Мужчины пристыженно переглянулись. Старатос прекратил попытки нападать на Ишку, он примирительно вскинул обе ладони в известном по всему миру без пояснений жесте беззащитности и сдачи. Было отчётливо заметно, что Ишка по-настоящему глубоко задела его за живое.
– Подождите!
Ишка вздрогнула и обернулась. Ванни бежал к выходу. Вот он кинулся из дверей, проскочил мимо неё, спустился по ступенькам.
– У меня ведь есть право голоса, так? Я могу решать за себя?
– Да, конечно, – кивнула Ишка, уже почуяв, к чему он клонит.
– Тогда я иду. От меня никогда не было никакой пользы, и я сделал плохо тем, кому обязан рождением. Тем, кто и так едва сводил концы с концами. Может быть, теперь у меня наконец получится дать другим что-то хорошее, – торопливо и сбивчиво объяснил мальчик.
– Но ведь ты… ты можешь не вернуться, – вполголоса проговорила Ишка.
– Я понимаю. И солгу, сказав, что мне не страшно. А что, если у меня не будет другого шанса проявить себя? Что, если моя жертва поможет?
– Не будет никакой жертвы! – пылко воскликнул Ричард.
– Тогда я точно готов и хочу.
Ишка опустила было взгляд, но тут же устыдилась своего малодушия. Ванни вёл себя как герой в этой удивительной простоте. И она снова взглянула на него – с гордостью, показывая, что всегда поддержит его и примет любой выбор. Ванни боялся, в нём боролись множество сомнений, но только глупец или безумец вели бы себя иначе на его месте. Он справлялся с обуревавшими его эмоциями и не шёл на попятный – это главное.
Глава 10
Ванни не мог взять в толк, как обычные люди, даже с какими-то особыми способностями, могли соорудить настолько высокое здание с такими просторными залами и уносящимися на головокружительно недосягаемую высоту потолками. Казалось, те уходят прямо куда-то в небеса. Ванни таращился на искусную лепнину и прекрасные, хотя и загадочные мозаичные картины на полу и стенах, на роспись, покрывающую своды у него над головой, на алхимиков, совсем не обращающих на него внимание, занятых книгами и свитками, непонятными ему тренировками друг с другом или беседами. На его вкус, всё это выглядело слишком торжественно и высокопарно, но кто он такой, чтобы осуждать… Вспомнив о своём более чем низком статусе здесь, Ванни чуть не сжался, и подбодрило его лишь то, что Старатос положил ему ладонь на плечо. Этого человека, казалось, и вовсе ничего не способно было пробрать. Хотя тот ведь много лет учился и работал здесь, с чего бы ему тушеваться или колебаться. Алхимики Анклава казались Ванни небожителями, совершающими загадочные священнодействия, но почему-то отнести Старатоса к их числу не получалось, и уж подавно диким казалось представить себя в их числе, как бы ему ни сулили, что это будет возможным, как только он отучится. Допустить, что сюда мог иметь доступ абсолютно любой, даже такой никчемный оборванец, как он, Ванни, чудилось ему худшим кощунством в мире. Ему слишком нравилось думать, что у алхимиков нет никаких нормальных для простых смертных слабостей, что они выше остального человечества, потому что принимают решения, определяющие судьбу целой страны. Они обязаны чем-то отличаться, иначе… иначе как им доверять? Люди слабы, подвержены соблазнам и страстям, как любил повторять отец Ванни, а мать всячески поддакивала.
Ванни было душно там. Стены давили на него, а сварливые голоса родителей ввинчивались в виски, наполняли тупой ноющей болью. Ванни прятался по углам или в какие-нибудь закутки, чтобы про него подольше не вспоминали. На полу в большой комнате валялись пузатые зелёные бутылки и пахло разлитым спиртным, очень дешёвым, из самого простого, что попалось под руку. Ванни тошнило при одной мысли, что такое можно пить, но некоторые в деревне могли. И его родители, увы, тоже.
– Тебя лишь проверят на след чужой алхимии и зададут несколько вопросов, – сказал Старатос.
По пути сюда они предпочитали игнорировать эту тему. Ванни знал ровно так много, сколько подслушал в разговоре-ссоре. Старатос определённо не был рад рвению Ванни, Ишка разбередила его старую, едва начавшую заживать рану на душе, и он перестал чувствовать, что выполняет важное и нужное, а, главное, единственно допустимое поручение. Обвинить ли Анклав в том, что он – махина, подминающая чужие жизни? Лицемерны ли его товарищи и учителя? Или Старатос всё ещё слеп и принимает миражи за истину? Государству требовались лидеры, аристократия, избранные, способные первыми прокладывать путь для других, указывать направление, но горе, когда сами они сбились с направления и шагают к пропасти. Титул – это ответственность, а официальное звание алхимика тоже было титулом, и не из последних. И Старатос с болью смотрел на небезупречность Анклава. Как же получится иронично, если на них с Ричардом, двоих отверженных, ляжет долг остановить разогнавшуюся колесницу смерти, в которую превратилась эта гордая, чересчур гордая, организация.
– Вы так напряжены, словно думаете, что обратно нам придётся прорываться с боем, – заметив это, Ванни ощутил липкий холодок вдоль позвоночника.
Старатос промолчал, но мальчик понял – старший друг вовсе не исключает этого. Ванни усомнился, ведь алхимики, чистые, опрятные, с мудрыми лицами, занятые десятками самых разных, но явно увлекательных и восхитительно сложных дел, которые мальчик прежде даже не вообразил бы себе, и никак не мог угадать их назначение и суть… они не вязались с его представлениями о дурном, жестоком и порочном.
Наставница Ганиш сдержанным шагом матроны вышла им навстречу из резного арочного продода, ведущего в длинную анфиладу. Она кивнула Старатосу, проигнорировала Ричарда и улыбнулась Ванни. Что-то было доверительное и убеждающее в этой улыбке. Ванни поймал себя на том, что его тревога улеглась. Из рук такой женщины не может исходить никакая беда.
– Значит, вот каков ты, наш герой, – шутливо проговорила Ганиш. – Не переживай, проверка не займёт много времени, уже к вечеру ты вернёшься домой.
Домой… Ванни поймал себя на том, что и впрямь способен назвать особняк ди Гранелей домом. Дом – не место происхождения, это безопасность и уют, то, к чему лежит душа, то, где тебя ждут. Благодаря тому, что леди Ишка приняла его, Ванни впервые ощутил себя нужным, а не лишним ртом, обузой и мусором, занимающим пространство. К нему никто никогда не прикасался так, как она – безо всякой особенной причины, не для удара, и не чтобы он успокоился и послушнее выполнил следующий приказ. С ней ему не приходилось стараться быть как можно меньше, тише, незаметнее, и он не чувствовал, что каждый съеденный кусок хлеба вменяют ему в долг, и долг этот придётся отработать сторицей. Ванни стало интересно жить, он ожидал будущего как сюрприза и множества возможностей.
– А что именно вы пытаетесь найти? – шагая рядом с леди Ганиш, спросил он так свободно, словно разговаривал с подружкой-ровесницей на дворе, разве что обращение более вежливое и осторожное.
Показная беззаботность, конечно же. Всё внутри продолжало кричать об опасности и метаться, не находя ни малейшего облегчения ни в чём, даже в уверениях окружающих, что они искренне желают ему лишь добра.
– Того, кто выставил тебя виноватым в том инциденте, – без обиняков ответила женщина. – Извини, но я не верю, что ты сам по себе дошёл до того срыва. Алхимия, которую ты применял… это уровень высших адептов. Новичок даже на пике эмоций не справился бы с таким. Кому-то было выгодно, чтобы дело посчитали закрытым, когда забрали тебя.
– Но я просто нашёл в себе эту силу. Она вдруг начала плескаться во мне, и осталось лишь излить её. Сначала я пробовал понемногу, но потом решил, что мне незачем сдерживаться.
– Как раз это и подозрительно. Просто нашёл – не объяснение, – пояснила Ганиш. – Всё это напоминает мне управление на расстоянии. Кто-то тщательно спланировал эксперимент. Тот, кто знал, что расследовать приедут люди из столицы, и заранее приготовил себе маску. Ты сыграл роль этой маски.
– Но почему вы решили, что истинная преступница – та девушка? – спросил Старатос.
