Я почему-то не пугалась таких особенных людей. Они не вызывали во мне отвращения. Тогда часто встречались бывшие фронтовики, полностью потерявшие ноги. Они передвигались на деревянных каталках с колесиками, отталкиваясь от земли специальными колодками. Особенно запомнилась пара: муж и жена. Мимо нашего окна они часто вдвоем ходили на рынок, расположенный неподалеку. Женщина была высокая и рослая, а мужчина ‒ широкоплечий с мозолистыми красными руками. Но он был такой низенький на этой, сбитой из дощечек, платформе. Помню, как отец ремонтировал для него этот старый низкий ящичек с колесами у нас во дворе.

Огромный верстак со специальными пазами, ограничителями и большими тисками, что стоял у нас во дворе, заслуживает особенной поэтической оды!..

Возле него всегда лежала гора желтых пахучих древесных завитков. Когда они подсыхали на солнце, мама использовала их вместо лучинок для растопки печи. Отец после работы всегда на верстаке что-нибудь мастерил. Столы, табуретки, комоды, этажерки и полочки… Детская кровать-качалка и буфет, отороченный узорными планками… Почти вся мебель в доме была сделана отцовскими руками. Были эти атрибуты советского интерьера не особо изящными, но зато добротными, аккуратными и прочными. Перед очередным переездом громоздкие предметы обстановки продавались, а на новом месте, в первую очередь, обустраивался верстак и необходимая мебель мастерилась снова.

Отец объяснял нам с Минькой, как называются столярные инструменты. Рубанок и фуганок, долото и стамеска, ножовка и тиски, двуручная пила и отвес ‒ до сих пор помню эти названия. В детстве казалось, что отвес ‒ этот тяжелый заостренный цилиндрик на длинной веревочке ‒ вообще самый необходимый инструмент! Помню, как родитель с ним работал. Он специально для него долго подбирал прочный и гладкий шнур, который продергивал в специальное отверстие. А потом я завороженно следила, как на стенах создается ровная разметка. Это был целый ритуал, в котором сначала участвовала мама, а позже и мы с Минькой. Сначала весь шнур натирался цветным мелом. Затем глава семейства становился на табуретку, прижимал бечеву к линии соприкосновения потолка и стены и регулировал нужную длину. Когда отвес успокаивался, мама фиксировала его в нескольких сантиметрах от пола.

И вот тут ‒ самое интересное! Отец оттягивал натянутый шнур, резко отпускал, и тот ударялся о стену, пропечатывая на ней идеальную цветную линию. С этой линии начиналось многое: и ровная побелка валиком с продавленными узорами, и укладка печи в три или пять колодцев (отец и здесь был мастак), и обшивка дома досками.

Как бы-то ни было, но отец был аккуратистом в столярном ремесле. Уже с 4 лет он учил Мишу пилить, строгать и забивать гвоздь в три удара. Мне все это тоже было интересно. Уж точно гораздо интереснее уборки дома или мытья посуды! Иногда Минька отлынивал, а я упорно училась строгать рубанком или орудовала наждачной бумагой, доводя до гладкости какую-нибудь деталь.

Да-а, верстак!.. Солидным пьедесталом подпирал он старую раскидистую вишню: после цветения она скидывала на него свое белоснежное оперение, а осенью забрасывала охапками желто-охряных листьев. А летом, когда родители не видели, мы с братом на него забирались. Выискивали среди зарумянившихся вишенок спелые ‒ нередко наедались недозревших. Потом наступало время багряного изобилия. Вишни в саду собирали так много, что мама не успевала варить варенье. Да и сахару на него уходило много. Домашнее производство компотов и разносолов в стеклянных банках начнется только в 70-х. Поэтому матушка высыпала собранный урожай на пологую крышу веранды. А потом высушенная вишня раскладывалась в марлевые мешочки, чтобы зимой превращаться в компот.

Как-то в гости приехала из ближайшей деревни родственница и привезла огромную корзину спелой вишни. Я смотрела то на эту корзину, то на, засыпанную ягодами красную крышу, и думала, а зачем нам еще. Мы тогда так наедались вишней, что не могли на нее смотреть. Правда, деревенская тетушка тоже поняла неуместность такого подарка и продала свой урожай на рынке.

А вот яблонь в нашем саду не было. Видно поэтому однажды осенью, когда уже вишня давно была собрана, а листья на деревьях превратились в цветистое солнечно-оранжевое великолепие, возле ворот остановилась лошадь с телегой. И эта телега была доверху наполнена белыми яблоками с розоватыми бочками.

Седой дед в серой косоворотке и широких штанах, заправленных в кирзовые сапоги, держал в руках вожжи; родители набирали яблоки в корзины и заносили в дом. А мы с Минькой созерцали старую лошадь, которая временами встряхивала спутанной гривой и поглядывала на нас огромными карими грустными глазами.

Яблоки потом долго лежали у нас под кроватью, наполняя всю комнату благоуханием осеннего сада – этого неописуемого сочетания запахов прелой листвы, меда, мяты и маттиолы. Маттиола всегда росла возле нашего крыльца. Она, такая невзрачная днем, вечерами раскрывала свои простенькие фиолетовые соцветия и одаривала округу изумительным фиалковым ароматом.

Да, Льгов, ‒ это, конечно, Минька! Там в дошкольном возрасте мы всегда были вместе, даже в детский сад ходили в одну группу. В детском саду мне совсем не нравилось, а тихий час был настоящим испытанием.

Спальная комната, полностью заставленная детскими кроватками, казалась необъятной. Кровати с высокими металлическими грубыми спинками и сетчатым дном стояли впритык по две. Соединенные с такой же парой спинками, кровати представляли собой четырехместные островки. Между этими островками были настолько узкие проходы, что даже мне ‒ четырехлетней ‒ они казались маленькими.

Высоченные потолки; кровати, выкрашенные в белый цвет; белоснежное белье, белые побеленные стены… Даже окна были занавешены белой бязью. И большая толстая суровая воспитательница в белом халате, которая учила нас правильно засыпать. Она приказывала всем повернуться на правый бок, а сложенные вместе ладошки положить под щеку. Помню, что никто не смел ослушаться, так как эта громогласная тетя сразу вытаскивала нарушителя из постели и ставила в угол.

А я никак не могла уснуть в таком положении, мне все время хотелось перевернуться на живот и спрятать руки под подушку. Ладошки под щекой затекали от неподвижного лежания, а воспитательница никуда не уходила и строго за всеми следила.

Мы часто переезжали. В детский сад мы пошли после очередного возвращения во Льгов. Деньги от продажи дома были потрачены на переезды. И когда мы снова вернулись, то жили в какой-то неуютной, кое-как обставленной, квартире.

До того, как мама устроила нас в детский сад, она уходила на работу, а нас закрывала на замок. В обеденный перерыв забегала на пару минут проверить, все ли у нас в порядке. А в виде перекуса оставляла на двоих банку сгущенного молока с пробитым отверстием, по паре больших ломтей темного хлеба и по стакану компота или киселя. Напиток почти сразу выпивался. А вместо того, чтобы намазать сгущенным молоком хлеб, как заставляла мама, мы с Минькой по очереди прикладывались к банке. Причем гораздо основательнее прикладывалась я. Хлеб понемногу откусывался по краям, но почти весь оставался нетронутым.

Матушка решила нас обхитрить и стала сама намазывать сгущенкой хлеб, а банку прятала. Мы и тут пошли обходным путем. Жестянку в голубом обличии мы нашли почти сразу: высоко на буфете в дальнем углу. Благо кухонный стол стоял совсем рядом. Так что, приставив табуретку к столу и вскарабкиваясь на него, я легко дотягивалась до вожделенной банки.

Опустошив некоторую часть тягучей вкусноты, мы возвращали банку на место. Брат сначала честно съедал положенную ему хлебную пайку с намазанной сгущенкой. Я же поступала по-другому: аккуратно обгрызала всю сладкую верхушку, а оставшийся хлеб прятала за батарею. Когда Минька заметил мою хитрость, то стал поступать также. Мама приходила с работы и хвалила нас за то, что мы все съели.