Литмир - Электронная Библиотека

В числе ее обстановки числился и Шкаф, которому в этой чехарде чувств и взаимоотношений отводилась роль символа сословной принадлежности Комнаты – регалия.

– Если он находится во мне, то не важно какая у меня родословная. Шкаф мой крепостной по своему месторасположению, и точка! – утверждала она. – И чем респектабельнее у него внешность, тем больше он подходит на роль моего придворного. И тогда я – не какое-то там помещение… Тогда я, почти что – ее Величество!

6

Шкаф – придворный! Такая мысль польстила бы кому угодно, но не ему. Он не относил себя к снобам.

– Лишь духовно неполноценным существам страшно быть самим собой, – рассуждал он. – Быть не собой! Это ли не примитивнейшее из фиглярств!? Тем более, когда актерского таланта создатель не дал.

Шкаф часто задумывался о природе вещей, благо свободного времени для этого у него было достаточно. И причин было немало – его внешность постоянно провоцировала окружающих на довольно смелые и, поэтому, очень глупые поступки.

– По-видимому у каждого, кто отличается от остальных, есть повод для философского отношения к жизни, – рассуждал он. – Но глупо носить корону, не являясь королем! И потом, – формулировал он свое кредо, – подлинное благородство не в атрибутах – тронах, коронах, горностаевых мантиях и прочей чепухе. В таких спектаклях с удовольствием участвуют те, у кого нет ничего своего.

Чувство брезгливости к безвкусице, скорее всего, досталось ему от создателя, и уже с первого взгляда на Шкаф становилось понятно, что он является исключительным событием не только материальной, но и духовной культуры. И, кстати, он никогда не кичился перед другими.

Обособленный образ жизни часто способствует поиску истины – а чем еще заниматься, когда никого из себя не строишь?!

– «Аристократ Духа»! – развивал эту идею Шкаф, – а ведь, действительно, в реальной жизни это качество встречается крайне редко. Но, о таком пишут в литературе.

Шкаф считал, что все написанное на бумаге является частью его подсознания – бумагу же вырабатывают из древесины! Но вот с текстами на глиняных табличках у него возникали проблемы.

– Высокие духовные качества, это исключение из правил, – сетовал он. – Титул «Аристократа Духа» нельзя ни купить, ни получить по наследству. ДНК способны передавать следующим поколениям лишь некое внешнее сходство с предками, в этом уже нет сомнений. Но духовность – она не является прикладной частью генетического наследия!

Да, Шкаф был убежден, что духовные качества снисходят свыше в виде дара – часто напоминающего наказание. Ко многому в жизни он относился исключительно со своей личной точки зрения, принципиально отличавшейся от устоявшихся. Но он никому и ничего не навязывал и, даже, не высказывал вслух.

– Каждый может и чувствовать, и думать по-своему, – подводил он итог. – У каждого есть право свободного выбора – в чем участвовать, а в чем нет. В этом и состоит моя мораль. Моя мораль – это мой выбор. А это, все же, лучше, чем осуждать других.

К сожалению, Шкафу еще ни разу не удалось встретить единомышленника – одиночество стало для него результатом осознанного выбора в обмен на право оставаться самим собой.

7

Со статусом вечного объекта любви Шкаф был вынужден смириться – деться-то некуда. Нерешенным оставался вопрос, как ему следует относиться к вешалкам в плательном отделении? С первого взгляда все было просто – вешалки созданы, чтобы быть в нем. Но они – его неотъемлемая часть? Или они, все же, самостоятельные персоны?

И потом, вешалки постоянно куда-то исчезали и так же неожиданно возвращались.

– Куда и зачем – ума не приложу?! Я никого из них никуда не отправлял, – пытался понять он. – Все остальные мои составные части так себя не ведут.

Иногда собаки и кошки так же относятся к своим хвостам. С одной стороны хвост – это часть их самих, а, с другой стороны – почему хвост шевелится сам по себе? Чей тогда это хвост?

К вешалкам у Шкафа были такие же вопросы.

– Всему этому я нахожу лишь два объяснения: либо они не часть меня, либо… – подыскивал он нужные слова. – Даже не знаю, как это называется… Они телепортируют? Но почему без меня?!

Еще из-за одного аспекта не в пользу своей идентичности с вешалками Шкаф всегда дистанцировался – из ужаса прослыть законченным эгоистом. Все вешалки были от него просто без ума. И каждый их вид выражал свои чувства к нему по-своему – это зависело от материала, из которого они были сделаны.

– Мои антресоли и этажерки не признаются в любви ко мне – то есть к самим же себе! – пробовал он найти логику. – Если вешалки, это – я, то почему они влюблены в меня – то есть в себя?! Или это какая-то особенная форма психического расстройства?

И, все-таки, не смотря на путаницу в мыслях Шкаф находил, что у него с вешалками есть нечто общее – призвание служить одежде. Или Одежде, если уж на то пошло.

Случалось, что Шкаф и вешалки время от времени даже обменивались какими-то фразами, к примеру:

– … вы потрясающе прищуриваетесь!

– … это неподражаемо!

– … туфли носят на голове!

– … шляпы вы сами!

– … как Elsa Schiaparelli?

– … как Salvador Dalí!

За долгие годы своей жизни Шкаф без труда понимал иностранные языки – написанное на бумаге было частью его сознания, ведь бумагу изготавливают из дерева. А названия знаменитых брендов произносил безукоризненно – все они значились на этикетках одежды, посещавшей его. Вешалки, которые и читать то не умели, просто

повторяли его интонации.

Однако, все эти разговоры были беспредельно ни о чем и запредельно поверхностны – они не помогали ему найти ответ на основополагающий вопрос, кем же они являются друг для друга:

– Кем они мне приходятся? Если родственниками, то близкими или дальними? Если коллегами по службе, то в какой они должности? Квартирантами? Но я не доходный дом! Просто посторонними созданиями? Но я не проходной двор!

Эти вопросы неотступно преследовали Шкаф даже во сне.

– Возможно я действительно вижу их только во сне, а на самом деле никаких вешалок во мне и в помине нет, – надеялся он.

Так вот, на самом деле все вешалки в нем были не только реальны, но и обладали одной уникальной чертой – у них напрочь отсутствовала персонификация, то есть, среди них невозможно было выделить кого-то одного.

Лишь вся популяция Металлических Вешалок представляла собой нечто единое, целое и неделимое. И со стороны они все вместе были похожи на некоего монстра с коллективной формой сознания и, очевидно, подсознания.

Племя? Толпа? Сообщество? Одновременно все вместе взятое! Поэтому каждая отдельно взятая вешалка была просто нулем – никто, нигде и никогда.

Лишь все вместе вешалки из металла были – Металлические Вешалки. Лишь все вместе вешалки из дерева были – Деревянные Вешалки. Лишь все вместе вешалки из пластмассы были – Пластмассовые Вешалки.

Странное впечатление производили, к примеру Пластмассовые Вешалки, когда одежду – или Одежду, как мы договорились, располагали на одной из них. Эту процедуру всегда сопереживала вся популяция Пластмассовых Вешалок в целом.

Кстати, мир вешалок, как и любое другое сообщество, состоит из разных слоев, определяемых исходным материалом. Есть тут и своя знать, и свой середнячок, и свои простолюдины – как везде.

Металлические Вешалки отличались исключительной чопорностью и высокомерием – еще бы, ведь их родословная прослеживалась от железного века! С учетом этого становилось понятно, почему при обсуждении любой темы они вели себя так, будто абсолютно все зависело лишь от их точки зрения.

И к Шкафу они всегда относились снисходительно-покровительственно:

– Он сделан всего лишь из дерева!

Поэтому Шкаф, как мог, избегал общения с ними, но это не всегда ему удавалось. И каждый раз после вынужденного общения с Металлическими Вешалками он обнаруживал в себе, не свойственное ему прежде, чувство неполноценности – то он принимался критически переосмысливать собственную наружность, то начинал копаться в прошлом…

3
{"b":"821881","o":1}