Как ни старались местные власти и штаб Сибирской армии замять эту историю, как ни расписывалась в газетах «бескорыстная помощь доблестных союзников», как ни возносилась святость контрреволюционного движения — ничего не помогло. Слухи об убийстве Стефановича английским капралом быстро распространились по уезду и всюду вызывали негодование. Парикмахер был довольно заметной фигурой, и многие старожилы помнили его чуть ли не с младенческих лет. И хотя ксендз Окра- шевский, боясь неприятностей, запретил выставлять гроб с телом Стефановича в костеле, поляки, проживающие в городе, не посчитались с запретом.

На заборах теперь каждую ночь расклеивались листовки, в которых интервентам предлагалось немедленно убираться восвояси. Усиленные патрули «голубых улан» и казачьи разъезды в поисках «сеятелей смуты» по нескольку раз в сутки прочесывали все улицы, но настоящих виновников не находили. А однажды подобную листовку какой-то неизвестный налепил прямо на стену казармы, где разместились союзники. И сделал это так ловко, что часовой, застывший у ворот с карабином, эффектно отведенным от ноги с наклоном вперед, ничего не заметил...

Когда Стяжкин узнал, что все три пожарные команды решили проводить Стефановича в последний путь, он выстроил личный состав второй части во дворе и с ухмылкой объявил:

— Самовольничать захотели? Да я вас в бараний рог согну!.. И чтобы не считали, будто я слова на ветер пускаю, увольнительных целый месяц не ждите!.. Поняли?.. Со мной шутки плохи... Разойдись!..

Пожарные, не говоря ни слова, разошлись, но ровно через час распахнулись все ворота депо, и обоз с приспущенными флагами, без обычных трубных сигналов Ермоловича помчался к польскому костелу. Вслед в расстегнутой шинели без каски бежал Стяжкин, грозил кулаком и что-то кричал. Прохожие останавливались на тротуаре, удивленно смотрели на него и смеялись. И Мишка, оглядываясь со своей одноконной бочки, удивлялся, как это человек, которого недавно так боялись и топорники, и ствольщики, и кучера, может быть таким смешным и бессильным.

Гроб с телом Стефановича под траурные звуки органа вынесли из костела и подняли на коннолинеечный ход. На крышку гроба положили каску, топорик и бритву. Мишке казалось, что парикмахер крепко спит после тяжелого трудового дня. Лицо его почти не изменилось, только приплюснутый нос стал острее.

Похоронная процессия медленно двинулась вниз по Покровскому проспекту — в сторону католического кладбища. По бокам пожарных обозов молча шли мужчины, женщины, старики. Ребятишки же забрались к пожарным на линейки и на бочки. Рядом с Мишей сидела Люся. Юрий каким-то образом пристроился сзади.

Неожиданно с Васенцовской улицы, вздымая копытами пыль, вылетели всадники. Впереди с ощеренным ртом, шпоря гнедого жеребца, скакал штаб-ротмистр Прохор Побирский.

— Стой! — пронзительно закричал он, размахивая плетью.

Процессия остановилась. Прохор, повернувшись к «голубым уланам», что-то приказал им, и уланы, поправляя за спинами винтовки, спешились с коней и, взяв их под уздцы, перегородили проспект.

— Пожарникам немедленно вернуться в свои части,— продолжал Прохор,— остальным разойтись! — Дальше могут следовать только родственники и близкие... Дроги от гроба освободить!..

— Не вернемся... Никуда не пойдем! — раздались голоса,— Где это видано, чтобы человека похоронить не давали?..

— В дискуссию я вступать не намерен! — приподнялся на стременах штаб-ротмистр.— Через пять минут, если приказ не будет выполнен...

Брандмейстер первой части Ананьев, ехавший вместе со своим пожарным обозом, спрыгнул с линейки и подошел к Побирскому.

— Ваше благородие! — робко сказал он, прикладывая руку к каске,—Покойный Станислав Вацлавович нашим закадычным другом слыл... Если на то ваша воля, дозвольте отдать последний долг Станиславу Вацлавовичу...

— Ты, брандмейстер, в армии, — скривился Прохор, — какой чин имел?

— В армии, ваше благородие, я дослужился до фельдфебеля, — пояснил Ананьев.

— Дослужился я до фельдфебеля, — усмехнулся штаб-ротмистр. — А требование офицера выполнять не научился... Пошел вон! — и, подозвав к себе четырех улан, скомандовал: — Снимите гроб!

Но около коннолинеечного хода образовалась стена: пожарные и горожане стояли вплотную и не подпускали улан.

— Вот как, — побелел Прохор. — Ну, хорошо... Эскадрон, слушай мою команду!..

Уланы легко взлетели на седла, заблестели оголенные сабли.

— Ваше благородие! — встрепенулся вдруг дядя Коля. — Обождите, ваше благородие!.. Не троньте гроб!.. Пусть его так и везут... Мы исполним приказ, вернемся в части...

Все, удивленные неожиданным предложением, смолкли. А Мишке даже показалось, что он ослышался. Парень не мог поверить в капитуляцию дяди Коли перед сыном Александра Гавриловича.

Довольный Прохор улыбнулся и, предвкушая, как он доложит начальству, что возникшие было беспорядки им, штаб- ротмистром Побирским, в течение нескольких секунд были ликвидированы, благожелательно произнес:

— Разумно, старина, разумно!.. Я согласен. Ты, оказывается, умнее брандмейстера первой части...

Но тем, кто провожал Стефановича, предложение дяди Коли пришлось явно не по душе. И пожарные, и горожане смотрели сейчас на него, как на предателя. Однако дядя Коля как ни в чем не бывало обратился к полякам, которые находились близко к гробу:

— Забирайте, паны, коннолинеечный ход... Мы вам места, слышь, освобождаем... А кучер наш, Давыд Часов, повезет и вас и останки Станислава Вацлавовича куда надо...

— Ты сдурел! — осуждающе шепнул ему Геннадий Сидорович.

— Молчи!— делая страшные глаза, также ' шепотом ответил дядя Коля... — И пособляй мне.

— Вертай, ребята, обратно! — крикнул Геннадий Сидорович, не понимая однако, что задумал старый пожарный. — Ну, живо-живо, не лениво!

Кучера, кроме Давыда Часова, стали заворачивать своих лошадей. Никто из них не посмел ослушаться двух таких уважаемых топорников. Уж если они решили, что не стоит связываться с «голубыми уланами», то, очевидно, был в этом какой-то особый резон.

— Струсили, кумы-пожарные! — ехидно заметил из толпы широкоскулый мастеровой в обтрепанном пиджаке и замасленной кепке.

— Не твоя забота! — отрезал дядя Коля и, оглядевшись кругом, произнес: — Желающие, садитесь... До костела прокатим...

Но желающих не нашлось, и пожарные поехали назад одни. Коннолинеечный же ход второй части тронулся прежней дорогой. Правда, дядя Коля успел что-то приказать Давыду Часову на ухо, и тот обрадованно кивнул.

После отъезда пожарных толпа быстро поредела. Удовлетворенный Прохор дал своим уланам команду «в два коня направо, рысью марш!», и эскадрон свернул на Васенцовскую улицу...

Люся и Юрий продолжали трястись на Мишкиной бочке.

— Получилось нехорошо, Мишка! — огорченно сказал Юрий. — Сдали мы позиции без боя.

— Чё смеяться-то! — нахмурился парень. — Рассуждать тут дело не наше...

Перед польским костелом Виталий Ермолович по просьбе дяди Коли протрубил сигнал «Стой!». Кучера натянули вожжи, и лошади замерли.

— Слышь, ребята! — раздался голос старого пожарного. — Не думайте, что я испугался... План у меня созрел: обхитрить уланов... Едем на кладбище концевыми улицами... Семь бед — один ответ. Как, согласны?..

И все три пожарных обоза понеслись, как по тревоге, с трубными звуками и окриками на прохожих. От такой сумасшедшей езды и от встречного ветра, дух перехватывающего, у ребят поплыло перед глазами. Люся даже хотела попросить Мишку ссадить ее, но в этот момент за железнодорожной линией показалось католическое кладбище, в раскрытые ворота которого въезжал коннолинеечный ход с гробом Стефановича. Проводить в последний путь своего погибшего друга пожарные не опоздали...

Конечно, шила в мешке не утаишь. И о том, как пожарные обманули Прохора Побирского, в тот же день стало известно всему городу. Но в тот же день с фронта в штаб Сибирской армии пришли тревожные телеграммы: Красная Армия начала наступление, ее полки неожиданно для колчаковцев переправились через реку Вятку и двинулись к Каме. «Голубых улан» экстренно без всяких торжественных проводов погрузили по приказу свыше в эшелон и отправили на запад, надеясь, наверное, с их помощью остановить красных.