Руководствуюсь этими трезвыми рассуждениями, полководцы Северного Флодмунда решились применить испытанный и безотказный, как ржавый гвоздь, метод, именуемый «Огнём и Мечем», заключающейся в полном разорении земель противника и подрыва его внутреннего могущества с ослаблением центральной власти. Через тотальную анархия нужно было выстраивать новый порядок. Плюсом выбранной тактики так же была значительная экономия на провианте, ведь теперь он выдавался добровольно-принудительно сельскими жителями.
В пучине мора и страха смертного приходилось крутиться и Рохарду, который вместе с новым чином заполучил и целый новый ворох обязанностей с головными проблемами. Первоначально, после взятие Абльена, в стычках с неприятелями он начал обнаруживать похвальную дерзость и смелость, граничащую со слабоумием, мстя в своём сердце за погибель друга, но затем, с каждым новым убитым флодмундцем, он всё чаще и чаще стал задаваться вопросом: а виноваты ли они по-настоящему в его скоропостижной гибели? Не выполняли ли они, как и он, приказы командования? Не защищали ли они, как и он, свою Родину? В конце концов, не были ли они, как и он, насильно приведены к данному предприятию? Сомнения в своём деле всё более и более возрождались в его очерствелом было сердце, пока, наконец, мука стала невыносимой. Это и привело его к судьбоносной развилке судьбы, где от выбора пути зависала вся дальнейшая жизнь.
И вот, снова возникает описанная нами картина: могучий столп пепла, порождаемый пожарищем, извиваясь змеёй вздымает главу над окрестностями, будто бы стремясь проглотить само солнце. Из его ужасной чёрной пасти по всей округи распространяется характерное зловоние, возвещающие всему живому о случившийся трагедии. Ужасен лик змея, но не менее страшен и зверь, его породивший. Некогда золотящиеся поля, окружавшие селение, ныне представляют из себя жалкую картину: одна часть гордых злаков болезненно склонились под злыми копытами, другая была варварски вырезана, а третья попросту предана огню на съедение. Если вглядеться в проселочную дорогу, ведущую к селению, над которым высится пепельный аспид, то можно легко приметить многочисленные следы солдатских сапогов, не возвещающих ровным счётом ничего хорошего. Заметны и борозды, проделанные колёсами обоза, причем, что интересно, с одной стороны они неглубоки, а с обратной очень даже, что наводит на одну очень тривиальную мысль, озвучить которую, впрочем, мы не будем.
Подходя ближе к месту трагедии, мы внезапно замечаем, что ясное светило начинает быстро меркнуть. Откинув главу ввысь, обнаруживаем объяснение этой задачки: тело аспида становится столь велико, что уже целиком закрывает собой лазурные выси над нами. Запах гари становится всё отчётливее и отчётливее, начиная раздражать носоглотку и вызывая болезненный кашель. По обе стороны от исколесённой и истоптанной дороги продолжают идти бескрайние нивы разорённых полей, претерпевших на себе все привратности судьбы. Наконец, становится видно и само селение, верней сказать, то, что от него осталось: обгоревшие пепелища и одиноко стоящие обугленные стены вчерашних домов. Время от времени видны и постройки, всё ещё дожираемые огнём. Однако же, углубившись в дебри селения, вполне возможно найти и не пострадавшие от человеческой ярости постройки, но и в них отсутствуют окна и вышиблены двери, стены испещрены стрелами и измазаны кой-где багровыми пятнами застывшей крови. Тут же, подле них и на улицах, видим мы обезображенные насильственной смертью трупы селян и солдат: этот факт объясняется расквартировкой в деревни отряда восточнофлодмундских вояк, застигнутых врасплох нападением неприятеля. Не могущие дать организованный отпор, они ввязывались в сражение, где кто мог, отчаянно пытаясь отстоять свою жизнь от цепких когтей смерти. Посему мы и наблюдаем столь странный разброс тел по селению в самых неожиданных местах. Некоторые жители, при самом начале разгула в деревни, успели попрятаться по погребам, предполагая, что они там в безопасности переживут нашествие напасти, а потом преспокойно выйдут на свет божий и начнут восстанавливать причинённый ущерб. Расчет, однако, оказался в корне неверным. Древнейший экономический принцип войны гласит, что война питает сама себя: искусственно созданный Левиафан смерти не в состоянии прокормиться силой своего существования, — для поддержания существования и дальнейшего шествия он вынужден питаться своими же жертвами, выпивая из них поселении соки и проглатывая тела несчастных. Именно на такой веренице и зиждется его страшное существование, направленное на смерть и только смерть. Обозы, ждущие фуража появились в первые минуты после побоища и первого самосуда над непокорными.
Конечно, помимо сугубо насущных гастрономических нужд, обзор подвалов был обусловлен и неким другим фактором, спущенным сверху. По донесениям надёжных источников, в селении должен был временно располагаться высокопоставленный член военного командования Восточного Флодмунда. Собственно говоря, именно поэтому и был предпринят захват деревни. При беглом осмотре поверженных и раненых противников, обнаружить человека с должными знаками отличия не удалось, посему был немедля отдан приказ о оцеплении местности и поиске запрятавшегося воеводы. Первоначальные поиски ничего не дали — по всей видимости, знаки отличия были спрятаны от греха подальше. Не желая отпустить желанную добычу, северные флодмундцы, приволокли пинками и побоями всех спрятавшихся офицеров и гражданских, оказавших им приют, на окраину селения, где разверзался обрыв, ведущий в глубокую балку. Альфред Гернулл, — знакомое лицо, — собственной персоной вышел к приведённому собранию и в немногих словах заявил, что, или они выдают ему Унцфера и идут с миром на четыре стороны, или он найдёт его и без их собачьей помощи, но преподаст урок за упрямство. В ответ лишь ветер колыхнул пожухлую траву. Оценив настроение народа, Гернулл поставил информатора и наказал искать требуемую личность. Четверть часа длился обзор, но Унцфера был обнаружен, плотно укутанный в дырявый плащ и гладко побритый ради лучшей маскировки. Подойдя к открытому Унцферу, Гернулл бесцеремонно сорвал с него плащ, обнажив офицерский доспех, и жёстко промолвив, что пусть он хоть умрёт, как подобает, а не гнусно прячась в страхе за жизнь под обносками простолюдина.
— Рохард, — громом разлетелось над местом действия, — ты будешь руководить расстрелом. Пусть это отродье получит по заслугам.
— Вы, — прикрикнул Гернулл на близстоящих солдат, — увидите отсюда этот сброд, с ним я разберусь позже, и оставьте здесь офицеров и старейшин: я обещал преподать урок и я его преподам, клянусь духами предков!
Благодаря репутации Гернулла, которую никто не осмеивался испытывать, приказ был исполнен с потрясающей быстротой, ведь все знали, что в противном случае они разделять участь приговорённых, с той лишь разницей, что марать об них руки никто не будет, а просто-напросто повесят, как бродячих псов, на дышле обоза, оставив алчным вранам клевать их охладевшие тела. Стройным рядом стояли приговорённые, обвернувшись спиной к оврагу, будущему месту вечного покоя, и лицом к солдатам, будущим палачам. Лицо каждого не было схоже на соседнее: здесь были и страх, и ненависть, и презренье, и хладнокровие и даже бесчувственность — многие аспекты человеческих эмоций, смешанных в странной амальгаме.
Признаться, честь, оказанная Рохарду, ему самому мало улыбалась, ведь в тот момент душевные терзания приближались к логическому апогею, выражавшемуся в том, что нередко ночи напролёт глаза не смыкались в священном отдыхе, а непрестанно, в самобичующей боли, проносили пред собой минувшие образы погибших и тех, кому это только предстоит. Нетрудно догадаться, что отданный Рохарду приказ лишь сильнее ударил по его покачнушейся психике, ведь что-что, а палачом ему быть покамест не приходилось. Однако же, и ослушаться нельзя: он обещал вернуться домой целым и невредимым, непослушанием же начальству подобная перспективы пресекалась. Терзаемый тяжёлыми размышлениями такого рода, он подошёл к шеренге солдат, стоявшей по правую сторону, и взял командование над расстрельной командой из 20 человек, среди коих находились и его добрые боевые братья. Громким, по уставу бесчувственным голосом, он скомандовал выстроится в линию, зарядив трофейные арбалеты. Теперь, когда всё было готово и по малейшему указанию десятки жизней оборвут своё пребывание на этом свете, Рохард вновь заколебался и незаметно для себя впал в раздумия. Он бегло осматривал лица стоящих против него офицеров, — запылённые, обветренные, красноречиво свидетельствующие о лишениях перенесенных их владельцами. И каждый раз, пробегая глазами по приговоренным, ему казалось, что там, среди них он видит своё собственное лицо или, что хуже, лицо Бренделла, но стоило лишь всмотреться, как оно бесследно исчезало. Душевные муки достигали наивысшего накала.
