— Я попрошусь в горничные во дворец, — сказала Лиандри. — А ночью открою для тебя заднюю дверь.

— Ни одна госпожа не захочет, чтобы служанка была красивее ее, — скептически заметил Ланн. — А младшая дочь Келлера, как я полагаю, весьма тщеславна.

— Тогда на кухню. Придумаю какую-нибудь слезливую историю и скажу, что буду выполнять самую грязную работу. Измажу лицо сажей, чтобы казаться дурнушкой.

— А если капитан будет искать тебя? В первую очередь он спросит о новеньких.

— Не будет, — покачала головой ведьма. — Тогда ему придется признать, что женщина обвела его вокруг пальца. Они уберутся отсюда завтра утром, зачем ему поднимать переполох?

— Мне ты предлагаешь сидеть сложа руки?

— Если ты будешь шастать вокруг замка и что-то высматривать, то непременно привлечешь внимание. Ты выглядишь опасным, Ланн. В отличие от меня.

— Я бы поспорил на этот счет.

— Не стоит, — хищно улыбнулась Лиандри. — Мы встретимся в полночь на этом же месте. Будь тише воды, ниже травы. Не приведи за собой хвост, а то нам придется убить их.

На том и сошлись: Лиандри направилась к замку, а Ланн нашел тихое местечко, где можно подкрепиться и отдохнуть. Интересно, помнит ли кто-то в Бледных Водах, кроме самого Келлера, лицо прежнего короля? Прошло двадцать семь лет, лишь самые молодые и верные поданные оставались с лордом все эти годы, а портреты отца, как нисколько не сомневался Ланн, были уничтожены действующим правителем. Вот почему ульцескору приходилось пускаться на такие ухищрения, чтобы добиться личной встречи с лордом, да и он не хотел, чтобы о его чудесном воскрешении из мертвых раньше времени узнали посторонние. Он должен найти общий язык со стариком, если тот действительно любил его отца, как утверждает Вираго.

Богиня, он сидит за грязной стойкой и всерьез размышляет о том, как будет захватывать трон! Его разобрал смех. Ланн поперхнулся вином и закашлялся. Все это казалось таким далеким, таким недостижимым, словно кто-то обозначил для него дорогу, сказав, что это путь в небеса, и ульцескор бездумно шагал по ней, не оглядываясь назад. Раньше жизнь была проще — у него было некое подобие дома и определенная цель. И Летиция. Ланн почувствовал себя опустошенным. У него отняли жизненно важный элемент, он в один миг утратил все — и растерялся. Кто мог его упрекнуть? По крайней мере, он нашел в себе силы куда-то идти и что-то делать.

Ланн скользнул взглядом по соседу за стойкой, по бармену в грязном переднике, по рабочим, собравшимся за столами, и его охватило страстное желание скорей убраться из этого места и самому отправиться на поиски Летиции. Шайна знает, где скрывается госпожа ди Рейз, должна знать. Он найдет Тишу и скажет, что она нужна ему, лишь она и никто другой.

Ульцескору стоило неимоверных усилий подавить этот порыв и усидеть на месте. Что бы ни произошло, он должен оставаться собой, не дать чувствам взять верх, и дело не в глупой гордости и попытке доказать, что он может обойтись без возлюбленной. Поступи он так, как хотело сердце, это означало бы признать — без Летиции он ничто; а это не было правдой, не могло быть. Она ушла сама — и сама вернется. Ему остается только ждать.

Ланн заказал еще вина и поднялся на второй этаж в надежде, что тревоги на время отступят и ему удастся немного поспать. Несмотря на физическое и духовное истощение, его разум сработал как часы, и он проснулся еще до полуночи.

Глава 9

(Шадрен)

— Кто ты?

— Я Морта, длань отсекающая.

По небу цвета темной ржавчины текли извилистые ручейки алых облаков, подвешенный за нити полумесяц чуть заметно раскачивал ветер. Стремились ввысь здания с узкими сводами, всюду виднелись курганы из камней — то ли алтари, то ли могилы, в брешах в земле блестела кровь. Кровоточащее небо, кровоточащая земля — и джунгли из камня и металла. Покинув теплую постель со спящей Морвеной, Шадрен вышел из замка в ночь, и холодный воздух отрезвил его, заставив отвлечься от воспоминаний и поразмыслить над настоящим. Ему нужна была передышка после того, как он шел по пустым коридорам и поднимался по лестницам, следуя по дорожке из сброшенных одежд. Их многоцветие не оставляло сомнений: они принадлежали девочке-птице. А потом он увидел ее нагой: Морта стояла, опираясь локтями на подоконник, внешнюю тьму озаряли вспышки света, и там, где кончается горизонт, на огромных цепях висел замок с узкими окнами, из которых лился багровый свет. Это сияние было зловещим, и тем не менее оно притягивало, как истина притягивает ищущий разум.

Морта не обернулась, когда он вошел, хотя не могла не заметить его появления, не вскрикнула и не попыталась прикрыться. Чего ей было стесняться? Ее тело, лишенное половых признаков, не принадлежащее ни женщине, ни мужчине, могло считаться как венцом совершенства, так и уродливой патологией. А Богиня, внезапно задумался Шадрен, она тоже беспола и оттого божественна? Пред его взором предстало тело, не способное грешить, но ведь есть еще и помыслы — были ли они столь же чисты? Храмовая статуя наконец обратила на него свой взгляд — сначала смотрела томно из-под полуприкрытых век, а потом ресницы взлетели, словно крылья, и эти глаза с застывшей в них вечностью прожгли его лучами пламени. Можно испепелить плоть, но мысль не рассечешь клинком, не предашь огню, и этот ее гнев, обращенный на него, был почти осязаем. А потом она в один миг обросла перьями, обернулась вороной и выпорхнула в раскрытое окно. Шадрен спросил и получил ответ, и унес свое удивление в холодное безмолвие ночи, под высокие темные своды.

Он бездумно шагал по извилистым дорожкам, посыпанным каменной крошкой, считавшимися здесь улицами, пока что-то не привлекло его внимание. Существо с несоразмерно длинными конечностями вырезало слова над аркой — лезвием в форме пера. Кровь капала из рассеченной ладони, но безобразная тварь с пыхтением продолжала свое дело, как будто не чувствовала боли, словно боли и не существовало вовсе. Неровные буквы выстроились в ряд, и слова показались Шадрену донельзя человеческими:

Когда придет время

Испей яду из моей чаши

И вернись ко мне в последние сумерки

Улыбка озарила лицо экзалтора, и все встало на свои места: тот яд, что ему предстояло испробовать, был его спасением; спасением была смерть — серебристый всплеск, рассекающий мглу, металлическая искра на стреле дуллахан, белое пламя, пронзающее грудную клетку. Верно, он умрет — сегодня или завтра, не имеет значения; он умрет и восстанет. А это существо писало о любви пред лицом надвигающейся гибели, писало о чем-то преходящем и тем не менее значимом. Любовь не вечна, не окончательна смерть. Улыбка переросла в смех, а тот — в безудержный хохот на грани истерики. Шадрен крикнул во весь голос, когда уже не мог смеяться, и уродливый поэт обернулся, чтобы взглянуть на человека, прогнавшего его музу. Глаза существа, белые и слепые, уставились на него в упор. Шадрен ощутил страх, как будто эта тварь, неуклюжая с виду, могла причинить ему серьезный вред; но ведь она была порождением темного искусства, дщерью колдовства. Экзалтор молча отступил и скрылся между теней.

Фальшивая луна давала мало света. Он двигался почти на ощупь, когда его окликнул незнакомый женский голос. Качнулись серебристые нити, свет упал на чьи-то скрещенные ноги, покрытые золотой чешуей. Нет, не ноги, а рыбий хвост — понял он, приглядевшись. Она сидела на кургане из камней, прикрывая ладонями голые груди.

— Ты падшая? — спросил Шадрен.

— А на кого я похожа?

Голос переливался, как лесной ручей. Ему еще не доводилось слышать столь ласковых, зовущих нот, даже в голосе Идрис. Эти звуки мутили разум, очаровывая, притягивая к себе. Он сделал шаг.

— Садись рядом. — Чтобы сделать приглашающий жест, ей пришлось открыть одну из грудей. Шадрен поспешно отвел взгляд — ему до безумия захотелось прикоснуться к ее упругой мертвенно-бледной плоти. — Я не кусаюсь.