Мальчик послушно кивнул стриженой головой, на которой бледными лопушками торчали уши, казавшиеся непомерно большими.

Крестик Вера надела себе на шею. Одной рукой она приподняла Нину за плечи, а другой поднесла ей ко рту кружку.

– Пей, хлебушек.

Нинины веки, похожие на прозрачные крылышки бабочки, дрогнули, но рот она не раскрыла. Ободком кружки Катя стала разжимать ей стиснутые зубы. От первого глотка Нина закашлялась, и Катя сочла это хорошим знаком. Капля за каплей она напоила Нину водой с крошками сухаря и задумалась, машинально затеребив крестик.

Обещанной прибавки норм хлеба пока не было, и если до завтра не накормить Нину, Веру и Ваню, то им с Егором Андреевичем придётся вынести из квартиры три трупа. От невыносимых мыслей хотелось найти укромный угол и спрятаться. Она вспомнила родную Новинку, маму и то, почему она пришла в Ленинград.

Тётина посылка отсюда, из блокадного Ленинграда, казалась неимоверной глупостью. Но фанерный ящик можно сжечь и тогда в кухне станет чуть-чуть теплее.

Заставив себя встать, Катя снова пошла в комнату, выстуженную лютым холодом. Он проникал в кости даже сквозь ватник и стёганые брюки, заправленные в валенки. Вскользь Катя подумала, что в последний раз полностью раздевалась в ноябре, когда ещё работали общественные бани.

Сквозь заклеенное газетами окно сочился тусклый свет, мрачно высвечивая полупустую комнату со сломанной для топки мебелью и разбросанными по полу вещами.

Посылочный ящичек стоял боком. Катя снова подивилась его тяжести. Золото там, что ли?

Клещи отыскались среди инструментов Егора Андреевича. Сопя от усердия, она отковыряла крышку, ощетинившуюся гвоздиками, отогнула обёртку содержимого, и в глазах поплыл туман дурноты.

Притиснув к груди сомкнутые руки, Катя смотрела на стол, где стояла посылка, и ей казалось, что она сошла с ума. Кажется, это называется мираж.

Дыхнув на застывшие пальцы, она протянула руку и потрогала посылку. Посылка была настоящей, и сахар в ней тоже был настоящий. Белый, чистый, плотно уложенный ровными рядами.

«Тётя Люда? Зачем? Когда? Почему?» – вопросы стремительно проносились в голове, не оставляя ответов.

Заметавшись по комнате, Катя прижала посылку к груди. Хотя мысли путались, до неё всё же дошло, что сахар надо спрятать и выдавать всем понемногу, чтоб растянуть на подольше. Ниночке, Ване и Вере двойную порцию.

Взгляд упал на верхушку платяного шкафа. Подтянув тумбочку, Катя вскарабкалась наверх и запихала посылку в самый угол, предварительно набрав в карман добрую пригоршню шершавых кусочков пилёного сахара. От счастья, что теперь можно выжить, её бросало то в жар, то в холод.

– Нина, Ваня, Вера, посмотрите, что я вам принесла!

Щедрой рукой она высыпала сахар прямо в чайник и разлила всем по кружке:

– Пейте! А я пойду найду Егора Андреевича.

Возле комнаты Кузовковой её кольнула совесть. Хоть и змея Анна Павловна, а всё же живой человек – надо и с ней поделиться радостью. Нащупав в кармане оставленный для себя кусочек сахара, Катя толчком распахнула дверь.

Наклонившись над швейной машинкой, Анна Павловна в шубе и шапке сидела в ледяной комнате и рукой в варежке крутила колесо швейной машинки. Рыхлой грудой на столе лежали брезентовые рабочие рукавицы, какие были заткнуты у Кати за поясом.

Рукавиц Ленинграду требовалось тысячу тысяч. Их раздавали окопникам, в брезентовых рукавицах тушили пожары и разбирали завалы, надев поверх перчаток, копали могилы и ремонтировали танки.

Остановив колесо машинки, Анна Павловна подозрительно посмотрела на Катю:

– Что надо?

Из её рта шёл пар, растворяясь в морозном воздухе.

– Ничего. Вот.

Шагнув к столу, Катя положила на станину машинки кусочек сахара.

По лицу Анны Павловны пробежала дрожь. Обеими руками она схватила сахар, запихала его в рот и упёрлась лбом в станину швейной машинки.

На толкучке у Нарвских ворот за полкило сахара Гришину пришлось выложить два золотых хронометра. Высшая проба, две крышки, гравированный узор по ободку за кулёчек сахара! Вы только подумайте, люди добрые, до чего барыги обнаглели!

Торговаться Михаилу Михайловичу не приходилось, потому что мороз крепчал, а он промёрз и продрог, несмотря на усиленный завтрак из трёх яиц и крепкого чая.

На доходяг, бродящих по рынку в надежде купить хоть что-нибудь съестное, Михаил Михайлович смотрел с жалостью и презрением. Попытка сторговать еду за деньги представлялась безнадёжным предприятием. За десять рублей можно было купить разве что стаканчик земли с Бадаевских складов. Землю, спёкшуюся со сгоревшим сахаром, размешивали в кипятке и пили. В ход шёл обмен вещами и драгоценностями. Порой Михаилу Михайловичу приходилось делать тройной обмен: сначала менять золото на продукты, а потом продукты на что-нибудь нужное в приданое Лерочке.

На прошлой неделе подфартило прикупить для Леры бриллиантовую брошь с рубиновой осыпью. Обезумевшая от голода старуха отдала её за буханку хлеба, а потом едва не целовала ему руки в благодарность.

Кулёк с сахаром Гришин спрятал во внутренний карман пальто, чтоб по дороге не вырвали беспризорники. Сначала надо зайти домой, передохнуть, подкрепиться, а потом сходить в госпиталь к Лерочке, отнести ей сахарку. Сахар она возьмёт, потому что успела наголодаться на пайке хлеба.

К воротам госпиталя Гришин пришёл после полудня, торопясь успеть до начала обстрела. Обогнув вереницу машин с красными крестами, он шагнул в проходную, забитую женщинами и детьми.

Постового на пропускном пункте он знал, поэтому в очередь не встал, а сразу подошёл к окошку:

– Вызовите мне Калерию Гришину из хирургии.

Дежурный рядовой со скуластым монгольским лицом долго крутил ручку коммутатора, с кем-то разговаривал, а потом развёл руками:

– Нет Гришиной. Откомандирована в действующие войска.

– Как?

Над Михаилом Михайловичем словно смерть пролетела. Страшные слова осиновым колом засели в сердце. Сочетание «Лера и фронт» стояло за гранью его налаженного бытия, выстроенного так, чтобы суметь остаться в живых при любых обстоятельствах. Прислонившись к стойке, Михаил Михайлович стал медленно сползать вниз, пока не уткнулся коленями в чьи-то валенки с привязанными верёвочкой галошами.

– Умер, что ли? – с вопросительной интонацией произнёс женский голос над его головой.

А другой, старушечий, в ответ прошамкал:

– Да нет, вроде живой. Посмотрите, какой он упитанный, такой не помрёт.

Две женщины, старая и молодая, подняли его под руки и помогли выйти на улицу.

От лютого холода в груди замерзало дыхание. Вдоль занесённых снегом улиц стояли обломки домов с обвалившимися стенами. На одном из этажей, зацепившись за край, висела гармонь-трёхрядка. Раньше Гришин старался не обращать внимания на следы войны, а теперь они словно вынырнули из тумана, напоминая о смерти под бомбами и снарядами. Если Лера погибнет, то купленные бриллианты, запас продовольствия, ленинградская квартира и в целом сытая, спокойная жизнь не имеют ровно никакого значения. Не так он воспитал дочь, как надо. Совсем не так. Умные девушки под пули не лезут.