Ну, приторможу, пожалуй.
Мои визиты к Юре отрывочны, но не дискретны. Я не могу похвастаться, де, у нас с ним происходит постоянный диалог, - существенно разны иерархические уровни, все же я несу в себе некую динамическую сплошность этого общения. Иногда позволяю себе телефонную беседу. Очень горжусь, когда он меня снова приглашает, не в диогенову, понятно, бочку, хотя жилище его отмечено подобием.
Две комнаты уже давно закрыты, в них неразборные свалки, он и сам туда не заходит, забрасывает, что надо, с порога. Вот это отсечение бытового беспорядка и создает иллюзию бочки. Мы располагаемся в "маминой" комнате. Сохранилось кое-что из родительской мебели: буфет, какой и у нас был, круглая на одной ножке подставка под цветок, на которой Юра и устраивает пиршество. Он любит угостить. Суетится между кухней и холодильником здесь в углу, в холодильнике, - страшное дело, - разросся ледяной бюст. Юра бегает, кричит на весь дом, мне же не позволяет лишнего движения, якобы боится "лимитчика", которого вселили в четвертую комнату. Пока он хлопочет, я сижу, жду, и всегда мне вспоминаются, именно здесь, две картины.
Одна - на смерть Фаворского. Владимир Андреевич был учителем Юры. На картине мы видим кровать торцом к нам и ступни ног. Сбоку, на одной линии стоит дочь, читает псалтырь. И все. Пустота пронзительна. Ведь с именем Фаворского сразу представляешь плотно заполненное узорчатое пространство.
Вторая - на смерть мамы. Но тут все слова - лишние.
А сейчас Юру выселяют, его дом купили. Как он будет?.. То есть, конечно, ему дают жилье, но разве ж он может выбрать? Пустует предназначенная ему мансарда на Гоголевском бульваре, за год он перетаскал туда пол-Москвы, стеная и причитая: брать - не брать? Но земная-то душа его на Донской улице детства-юности-зрелости...
Однако мы еще не съехали и сидим там в "маминой" комнате. Весь светлый день я смотрела работы. Возможно, удалось сказать близко к истине, потому что Юра благодушен, даже разрешил, наконец, покурить. Показывает мне "Художественный журнал" со своей статьей, альбомы, и... где же, где они? вот, нашел, - фотографии с выставки в Манеже. Ему дали целую стену. Двенадцать листов в общей композиции. Один большой, другие поменьше, неравными рядами, - "мой иконостас", - смеется Юра. Три листа из них совершенно белые.
Рядом стоит Юрий Савельич Злотников.
У него такой вид... в общем, хочется сказать:
- И увидел Бог, что это хорошо.
60. Коктебель
Словно занавес раздвинулся и открылась сцена: интерьер комнаты.., но как бы не жилой, а угол в краеведческом музее, где собраны разнородные убогие предметы - атрибуты дореволюционного мещанского быта, немножко невпопад, но антураж есть. Круглый стол, кровать с бомбошками, осевший диван, этажерка, над столом низко висит абажур, и в желтом конусе: стаканы, чашки, конфетки, пряники, двигаются руки, не полностью лица видны...
Я даже не сразу разглядела Полину Георгиевну среди этой бутафории под названьем "дачный вечерок".
В Коктебеле нас собралась большая компания. Вокруг Полины с внуком Санькой расположились отдыхающей группой разномастные приятельницы и приятели Злотни-кова. Сам Юрий Савельич устроился отдельно в халупке на берегу моря, обезопасив себя от избытка общенья, - он ведь приезжает сюда работать. А мы прибыли с подружкой Иркой Моториной в отпуск и добавились в общую кучу.
В первый же вечер нас познакомили с подробностями быта: какая славная хозяйка, целый день ее нет дома, работает в совхозе и часто приносит молодое вино, совсем дешево; как сообща готовят коммунальные обеды, из одной курицы - семь блюд, даже лапки не выбрасывают, делают холодец, здорово!; какие тут завелись интрижки, и к тем-то в гости не ходят, а к другим ходят, потому что...; и так далее, в общем, все, как водится на курортах. Мы можем поселиться прямо здесь на веранде.
Чуть дождавшись утреннего света, прихватив спящего Саньку, нас ведут показывать море. Едва сдерживаюсь, чтобы не побежать вперед, - сейчас, вот сейчас я впервые увижу это Литературно-Художественное Черное Море! Неважно, что я только-только из экспедиции с Сахалина, где суровые Восточные моря так естественно омывают остров, что их не принято воспевать в песнях или писать на полотне. И на берегах Балтии я когда-то бывала. Но другое, совсем другое - Встреча с Черным Морем!
Последние шаги я все же бегу, как бы не смея еще охватить горизонты, хочется приблизиться к самой кромке, припасть к элегантным оборкам... и уж затем расправиться в рост на границе земли и воды перед всею махиной... Да знаю, знаю, что оно вовсе не черное, даже может оказаться не голубым под оловянным утренним небом... Но чтоб такое тусклое... Такое обыкновенное... И к разочарованию будто была готова, - не я первая, оно остро, как порыв ветра, просквозивший до костей.
Пустая плоскость вдруг съеживается в географический контур, и я где-то там, в младших классах тычу указкой в карту на доске, не умея сопоставить масштабы воображенья с учебным пособием...
Но уже в следующее мгновение стыжусь своей малости, я ощущаю, как море одаривает меня величием. И сразу кажется, что я здесь всегда. Стою и смотрю, как возникают-взблескивают перламутровые блики, бегут по ожившей поверхности к дальнему небу, там строятся в ритмический узор и возвращаются звуковыми волнами. Музыка органически совпадает с дыханием. Переживание обретает форму - это Время, цельное и слитное, в нем соединяются разрозненные судьбы людей. Я стою здесь, как многие до меня, как будут стоять и смотреть другие...
Это то, что я потом буду разглядывать на картинах Злотникова. Пока же я только прикоснулась.
Наш счастливый берег ограничен справа базальтовым профилем Карадага, по левому горизонту струится мыс Хамелеон, желтые холмы к берегу подступают так плав-но, так бережно охватывают чашу, полную фантазий и снов. Коктебель... Колыбель...
На второе утро я нахожу себя блуждающей в тумане по спящим переулкам едва знакомого поселка, где-то тут должен быть базарчик, - с вечера я вызвалась сходить за картошкой, имея тайную корысть присмотреть для Ирки деньрожденный подарок. Тычусь в заборы и загородки. Вдруг прямо передо мной проступил, открылся палисадник, и в нем огромный невообразимый куст, почти дерево, с чайными розами... Боже правый! Ведь именно этот куст мне сегодня приснился! С Иркиными любимыми розами! И тут же из домика появляется хозяйка, взбирается на стремянку:
- Сколько штук вам срезать?
- А можно все?..
Потом я больше никогда не смогла разыскать тот дом и сад, сколько бы ни ходила кругами по селу.
Жизнь моя здесь вообще кажется ирреальной, словно я попала в блаженные воспоминания. Не оставляет возникшее чувство, что я отсюда родом, и действительно, откуда же еще? - ведь душа наша рождается из созерцания Мира, его красоты и неожиданности. Я растворяюсь в видениях, в движениях.
Наша ежедневная процессия торжественно выступает за коляской, обвешанной яркими игрушками, в ней восседает двухлетний королевич. Его необычайное достоинство привлекает встречных и попутных, многие приостанавливаются, заговаривают, тянутся, будто хотят получить благословение, сопровождают наш выезд. Заглядывая в темные, какие-то недетские Санькины глаза, не то чтобы угадываешь свое отражение, но окружение окрашивается его взглядом.
Потом на берегу весь пляж замирает, когда Санька бежит в море. Он ничуть не боится воды, ни на секунду не задерживается в игривых плещущих кружевах, как сделал бы любой ребенок, но устремляется в глубину. Голенькая фигурка скрывается в волнах, уходит, уходит в пучину, не выпрыгивая, не хватая воздух, а просто смыкаясь со стихией... Это так завораживает, что всегда есть опасность запоздать.
Мы лежим рядком на песке, разморившись в ленивых лучах, слушаем равномерный шелест и смотрим, смотрим, как успокоившееся море растягивается в длинную улыбку, в ней обнажаются сверкающие камешки.
Один, другой, поднимаются люди на призыв, разбре-даются по прибрежной полосе, - это тоже ритуальное об-щение с морем - собирать сердолики и просто красивые галечки. И я уже чувствую, как пена щекочет щиколотки, я бреду-иду-удаляюсь вдоль подвижной линии, с кем-то разминулась, не поднимая глаз, мы не сталкиваемся, в рассеянно-сосредоточенных поисках каждый наедине с морем, ведь это ему, только ему выпадет сейчас удача найти сокровенный камешек с дыркой под сакраменталь-ным названием "Куриный Бог".
