Известно, что при постоянном воздействии внешнего раздражителя на чувствующую часть, она, как правило, со временем притупляется и начинает воспринимать раздражение, как фон, которой можно с лёгкостью игнорировать. Особенно это видно на войне. Первое убийство или даже сам вид трупа поначалу повергает человека в ступор и вызывает тяжёлые переживания, но со временем, когда рука набивается в пролитии крови, подобные ощущения уходят на второй план, и для закалённого вояки лишить кого-либо жизни, это как поздороваться с соседом. Произошло это и с Рохардом, для которого убийство стало неотъемлемой и адекватной деталью повседневности. Но всё же, несмотря на это, как говорилось уже, ему ни разу не приходилось быть палачом. Одно дело, когда тебе приходиться бороться за свою жизнь на поле боя, ведь там или ты, или тебя, а совсем иное орудовать над безоружными, теми, кто не может дать отпор.
Но дома его ждёт семья, которой он дал клятву вернуться живым и невредимым, а если он откажется от командования расстрелом, то, зная характер Герннула, он сам встанет в шеренгу осуждённых. Не прерываясь от раздумий, несущихся со скоростью грома, он машинально приказал солдатам встать наготове. Трофейные арбалеты послушно приняли предложенные им болы и теперь воинственно поглядывали на выстроенную перед ними братию.
Да, вернуться домой он должен, но не такой ценой. Что сказали бы его родные, если узнали, во что он здесь превратился? Как обагрились его руки кровью, чем он был, и чем он стал, как он принял участие в бойне собственных соотечественников, поднял руку на Родную землю. В крайнем возбуждении, похожем на помешательство, не осознавая толком, что он делает, Рохард внезапно скомандовал обернуться кругом. При наблюдении данного манёвра, Гернулла обуяло странное чувство, предвосхищающее не менее странную догадку. Со всей силой своих могучих лёгких, он заорал на Рохарда, требуя от него объяснения, но его не последовало.
Внезапно, в уме Рохарда выкристаллизировалась сильная, страшная мысль, предлагающая достойный выход из сложившийся ситуации. Слово внезапно упомянуто весьма условно, ведь, хоть эта мысль и была воспринята Гейбрином в качестве осенения, но на самом деле она долгие месяцы планомерно прорастала в нём, подпитываясь его эмоциями и переживаниями, порождала многочисленные догадки и сомнения, пока сама, в конец созрев, не смогла явиться во всей мощи и славе. Пусть это задержит воссоединения с семьёй, но совесть не будет запятнана. Твёрдо утвердившись в решении, Рохард, преодолев ком в горле, скомандовал:
— Стреляй!
Тотчас взведённые курки синхронно опустились, пустив вперёд стремительно несущиеся болты, мигом нашедшие предназначенные им цели. При отдании команды, Рохард всё ещё стоял лицом к осуждённым, теперь же он решил сменить позицию и взглянуть на последствия своего поступка. Как и ожидалось, Гернулл уже беспомощно распластался на земле, в посмертной компании двух своих адъютантов. Некогда наводящий леденящий ужас на всякого ополченца теперь был сам же сражён плодами дел своих. Задыхаясь от жгучей боли и бессильной ярости, он попытался было вырвать из груди болт, но при первом же прикосновении к древку его смуглое лицо исказилось в судороге и чрез мгновение застыло в нём навечно.
Из-за спины, в среде ряда осуждённых заслышались радостные восклицания и благочестивые пожелания Гернуллу, чтобы он вовек жарился на сковородке в кипящем масле. Отвлечённый этим звуковым шумом, Рохард полуобернулся назад и заметил, что ближайший к нему солдат всё так же стоит наготове с заряженным арбалетом, поджав губы и в нерешительности стреляя глазами по сторонам. Рывком приблизившись к ослушнику, Рохард быстро вырвал арбалет у того из рук, вдобавок смирив холодным взглядом. Вооружившись подобающим орудием, Рохард до конца обернулся к колонне приговоренных, мгновенно выстрелив в намеченную им заранее цель и с свойственной ему точностью без промаха поразил её. Сражённый стальным болтом в самое сердце, Унцфер не успел ничего произнести, одарив напоследок Рохарда лишь истым недоуменным взглядом. Тело, испустившее дух, тяжело наклонилось назад и, потеряв равновесие, кубарем скатилось на дно оврага, словно тряпичная кукла. Исполнив своё намерение, Рохард кинул арбалет обратно его владельцу, даже не обернувшись для этого.
Среди всех свидетелей этой ошеломляющей и в высшей степени непонятной сцены царило обескураженное молчание. Каждый, будь то солдат или поселянин, поглядывал на соседа, стремясь заглянуть ему в глаза и убедиться, что им всё это не предвиделось, что наваждённое марево не затуманило им разума. Видя и, более того, осознавая состояние людей, Рохард поспешил растолковать им свой поступок и, что важней, "продать" его им, дабы получить первых сподвижников.
— Жители Флодмунда, — дрожащим от волнения голосом начал он, вздымая руки к укрытому дымной пеленой небу, — что вы только что видели: жестокую ли расправу над двумя неповинными людьми и их прихвостнями, или же справедливое возмездие негодяем за все их преступления? Я, Рохард Гейбрин, боевой офицер, верный отец и муж, истинный сын Флодмунда, болезнующий душой за свою Отчизну отвечу вам: это люди были предателями своей Родины, гнусными кровопийцами и получили по заслугам за свои деяния. Оглянитесь вокруг, — продолжил вдохновенно вещать Рохард, рассекая жестом близлежащие виды, — что вы видите? Недавно ли тучнеющие золотом золотые волны нив или же унылые пепельные пустоши, разорённые и попранные чьей-то злой волей? — Выждав драматическую паузу, оратор с новым приливом горячей убедительности повёл речь. — Вы можете, конечно, сказать, что повинны в этом солдаты, окружающие вас в данную секунду и сам вещатель. Не скрою, наша совесть нечиста, мы проливали кровь наших соотечественников и предавали дома их огню. Но доподлинно ли это было плодом нашей воли? Нужно ли нам было всё это само по себе? Нет и ещё раз нет! Мы, я, он, все мои сотоварищи были жестоко обмануты — призванные защищать пределы своих отцов, их заставили предать огню чужие веси. Так что же, раз это не было нашим свободным решением, то кто же был отцом всех этих злодеяний? Я вам скажу: Герннул и Уцнфер в частности и всё высшее командование Северного и Восточного Флодмунда в общности. Из-за непомерной жадности и амбиций названных Правителей, являющихся потомками отцеубийц, наша земля была разодрана бурей междоусобиц и смятений, реки окрашены кровью, а плодоносящие поля засыпаны пеплом. Видя это, я, Рохард, вольный сын Флодмунда, счёл себя свободным от клятвы, принесённым мной при поступлении в ополчение, и, согласно древним законам нашей страны, произвёл суд над убийцами. Кто меня осудит за это? Кто хочет видеть разлитым океан раздоров и смертей? Покажись!
Мощный посыл риторического вопроса, согласно ожиданиям оратора, остался без ответа — все без исключения слушатели немолчно внимали его лихорадочной, захваченной огнём праведного гнева речи и невольно соглашались с сказанными словами. Наконец, некто и осмелился подать глас одобрения, вслед за которым, словно горох из мешка, посыпались и другие.
— Он прав, устами его движат духи!
— Истину он говорит, никто не хочет этой братской брани!
Воочию убедившись в успехе, Рохард повёл её к заключительному этапу.
— Итак, — начал он, как только голоса стихли, — я, Рохард Гейбрин, сын Мелькора, отрекаюсь от своей прежней клятвы верности военному командованию, но, тем не менее, не отказываюсь от принесённой клятвы верности Флодмунду, и буду хранить её до конца. Поэтому я буду сражаться за свободу и благоденствие своей страны. Не только с внешними врагами, но и с внутренними, кои страшней любого самого грозного завоевателя, ибо поедают корень жизни народа изнутри. И пока наша земля не будет очищена от внутренней скверны и не воссоединена в былом единстве, я не вложу меч в ножны. Кто готов пойти за мной? Кто готов встать на защиту Отчизны? Кто готов постоять за землю отцов?!
