Какая же она дура. Ведь могла концы отдать. Надин представила заголовки в газетах: «Фотограф найдена мертвой после летальной дозы алкоголя и наркотиков.» Комментарий полиции: «Какая дура!»

— Спасибо за совет… — Она зарылась лицом в диванные подушки и закрыла глаза. В трубке повисло молчание, но поддержание разговора требовало от Надин чересчур много усилий.

— Знаешь, — нарушил тишину Фил, — я всю ночь не мог заснуть. Все думал о тебе, о нас… как нам здорово было вместе. — О нет, подумала Надин, только не это. — У меня руки чесались тебе позвонить, еле дождался утра. Хотел поблагодарить за то, что ты меня нашла, за вчерашний вечер, за то, как ты умеешь слушать, и вообще за то, какая ты есть.

Надин понимала, что хотя бы из жалости — ведь она так сочувствует бедняге Филу — следует разделить с ним восторги, сказать что-нибудь, но силы окончательно покинули ее и она лишь тоненько хихикнула.

— И, поверь, все, что я говорил вчера вечером, — чистая правда, — торжественно заявил Фил.

Что? А что он говорил? Надин не помнила.

— Ты… потрясающая. Абсолютно. — О-о-ох, стонала про себя Надин, прекрати. — Вот я и… э-э… подумал… Что ты сегодня делаешь? Мы могли типа встретиться вечерком, а?

Надин резко выпрямилась. Это было уже чересчур для 8.30 самого похмельного утра в жизни.

— Вечерком? — замялась она. — Хм, видишь ли… дело в том, что на выходные я уезжаю в Барселону.

— Понял. Хочешь сегодня пораньше лечь. Это нормально.

— Да, так получается.

— А когда ты вернешься?

— Во вторник вечером.

— Значит, встретимся на следующей неделе?

— Да-а… наверное.

— Классно, — и трубка снова умолкла. — Э-эм… Надин…

— Да?

— Я только хотел сказать, что очень рад твоему возвращению в мою жизнь. Это просто чудо, блин! — Надин опять выдавила смешок. — А на следующей неделе, когда мы снова увидимся, я постараюсь доказать тебе, как сильно ты мне нужна. — И у Надин опять засвербило в животе, словно сонные осенние мотыльки замахали крылышками. — Я не должен был тебя отпускать. Не должен был ставить свое самолюбие выше наших отношений. Я стал старше и многому научился, и теперь понимаю, что самое главное в жизни — это любовь, ради нее можно все отдать. А ты, Надин, была моей настоящей любовью. Я и тогда это знал, а уж теперь и подавно. — Щеки Надин порозовели от ужаса. — Не могу поверить своему счастью: неужели мне выпала вторая попытка?! Я хочу, чтобы на этот раз у нас все получилось. Хочу, чтобы все сложилось как надо. Так я позвоню тебе во вторник, ладно? И мы встретимся?

— Да, — вяло откликнулась Надин, тщетно подыскивая нужные слова и недоумевая, далеко не впервые в жизни, почему столь трудно ответить «нет». — Да, конечно. — И лишь положив трубку, она сообразила, что по ходу разговора ее голос становился все выше и выше, пока не взвился октав на двенадцать. К концу разговора она уже пищала, как мультяшная мышка.

К чему бы это? — задумалась Надин и тут же махнула рукой: стоит ли ломать больную голову из-за всякой ерунды.

На следующее утро Диг дождался, пока с треском захлопнется входная дверь и Дилайла застучит каблучками по лестнице. Лишь тогда он выполз из спальни в гостиную.

И оторопел. Какого хрена… что она тут творила ночью? Дилайла даже не раздвинула шторы. Журнальный столик украшала тарелка с недоеденной овсянкой, на неубранной постели валялась половина гардероба Дилайлы, а Дигби, забившись под батарею, трясся всем телом.

— Отлично, — пробормотал сквозь зубы Диг.

Он выключил телевизор: Джонни Воэн без четверти восемь утра — это слишком. Раздвинул занавески и выглянул в окно: Дилайла в белоснежных кроссовках и дутой куртке до колен нервно металась по противоположной стороне улицы, поглядывая на часы. Леггинсы подчеркивали совершенную форму ног. Волосы она собрала в пушистый хвостик, прыгавший вверх-вниз на затылке в такт шагам Дилайлы и делавший ее похожей на циркового пони. Очень хорошенького циркового пони.

Рядом с ней с визгом затормозило такси, и мгновение спустя Дилайла исчезла.

Диг почесал подбородок, зевнул и направился на кухню, куда его влек запах свежесваренного кофе. Сделал шаг и взвыл, поджав колено и яростно растирая подошву.

— А-а-а, мать твою! — вопил Диг, прыгая на одной ноге.

На полу валялась туфля на шпильке. Диг напоролся на острый каблук.

Что, спрашивается, туфля Дилайлы здесь делает? И где вторая? И почему хозяйка не ставит их вместе, в уголке, как всякий нормальный человек?!

Гнев клокотал в груди Дига. Он схватил туфлю и с рычаньем зашвырнул ее подальше, затем тяжело опустился на подлокотник софы и попытался успокоиться.

Нет, честное слово, он этого не вынесет. Он понимал, что зацикливается, понимал, что другие на его месте отыскали бы в себе силы не обращать внимания на … на все это дерьмо — разбросанную одежду, грязь, бумаги, собаку и проклятые шары. Другие сказали бы себе: «Верно, ситуация не идеальная, но она лишь временная. Дилайла — друг, а бардак — штука не смертельная». Но Диг на такое был не способен. Он зверел. В бытовом хаосе он не мог сосредоточиться. И не мог расслабиться. Ему даже дышать было трудно.

Он проковылял к стереосистеме и провел пальцем по разделу «Б» коллекции компакт-дисков. Лишь одно могло его спасти, лишь один человек мог ему помочь.

С благоговением Диг поставил диск и нажал кнопку. Для различных ситуаций существовала различная музыка. Рабочая музыка («Радиохед», Трэвис, «Мэникс» ), музыка для ванны ( Пол Вестерберг, Пол Уэллер), музыка для приготовления еды и мытья посуды («Блонди», «Абба» времен 70-х), музыка для секса («Портисхед», Крис Айзек, Дин Мартин), музыка для танцев (саундтрек к «Лихорадке субботним вечером» и любой северный соул) и, наконец, музыка для уборки. Когда же грязь скапливалась в столь немыслимых количествах, как сейчас, для ее разгребания годился только один человек.

Единственный.

Божественный.

Джеймс.

Браун.

Начали!

Диг крутанул ручку громкости, но меру по части дицебеллов он знал: безделушки не должны падать с полок. И принялся за дело.

Диг любил прибираться, это было одним из его любимейших занятий. Но сейчас он испытывал некоторую неловкость: странно было подбирать крошки и ошметки чужой жизни. Ошметки, чье место — на полках и в шкафах в доме, где он никогда не бывал, в городке, которого он никогда не видал, и крошки, по большей части являвшие собой нижнее белье.

Дигби по-прежнему трясся под батареей и наблюдал, как Диг старательно складывает сшитые на заказ брюки, свитера, джинсы и кашемировые джемперы. Конец первой серии. Продолжение следует: мелочевка. Донна Каран, Маркс и Спенсер, Томми Хилфайджер[10]. Диг притворялся, что не интересуется белым трикотажным бельем Дилайлы, сворачивал его небрежно, словно старые носки. Он держался так, будто кто-то пристально следит, не проявятся ли в Диге замашки слюнявого извращенца. Затем он собрал кружки, тарелки, стаканы с водой и отнес их в раковину. Скатал одеяло и сунул его в стенной шкаф вместе с подушками. Свернул софу, возвратив ей уютную округлость, поднял подушки с пола, взбил их от души и выложил в аккуратную линию — уголок на уголке.

Отступив на шаг, полюбовался плодами рук своих и, пошире разинув рот, взял в дуэте с Джеймсом Брауном самую высокую ноту. Здорово!.. А куда же девать стопки одежды от элитных модельеров? На глаза попался объемистый чемодан, стоявший в углу. Диг выволок его на середину комнаты, распахнул — и замер. На дне чемодана валялись бумаги, куча бумаг. Отдельные листы в прозрачных пластиковых папках. Записные книжки. Кожаные папки. Письма.

Ключи к тайнам.

И опять Диг повел себя так, словно в его квартире была установлена видеокамера: он притворился, будто не замечает бумаг. Нет, думал он, я не из тех, кто копается в чужих вещах, спасибо, но это не мой стиль.