пологая улочка, которой и пользовалась сиделка для прогулок со своей подопечной.

Приближалось время обеда и пора было собираться домой, где их уже ждали. Прежде всего громкими криками приветствия отмечался чёрный красавец-кот, встречающий женщин в прихожей и затем сопровождающий их в столовую для совместной трапезы. Этот зеленоглазый красавец был ещё тот гурман и мог отказаться от еды только по ему одному известной причине. Тогда он отходил от миски и отворачивал свой розовый нос в сторону, выражая тем самым полное равнодушие, если не сказать презрение. Уговорить его попробовать приготовленное лакомство было в этом случае бесполезно, и мадам Пети, экономка с тридцатилетним стажем, тяжко вздохнув, принималась за готовку нового блюда для этого баловня. По счастью, случалось такое нечасто. Как правило, кулинарные способности мадам Пети не подвергались критике, что было вполне справедливо. Готовила она отменно.

За обедом, проходящим под Дебюсси или Чайковского, следовал отдых в шезлонге, который старая дама проводила на просторной террасе, потом организовывался вечерний чай с диетическими пирожными. Гастрономическая программа заканчивалась лёгким ужином из листьев салата, авокадо и парой королевских креветок, до которых мадам была большая охотница. Ещё лучше были coquilles под мятным соусом с гранатовыми зёрнами. А если к тому же бокал chardonnay или rosé! Но от вина следовало, к сожалению, воздерживаться – в последнее время у мадам были частые головокружения. Незаметно наступал вечер – время каких-никаких развлечений. С некоторых пор здесь полюбился просмотр сериалов – комедия или что-нибудь историческое. Вечерний просмотр ограничивался одной серией, так из-за слабого зрения старой дамы рекомендовал ей домашний врач. Увлекшись интригой, она, бывало, просила продолжения, но тут уж мадемуазель Валери была неумолима.

– Завтра будет новый день, мадам, – говорила она как можно мягче и выключала телевизор.

Другим развлечением в этом доме было чтение новых романов. Новинки регулярно присылались из ведущих издательств Франции, где мадам Дюпон, несмотря на её почтенный возраст, всё ещё помнили и ценили. Две-три страницы на ночь – сиделка читала не торопясь, периодически отрываясь от книги, чтобы убедиться, что подопечная полна внимания, и если замечала, что та начинала клевать носом, выключала свет и бесшумно выходила из комнаты.

Странности в этой размеренной жизни начались с доставки романа "Другая женщина". Подарочный экземпляр книги был подписан самим автором, но его имя мадам Дюпон ничего не сказало, ведь она уже много лет, как отошла от дел. А когда-то это была её Вселенная! Там за место под солнцем боролись известные и начинающие авторы, выходили внушительные тиражи, выплачивались завидные гонорары, выстреливали бестселлеры, зажигались и гасли новые звёзды и звёздочки. Словом, день и ночь там готовилось зелье, основанное на таланте, удаче, соперничестве и чёрной зависти. Мадам Дюпон варилась в этом соку много лет! Она умела с лёгкостью завязывать нужные знакомства и обладала чутьём на талант и то и дело меняющиеся вкусы публики. Пока именитые режиссёры скучали в ожидании оригинального или хотя бы неизбитого сценария, мадам Дюпон не ленилась просматривать десятки рукописей, чтобы в тонне руды не пропустить крупицы золота. По всем параметрам ей не было равной на этом рынке!

Молоденькой девушкой тогда ещё никому не известная мадемуазель Адель Дюпон приехала в довоенный Париж, Мекку свободных художников всех мастей. Помимо молодости она была умна и хороша собой, а пробивной энергии и самоуверенности ей было не занимать! Очень скоро Адель сблизилась с влиятельными людьми, за одного из которых она вышла замуж. Но брак не задался. Семья, по мнению Адель, мешала развитию её карьеры и отрывала от любимого дела. Бывший муж проявил понимание и исключительную лояльность во время бракоразводного процесса и сам оплачивал счета адвокатов. По счастью, развод не повлиял на её положение в обществе. Кроме того, помимо свободы у неё появились приличные алименты. Впрочем, мадам Дюпон и сама зарабатывала немало. В июне 1940 года, когда Париж был захвачен фашисткой Германией, Адель уехала в Ниццы. Там, на Лазурном берегу, фланировали многие из её знакомых, бежавшие из оккупированной части Франции. "Тот же Париж, только в миниатюре", – говорила она в шутку и продолжала любимое дело. Кто сказал, что в провинции скучно? Нет, скучать она не будет! Её ждали литературные салоны и новые театральные постановки; молодые таланты и пока непризнанные гении нуждались хотя бы в словесной поддержке; художникам всех мастей, оставшимся без средств к существованию, требовалось, как минимум, организовать пропитание, чтобы они, по своей неприспособленности к жизненным трудностям, не умерли с голоду. Порой благотворительность отнимала у неё больше времени, чем основная работа. Когда в августе 1944 Париж был освобождён, Адель захотелось вернуться назад, но она вовремя поняла, что уже прикипела здесь и не сможет ещё раз начать всё с чистого листа.