Где-то вдалеке на улице раздались голоса, учитель физики вздрогнул. Уже начиналось утро, отчаянно пытавшееся пробиться сквозь заклеенные газетами окна, физик только сейчас заметил эту странность; в мир спускался новый день. По стене едва-едва полз тоненький лучик, такой нерешительный и бледный, будто он полз, превозмогая мучения. Луч скользнул по стенке над столом, Юрий Алексеевич, мельком посмотрел на луч и вздрогнул: лучик пробегал по портрету Сталина. Улыбаясь в блёклом свете луча, и с прищуром Сталин глядел прямо на него. У Юрия Алексеевича всё похолодело, и даже, наверное, эти непривычные и неудобные сапоги.

– Я где? – Прошептал он и бросился к выходу.

Глава 1

Юрий Алексеевич выбежал на лестницу и забарабанил в квартиру девушки, которая помогла ему с обувью.

– Да, – отозвалась она, не открывая дверь.

– Скажите, мы где? Какой сейчас год? Год? – Затараторил он, машинально продолжая стучаться.

– Отойдите от двери,– повысила она голос, уже с нотками раздражения, – перестаньте буянить…

– Умоляю, скажите год! – Простонал учитель.

– Сорок второй.

– Как? Город какой, где мы?

– В Ленинграде.

– Не может быть!

Физик отскочил к окну, сдирая старые запылённые газеты, всматриваясь в происходящее на улице. Двор, колонка, укутанная в тряпье от мороза, какой-то мужик еле тащится с палкой. Что это – бред, галлюцинация, последствия запоя?

Он учитель физики, он знал на зубок все физические законы этого мира, он знал, как и почему всё происходит, знал и учил пять лет всё это в университете, применял в техническом бюро, учил этому детей в школе. Он много всего знал, десятки физических законов, формул, он без всяких таблиц мог на память сказать удельную теплоту сгорания и спирта, и каменного угля, и много ещё всего. Но и вместе со всем этим так же чётко знал и осознавал, что ни при каком развитии науки на сегодняшний день невозможно переместиться из века в век. Невозможно!

– Не может быть! Не может быть! – шептал он нараспев, покачиваясь взад-вперёд, – этого просто не может быть! Это что? это блокада что ли? Это какой-то страшный сон! – резко повернулся он к девушке.

– Да, это страшный сон. Слишком страшный. – печально отозвалась она.

Физик не заметил, как во время его криков и стенаний, девушка приоткрыла дверь и с любопытством наблюдала за довольно странным и непонятным человеком, предусмотрительно всё же не убирая цепочку.

– А вы кто? – Спросила она.

– Я? – Юрий Алексеевич вдруг по-настоящему ощутил весь ужас создавшейся ситуации, ни его истерики, ни стенания, а вот это тихое «вы кто» обнажило всю громаду случившегося. Действительно, кто он здесь, сейчас? Учитель физики, чужак. Кто он тут?? Все изученные им законы летят к чёртовой бабушке. Сын своего времени и социальных устоев? Нет, это другое общество, с другими правилами, и он в них никак не вписывается.

Учитель подошёл к ней, почти вплотную, схватившись за дверную ручку, заговорил с жаром, выкладывая правду, глаза загорелись,

– Я из уральского города. Из двадцать первого века. Я сейчас живу в две тысячи девятнадцатом году! Понимаешь ты это? В две тысячи девятнадцатом году! Я об этой войне в школе учил! Сорок первый, сорок пятый. На 9 мая каждый год в Бессмертный полк хожу. Я не могу здесь быть, не могу ни по каким законам. Блокада, Ленинград, всё давно значилось, и Ленинграда уже нет…

– Как нет? – Девушка так искренне, так открыто спросила, вытаращила не него свои большущие серые глаза.

– Нет, сам-то город остался, его переименовали просто, – тут же поправился Юрий Алексеевич.

– И как же стал называться мой город? – тихо поинтересовалась девушка.

– Вот именно твой город! Он называется Санкт-Петербург, твой, а не мой город, – уже кричал учитель; отчаяние переполняло его.

Человек всегда теряется, когда не видит выхода, когда оказывается словно между землёй и небом, когда ему не за что зацепиться, не на что опереться, еще.

– И страны этой, – он отскочил от двери, описав руками круг, – и страны этой нет уже давно, и портреты эти, что там на кухне, сжигают, – мотнул учитель головой на соседнюю квартиру, – и памятники рушат, и Зоя Космодемьянская, говорят, вообще пьяная деревни поджигала своих же…

Девушка как-то неестественно дёрнулась, её лицо, только что печальное, бледное и такое красивое скривилось. Говорят, что чувства нельзя увидеть, их можно уловить сердцем, понять, но сейчас вся ненависть, неописуемая злоба так чётко, ясно отразились на её лице, не в появившихся клыках и не в скривлённой улыбке, как в современных ужастиках, а в сильнейшем, едва заметном напряжении мышц лица, в каком-то особом блеске глаз, во всём вмиг переменившемся образе. Она в долю секунды стала совершенно другой, не хрупкой и уставшей, а сильной, ожесточённой, и даже, вроде, ростом выше.

Она метнулась к учителю резко, стремительно как кошка, совершенно молниеносно распахнув дверь, вцепилась в его лицо, волосы, тело, грязную куртку, неистова крича:

– Мразь! Мразь!

Он даже не сразу отреагировал, настолько внезапно, неожиданно было это нападение. А она царапала его, била кулаками, вопила:

– Антисоветчик! Мразь! Да она тебя же защищала, пока ты тут, сволочь, из века не из века он…

Вся где-то глубоко лежавшая злость на эту проклятую войну, врагов, блокаду, вся эта ненависть и даже не за её одну, а от всех убитых, раненых, истерзанных, всё это разом, градом выливалось в отчаянных воплях хрупкой девчушки.

Юрий Алексеевич, конечно, был сильнее тоненькой полуголодной девушки, он сжал её в охапку, всю, как комок, так сильно, что сам на миг испугался: не сломать бы ей чего ненароком. А она ещё кричала, сопротивлялась, но быстро выбилась из сил, ослабла. Юрий Алексеевич поднял клетчатую шаль, упавшую с её плеч, осторожно подал.

– Я просто пересказал тебе, что делают в наше время… – начал было он, но девушка резко мотнула головой, давая понять, что не намеренна это слушать:

– Странное ваше поколение, удивительное, замечательные вы люди, – задумчиво проговорил он, усмехнулся, – странноватые, конечно, наивные, но замечательные. Пусть вам и выпали нечеловеческие страдания, но вы поколение победителей, первооткрыватели, романтики. Да, вам выпала война, но вам и очень много воздастся, у вас есть страна, единая и великая и у вас есть вера в завтрашний день…

Девушка дёрнула плечами, спросила, переходя на «ты»:

– Как же ты попал сюда?

Юрий развёл руками, если бы он сам мог разгадать эту загадку.

– Как тебя зовут? – спрашивала снова она; не понятно было или она верила в его рассказы о перемещении во времени, или силилась понять и поверить, или просто искала ниточку разоблачения.

– Юрий, Юрий Алексеевич, как Гагарина, – воодушевлённо ответил он, Юрий всегда гордился этим сходством, при случае бравировал им, и кличка у него школьная даже была «Гагарин».

– Гагарин… – растерянно повторила девушка.

– Ну как же, – усмехнулся Юрий Алексеевич, – Королёв, Гагарин…Для вас же они вместо икон…

Девушка смотрела непонимающе.

– А, – всплеснул рукой учитель физики и расплылся в довольной улыбке, – это ведь всё ещё впереди! Вы ж ничего не знаете пока…

– Скоро, после войны…а она завершится, и победой, – начал было он рассказывать, но далёкий-далёкий пронзительный звук, как колокольчик, вспугнул его собеседницу. Она напряглась, вслушиваясь, метнулась одним прыжком в коридор квартиры к своим огромным мужским сапогам, вмиг схватила полушубок, шаль. Всё так быстро, привычными, выверенными движениями. И неудивительно, эта отработанная быстрота спасала ей жизнь, наверное, не раз.

– Тревога, – коротко объяснила она учителю и, схватив его за руку, потянула вниз.

Юрий Алексеевич сначала ничего не мог понять; ни шума, ни взрывов он не слышал, только маленький очень далёкий колокольчик где-то, казалось, за городом звенел. Он кинулся за девушкой.