— У Мельниковых... шестьдесят третья квартира, у них трое ребятишек. Семья порядочная, не пьют, не шумят...

— Я у них тоже был, — проговорил Бобин.

— Сходим еще раз, — Захар распрощался со старухой и вышел на лестничную площадку. — И что сказали Мельниковы?

— Они тоже ничего не слышали и ничего не знают.

— А у ребят ты спрашивал? У детей?

— Нет, я разговаривал с их отцом.

— Ладно, — Эленев взглянул на часы, — я сам зайду к ним, а затем уеду домой на автобусе. Ты завтра утром мне принесешь копию протокола, показания свидетелей и Александровой.

— Слушаюсь! — по-военному четко ответил Бобин. — Мне можно ехать?

— Езжай, я сам доберусь.

Хозяева шестьдесят третьей квартиры радушно встретили позднего гостя. Мельникова оживленно затараторила:

— Мы и у детей своих расспросили, но никто ничего не видел и не слышал.

— Да-да, — вступил в разговор муж, — держа на коленях мальчика лет пяти, — школьники наши уже легли спать.

— А этот вот малыш? — Эленев погладил мягкие волосы на голове ребенка.

— Э-э, это наш вольный казак! Не можем устроить его в детсадик, приходится мне сидеть с ним вдвоем дома, — забрала его у мужа мать и усадила к себе на колени.

Мальчик что-то старательно рисовал, прикусив высунутый от старания язык.

— Молодец! Как он хорошо рисует, — похвалил Захар, — у него есть способности, смотрите, какие чистые и четкие линии.

— Это его каждодневное и любимое занятие, — улыбнулась мать, — бумаги и карандашей не напасешься. Уже их столько собралось, хоть выставку открывай.

Эленев еще поговорил с хозяевами и распрощался. Уже в коридоре, когда спускался по лестнице, шевельнулась еще робкая мысль... У него появилось такое ощущение, что преступник совсем рядом, в этом доме...

Федор Давыдов вяло плелся на работу, гудела с похмелья голова. Ноги казались ватными, чужими. Вчера, после работы, он шел мимо винного магазина и отворачивал голову. Ведь клялся, что не заглянет больше туда. Но какая-то неведомая сила тянула к дверям, в оправдание свое подумал: «Загляну на минуту и куплю курева».

В прокуренном и пропитанном перегаром магазине грязный пол и обшарпанные стены. В углу громоздились пустые ящики. Он стал в шумную очередь. Многие в ней были уже крепко выпивши, пришли за добавкой. У ящиков томились безденежные бичи, в надежде встретить знакомого и присоединиться к бутылке. Когда подошла очередь Давыдова, он неожиданно для самого себя проговорил: «Бутылку и сигарет пачку». Руки, оказывается, тоже сами давно приготовили нужную сумму денег... Он выхватил покупку из рук продавца, отстранив кинувшихся к нему знакомых алкашей, выскочил из магазина.

В доме было холодно и одиноко. Он включил свет, не растопляя печь и не раздеваясь, схватил со стола большую кружку и вылил в нее всю бутылку. Выпил ее за два раза. Закурил, присел на кровать. Водка оглушающе ударила в голову, сразу прояснилось все вокруг, поднялось настроение. Даже смерть Гелены в этот момент ему показалась дурным сном, что это было давно и неправда... Ему почудилось, что если сейчас пойти к ней домой, то откроет дверь именно она... Улыбнется и посмотрит так, как могла ласково смотреть только она. Потом, стройная и прекрасная, легко и грациозно пройдет через прихожую, приглашая в дом. И тогда исчезнет навсегда его пьянка и одиночество... шараханья с одной работы на другую. Геля вытащит его из этой беспросветности...

Настолько реальными были эти мысли, он так уверовал, что Геля жива, и его просто обманывали, что вскочил на ноги и выбежал на улицу. Он пошел быстро к ее дому... но ноги сами привели в тот же винный магазин. Денег едва хватило на вторую бутылку. Вернулся домой в своих радужных мечтаниях о Геле. Надо бы позвать своего дружка Хамсеева и поговорить за выпивкой... Но-о... Теперь их дом он обходит стороной. Мало того, что кидается ругаться жена, как сорвавшаяся с цепи дворняга. Сам Хамсеев тоже удивил... Пару месяцев назад вдруг явился с бутылкой водки в гости, поставил ее на стол и вытащил из кармана конверт.

— Федька, я сегодня получил письмо от сына из армии. Он стал чемпионом военного округа по боксу и выполнил норматив кандидата в мастера спорта. Ты послушай, что он пишет:

«Отец, в этот радостный и очень важный для меня день я прошу тебя только об одном! Брось пить! Сколько ты горя принес нам с мамой пьянками. Отступись хоть на старости от этого зла, поживи подольше, дождись внуков и правнуков. А я обязуюсь достичь того рубежа, о котором ты мечтал в своей юности. Буду мастером спорта, вот увидишь! Умоляю тебя, отец, не пей!»

Голос Хамсеева задрожал на последних строках письма. Он аккуратно свернул бумагу и положил в карман, тихо проговорил:

— Все, Федька! Завязываю! Это наш прощальный бал. Помянем мои пьянки. Я ведь только сейчас понял, что если бы не пил в молодости, мог бы заниматься боксом. А сколько страданий принес семье! Сколько денег пропил... боже мой! Все, с завтрашнего дня капли в рот не возьму. Баста!

Давыдов воспринял эти клятвы скептически, он не раз их слышал от соседа, от многих бичей, да и сам грешил этим. Сколько раз сам зарекался! И еще не довелось встретить пьющего, который сдержал бы свое слово.

После этого вечера все ждал, что Хамсеев не выдержит и придет выпить, даже звал его, но получал решительный отказ. На последнее приглашение тот зло выматерился и заорал: «Сказано тебе, что завязал с водкой!» Жена заметно радовалась таким переменам, ходила по двору и напевала, такого за ней ранее не примечалось.

Давыдов выставил бутылку, а пить одному не хотелось. «А если набраться силы воли и тоже завязать?» — пришла в голову мысль. Но бутылка так заманчиво блестела, так звала, а рука сама уже срывала пробку и наливала в кружку... Пил понемногу, что-то бессвязно бормотал и произносил тосты, вспоминая Гелену.

Проснулся рано утром совсем окоченевшим. Оказалось, что уснул прямо за столом, уронив голову на остатки закуски. Жадно пил холодную воду, мучаясь от страшной головной боли. Потом тащился улицей на работу, постанывая и проклиная все на свете. Толком ничего не соображая, сел в автобус № 2 вместо восьмерки и опомнился только в центре города. Вышел на остановке перед театром.

Брел, сам не зная куда, и вдруг услышал резкий голос. Кто-то произнес его имя. Федор обернулся и узнал следователя Эленева.

— Давыдов, куда ты идешь? Ну и видок у тебя, братец.

— На работу... р-работу...

— Сегодня к пяти вечера я буду ждать тебя в прокуратуре, есть дело, надо поговорить, — приказал он строгим голосом, — не вздумай опять напиться и не явиться! Доставлю при помощи милиции. Ясно?

Давыдов отмолчался, хотел уже идти дальше, но следователь добавил еще:

— Слушай, ты не знаешь кого-либо из знакомых Гелены, у которого имя или фамилия начиналась бы на букву «С»?

Давыдов отрицательно мотнул головой. Он ничего не соображал.

— Ну, ладно. Вечером жду в прокуратуре, — Эленев повернулся и ушел.

Перед Федором распахнулись настежь дверцы автобуса. Он тяжело поднялся в него и занял угол на задней площадке. Когда автобус поехал и его стало трясти, чуть не стошнило. Было так муторно, что он стал смотреть в окно, чтобы отвлечься. За окном проплыло здание прокуратуры. «О ком он спрашивал? О каком человеке на букву «С»? Я же никого не знаю из друзей Гелены... Девочка ты моя несчастная... Лучше бы я тебя вообще не встретил, приехала ко мне и погибла... — бормотал он себе под нос. — Помнишь, как мы вышли летом из кинотеатра «Мир» и попали под дождь? Потом мокрые ехали в автобусе. Кругом было солнце, а это маленькое облачко пролилось влагой словно только на нас двоих... Какими алмазами блестели эти капли на твоей одежде, на волосах, как ясно и радостно горели твои глаза! Какая была у тебя улыбка и глаза! Я тебе что-то тогда сказал и ты обрадовалась? Что я сказал? Что?!»

У Давыдова померкло все в глазах, голова бессильно ударилась об холодное стекло. Он почуял этот ледяной ожог на своем лбу и вспомнил: «Кстати... Да! Правда...»