Кто такие русские? Казалось бы, ответ очевиден. Но, существуют разные версии происхождения нашего народа. И различные мнения, кого же можно объединить этим словом. Для себя я отвечаю на этот вопрос так: русские это те, кто говорит и думает на русском языке, кто любит Россию, даже когда живёт за её пределами.

События романа, безусловно, вымышленные. Я лишь несколько раз упоминаю реальных политиков. Также в повествовании встречаются и некоторые русские аристократические фамилии, но носители их, герои романа, придуманы. Очень надеюсь, за это они не будут ко мне в претензии.

Дима Ксенофонтов помнил себя лет с шести. Он родился в СССР, в закрытом от иностранцев, промышленном и научном городе Горьком в 1969 году. Семья, как и у каждого благополучного ребёнка, состояла у него из папы и мамы, дедушек и бабушек. Оба деда, Степан и Андрей, – фронтовики, коммунисты. Это, во-многом, и определяло уклад их семьи – законопослушной, немного привилегированной, но всё-таки никогда не относившейся к элите даже их крупного, но провинциального города. Частые семейные посиделки с друзьями дедушек и бабушек, фронтовыми товарищами, многочисленной роднёй. В меру шумные. Приличные. Но живые, душевные, сытные. На этих посиделках говорилось и многое из того, что не принято оглашать на трибунах или партийных собраниях, обсуждать с соседями. Диме запомнились вкуснейшие пироги бабушки по отцу Кати, высокой, сухощавой, с манерами, скорее, дворянскими, не советскими. А вырос он под присмотром бабушки Жени, полноватой, обстоятельной, строгой к мужу и дочерям, но очень сильно любящей внуков.

Дедушки и бабушки сумели так воспитать детей, что те прекрасно учились, не участвовали в сомнительных мероприятиях, а потом влились в слой научно-технической интеллигенции и госслужащих. Успехи они показывали выше среднего, но не самые блестящие. Были все на хорошем счету. Летом ездили на отдых к морю или в деревню, а по выходным в лес или на рыбалку. Правда, они уже не считали, как их отцы, Кодекс строителя коммунизма настольной книгой, любили французские духи и фильмы, импортную одежду; почитывали самиздат; слушали джаз. Но остались в стороне от навешивания лампочек на клёши, поддержки протестов против ввода танков в Чехословакию и занятий фарцовкой. За счастье считалось получить отдельную квартиру, отремонтировать её импортными материалами, купить стенку, сервиз, цветной телевизор и финские сапоги. Приобретение жигулёнка или поездка за границу считались уже большими жизненными удачами, долго обсуждались и оценивались окружением. Заграничная жизнь считалась чем-то неведомым, запретным, манящим, но, в большинстве своём, люди о ней не рассуждали, так как практически не сталкивались. Только семьи дипломатов, партийных деятелей, крупных учёных, хозяйственников и некоторых иных могли бывать там на регулярной основе. Многие из них и ориентировали своих детей на продолжение такой карьеры. Были ещё и некоторые прагматичные отроки из семей попроще, которые со школьной скамьи сами или при помощи родителей ориентировались на поступление в ВУЗы, предполагавшие изучение языков или международную деятельность. Но таких было сравнительно не много. Подавляющее большинство молодёжи варилось в своей, советской среде, куда информация из-за рубежа проникала лишь в виде отдалённых отголосков.

Димитрий, конечно, всего этого пока не осознавал. Он рос, крепчал, впитывал впечатления. Его вселенную составляли двор у дома бабушки Жени; двор у дома дедушки Степана, где они сначала жили с родителями; Ленинград, куда Диму возили по пути в деревню Ольховку; и сама Ольховка, с её окрестностями, парным коровьим молоком, хлебом с маслом и помидором, салом, дудочками из молодых побегов ольхи, особенным говором местных жителей, многие из которых приходились родственниками деду Андрею.

Был ещё пионерлагерь, куда Диму летом несколько раз отправляли на одну смену. Как и детский сад, пионерлагерь мальчик не любил. Что-то там всегда казалось ему казённым, скучным и тревожащим одновременно. Он всегда ждал, когда родители заберут его из детсада домой, или приедут в выходные навестить в пионерлагерь. Ему запомнились, в основном, запеканка, звуки горна, необходимость уметь быстро одеваться, походы строем с речовками и разговоры, кто кому нравится. Дима не хотел включать всё это в свою вселенную.

В общем, детство молодого Ксенофонтова можно было бы назвать вполне счастливым, за исключением некоторых моментов, которые случаются в любой семье. Может быть поэтому, в его голове почему-то поселилась мысль, что с ним никогда не может произойти ничего плохого. Этого просто нельзя было себе представить! Когда этот помысел впервые вкрался в ум, Димитрий не помнил. Иногда казалось, что выкристаллизовался он летним солнечным днём, во время розыска на газоне около жёлтого, четырёхэтажного, бабушкиного жениного дома потерявшейся безделушки – какой-то маленькой, блестящей штуковины с легко вращающимся подшипником. Если бы увеличить эту детальку раз в сто, то получилось бы подобие какого-то тревожащего неизвестностью и размерами промышленного агрегата, турбины или иного механизма. А так, это была просто, неизвестно откуда взявшаяся, безделушка, которую Димитрий прятал в тайник и считал своим секретом. Димитрий уже минут пятнадцать смотрел то на вытоптанный газон, то на асфальт с трещинами, сквозь которые прорастала трава. В голове же стучало: «Не может быть, что не найду! Я ведь этого хочу. Мне это важно! Значит, так и случится». И действительно. Вскоре он её нашёл. Необычайно обрадовался. И посчитал себя абсолютно счастливым.

Мысль не покидала его и в школе. Только добавилась к ней ещё одна: «Нужно хорошо учиться, желательно лучше всех, а ни то…» Представить себе, что будет, если он не получит похвальный лист, мальчик не мог. Мама объясняла, что после школы необходимо сразу поступить в высшее учебное заведение, чтобы быть по жизни среди людей образованных, заниматься умственной работой, а ни то… ни то он отстанет от сверстников и будет сантехником, дворником, или вообще – чернорабочим. Почти трагедия! И Димитрий учился. Правда, в старших классах он уже не был отличником, но среди лучших учеников числился. Димитрий легко усваивал новые предметы, уроками занимался системно, но без фанатизма. «Димитрий, – говорили учителя, – тебе надо быть внимательнее, у тебя большие потенциальные возможности, но ты скатываешься в хорошисты!» В том, что он не приходит пересдавать, не устраивающую его, оценку, Ксенофонтов находил даже определённое изящество, подкармливал тонкую гордость: «Большие потенциальные возможности! Чего же ещё надо?! У меня есть эти возможности, а у многих других – нет! Вот я их и реализую, когда захочу!»

Сегодня последним – сдвоенный урок литературы. Ведёт классная руководительница, Ольга Владимировна Заминкина. Дама лет сорока пяти, статная, строгая. Когда вошла в класс, ученики притихли, оставили, не относящиеся к учёбе, подростковые дела и приготовились слушать. Заминкина выложила на стол стопку тетрадей. Брала по очереди, кратко комментировала сочинение каждого и объявляла оценки. Сочинение было задано на свободную тему. Позволялось выбрать любую прочитанную книгу и рассказать о сюжете, кто из героев и почему запомнился. Оценки выставлялись две: собственно, за раскрытие темы и за грамотность. Заминкина отметила блестящую работу всегдашней отличницы и надежды школы Тани Челышевой. Таня восприняла похвалу как должное, улыбнулась, чуть потупила взгляд и наклонила симпатичную, коротко стриженную головку к соседке по парте. Прошлась по грамматическим ошибкам приятеля Димитрия, Сани Савельева. Саня – технарь, отлично считает, готовится на ВМК (факультет вычислительной математики и кибернетики). Если не получит аттестат без троек, придётся все экзамены сдавать. На сочинении может «срезаться». Через полчаса на столе осталась лишь одна тетрадь.