Строптивцу-Роботу
решили дать по хоботу
и, руководствуясь суровыми мотивами,
отгульщика без снисхожденья размонтировали.
ИНОСКАЗАНИЕ
Я в медовых степях объезжал кобылиц…
Я в бедовых стихах избежал небылиц.
Но взмолилась одна небылица:
«Мне бы плоть!
Мне бы кровь!
Мне бы лица!»
Пусть потешит нас мнимая скромница,
пусть былое за небылью скроется.
Брошью к горной груди приколотый,
золотится затейливый замок.
В замке тысяча тридцать три комнаты
при тринадцати тронных залах.
Шепотки в катакомбах каменных,
анекдотики про тупиц:
угадайте в тринадцати Каинах
нераскаянных братоубийц!
Этих Каинов славили Авели,
только Авели нынче мертвы.
Овцы жертвенный камень расплавили,
ждут не жертвы они, а жратвы. __
Где ковыль — их степная добыча?
Отдан в царство коровье да бычье.
Стыд и смех в стадах. Что за пастыри?
За стенами стареют зубастыми,
подперев потолки архипузами,
охраняют свой храп аркебузами.
И боятся барашки с овечками
невзначай обменяться словечками.
Вспять идут пароходики-годики
мимо мрачной, но мраморной готики.
Зря кукуют крикливые ходики,
зря строчат, свесив глупые гирики,
панегирики,
одики.
А сорока, монеты крадущая,
надрывается — вот так орунья! —
нет, мол, наших баранов курдючнее,
нету наших овец тонкоруннее.
Приходи-ка, волк-завхоз,
отдери ее за хвост!
Лбы бараньи не впали в беспамятство.
Стал дозорный на вышке усидчивей…
В одиночку, не в паре испанец-то
щекотал им нервишки усищами!
Высосав из пальца
золотой коньяк,
повезли испанца
на траурных конях.
Скинув с идола божьи одежды,
удивлялись: «Боже, а где ж ты?»
Гробовщик грубый грим с громовержца отер —
под бессмертной одеждою смертный актер!
Размечите по палкам загоны!
Различите по полкам законы!
Растопчите кнуты и плети!
Блейте!
Небесами глаза разверзались.
Небось сами языки развязались.
Ноги множились в карнавале.
Все друг друга короновали…
Но дудят трубачи-трепачи:
«Трепещи!»
И захлопнулись в замке ворота —
не смогла пролететь ворона.
И повис замок,
ибо визг замолк.
Пустота, как во ртах.
И в мозгах кавардак…
Под замком да под замком овечья отчизна.
Вы паситесь, но бросьте трепаться,
лишь твердите священные числа:
тринадцать, тринадцать, тринадцать…
Небылица из небылиц!
Мне бы в руку перо, мне бы лист…
ВОЛНЕНИЕ В ТРИ БАЛЛА
Трудилось, берег моя,
бутылочное море.
Волнение в три балла
купальщиков трепало.
В волне поется, пляшется…
Но не поет сопляжница.
Мечтают две девицы:
«Мы вини, види, вици!»
Девицы обе синие,
как негры в Абиссинии.
Все их девичьи страсти
мне, как глухому «здрасте».
Гляжу, плывет белужина,
а я сижу без ужина.
Бросаюсь вплавь и — к рыбине:
«Икры бы мне! Икры бы мне!»
А рыба осклабляется,
как будто оскорбляется,
пускает в ход плавник:
«Отстань-ка, баловник!
Не видишь, брюхо продрано?
Икра на экспорт продана!»
ТУПАРИ
Кто в Алуште, кто в Алупке,
кто в Париже на постое…
Остроумные — в скорлупке,
тупари же — на просторе.
Не дохленький, а дошленький
берет места купейные…
Тупейные художники!
Поэты тупейные!
Цыганские романсы допеваем —
отупеваем!
