Было то ли четыре, то и пять часов утра, серая темнота ночи ещё кутала землю, в углу всё говорил и говорил телевизор, телефон пропищал несколько сообщений подряд – кто-то из друзей не спал и скидывал ВК, скорее всего, что-то юморное. Но Юрия Алексеевича разбудили не эти привычные звуки. Неожиданно сквозь сон, словно возвращаясь из беспамятства, он уловил какой-то непонятный нарастающий гул за окном, потом что-то полыхнуло, не разобрать было через задёрнутые шторы – близко, у самого подъезда или далеко. Юрий Алексеевич рывком соскочил с кровати – машина что ли? Рванул занавески, ничего не видно сквозь толщу темноты, вдали зарево, гул страшный, словно взрыв. Не понимая происходящего, он бросился в прихожую, мигом надел вчерашние грязные брюки, так и валявшиеся в углу, схватил куртку, выбежал из квартиры. Натягивая куртку, принялся спускаться по лестнице на первый этаж, и вдруг ощутил, что босиком. Как же босиком спускаться на улицу? Круто развернулся, надеясь за долю секунды схватить ботинки, и выбежать. Ринулся по привычке к двери своей квартиры под номером шесть. Дверь ещё была новенькая, блестящая и цифра на двери поблёскивала, а под дверью коврик прорезиненный, старый, из машины, сюда пристроил. Только где сейчас этот коврик, дверь где с циферкой, квартира вообще где?

Юрий Алексеевич ошалело огляделся – нет его квартиры, и подъезда его нет, и старого коврика из машины. Ничего нет. Вместо этого четыре незнакомые двери, одна клеёнкой обтянута, красивой, зелёной, в мелкий белый цветочек, аккуратно так обтянута, две деревянные старые довоенные ещё, наверное, двери, а третья тряпками всякими утыкана кое как, наспех. Юрий Алексеевич никак не был готов к такому повороту, он ничего не мог сообразить, позабыв о своих ботинках, бросился вниз. И только он из подъезда выскочил, чудовищный грохот накрыл землю. Юрия Алексеевича неожиданно кто-то сбоку толкнул, прямо в слякоть:

– Ложись!

Он упал в липкую тягучую грязь, перемешанную с колким февральским снегом, мыслей в голове не приходило абсолютно никаких, только дикий животный страх, скрутивший сознание. Рядом тоже кто-то лежал, обхватив руками голову. Нещадно замерзли босые ноги и живот, и до мерзкого было неприятно, замёрзло и всё тело, но он об этом не думал – вокруг весь город и, наверное, вся земля громыхала и сверкала, ни с чем несравнимый, непередаваемый гул, стрекотанье, звон кругом. Это не конец света, не ад, там точно не так страшно, здесь страшнее, невыносимее; громыхнуло совсем близко, в конце улицы с перезвоном градом посыпались стёкла огромной витрины, чудом до этого уцелевшей. Учитель физики, кажется всем своим существом, вжался в лужу, лучше бы она вообще поглотила его всего, утопила в себе от этого ужаса. А может это просто такой странный сон? Может во сне он всё это чувствует? Вот сейчас проснётся и выглянет в окно, а за окном рассвет, суббота, и он нарежет колбасы с мягким белым хлебом и сядет в соцсети смотреть фото, и сварит кофе, и всё, как всегда. «Да, это сон, сон» – повторял он то ли про себя, то ли вслух, то ли оглушительно кричал – он уже этого не понимал.

Неожиданно ощутил, вроде даже не услышал, а ощутил все телом – стало тихо; невероятно тихо. Учитель физики поднял голову: вдоль по улице многоэтажные дома, высокие, наверное, в прошлом красивые, здания, – все без окон, в одном из домов, прямо по центру, огромная пробоина; рядом почти целиком разрушенное здание, без фасадной стены, из него кучей вывалено всё некогда его содержимое: шкафы, тазы, игрушки, посуда, кровати. Он повернулся и посмотрел на того, кто лежал рядом. Это оказалась девушка, она уже поднялась и стряхивала со своей шубейки грязь и снег, потом поправила платок, и вошла в подъезд.

– Подожди! – Завопил он и бросился за ней в подъезд, вмиг взмыл по лестнице.

Девушка поднялась на второй этаж к той двери, что была так нелепо утыкана всяким тряпьём, остановилась и, вцепившись в дверь, вдруг зло на него как закричит:

– У меня нет еды, еды нет!

– Стой, стой, прошу тебя! – учитель умоляюще поднял руки, – не надо еды. Ботинки есть? Я уже ног не чувствую…

Она покосилась на его босые, уже покрасневшие от холода ноги; так долго, пристально смотрела, будто застыла, забылась, потом резко и громко:

– Ждите здесь, сейчас принесу.

Дверь закрылась. Физик переступал с ноги на ногу на ледяном бетонном полу, восприятие мира сузилось до этих ощущений холода, несколько минут, пока не было девушки, показались ему неимоверно длиннющей вечностью.

Наконец, за дверью послышались шаги, щелчок открываемого замка. Не убирая цепочку между стеной и дверью, девушка просунула в образовавшуюся щель сапоги и шерстяные носки.

– Вот, от соседа дяди Феди остались, должны подойти, – проговорила она.

Эта худощавая юная девушка производила впечатление странного, грустного, до нельзя озабоченного проблемами человека. Но та печаль и усталость, что лежали на её лице, не стирали с него природной красоты. Она была красивая, какой-то непривычной нежностью, мягкостью; словно выточенное белое лицо, правда скорее бледное, обескровленное лишениями, но всё равно сохранившее признаки детскости и добродушия; большие-большие серые глаза, длинные ресницы, собранные на затылке тёмные волосы с выбившимися колечками-завитками вокруг высокого лба.

Физик схватил носки, молниеносно натянул их на ноги, надел сапоги. Девушка хмуро и недоверчиво наблюдала за ним через узкую щель приоткрытой двери. Растирая покрасневшие руки, он приблизился, пытаясь заглянуть внутрь квартиры:

– Девушка…

Дверь резко захлопнулась, прямо перед носом учителя, лязгнул замок. Тишина.

–Ясно…– пробормотал он, осматриваясь.

Ничего необычного вокруг не было – сумрак, пошарпаный подъезд, блёклое окно в пролёте, но и ничего привычного, вроде всё обыденное, но и какое-то всё другое, странное чувство. Физик наугад постучался в одну из дверей. Ответа не последовало. Дёрнул ручку, дверь поддалась. Он осторожно переступил порог квартиры, спросив в пустоту длинного коридора:

– Ау, хозяева…

Тоже тишина. Прикрыв за собой входную дверь, и стараясь не создавать шума – непривычные кирзовые сапоги с добротными подошвами как назло стучали – направился в глубь по длинному коридору, едва различая в утренней темноте, куда ступать. Вокруг всё было уставлено непонятными облезлыми табуретками, с резными отверстиями в центре, странными оцинкованными ванночками и ковшами, висящими на стенах. В углах лежали сваленные груды одежды, разного тряпья, вдоль стен сложены ещё сырые ветки деревьев, палки.

По обе стороны коридора высоченные, до самого потолка почти, двухстворчатые двери, учитель толкнул одну их них, окинул взглядом открывшуюся комнатку. У стены красивая с железными резными спинками кровать, подобных сейчас не выпускают, и в музее-то такую трудно сыскать. На полу в цветные полоски тканый половик разложен и аккуратно закручен с конца, вровень с кроватью. Рядом со столом горка, в каких прабабушки посуду хранили. В углу массивный резной шкаф. Всё было чистенько, и всё кричало стариной, будто он где-то в музее; кстати, он видел подобные вещи в местном краеведческом музее, там и стулья такие почти были с полукруглыми лакированными спинками, и кровать подобная, и подзор, и накидки.

Вообще во всей обстановке комнатки, хотя кругом было чисто, прибрано, не валялись разбросанные вещи, как у него обычно по квартире, во всей обстановке смутно чувствовался хаос, какая-то неестественность происходящего. Не чувствовалось жилого.

Юрий Алексеевич прикрыл за собой дверь и ещё раз бросил в тёмный коридор:

– Хозяева! Кто есть?

Ответом последовало едва уловимое неразборчивое эхо. Но на месте же стоять не будешь, и он прошёлся дальше. Дальше была кухонька с мизерным навесным шкафчиком на стене и кастрюлей на примусе. Физик усмехнулся «В музее что ли». Он вздохнул и присел на табурет у стола, неясность ситуации выбешивала.