Реакция была молниеносной. Правой рукой Глин с размаху ударила Энтони по лицу, сбив на пол очки.

— Грязный кусок… — Она замахнулась, чтобы ударить снова.

Энтони схватил ее за запястье.

— Ты ждала этого годами. Мне жаль, что здесь нет зрителей, которых ты бы так хотела видеть. — Он оттолкнул ее. Глин упала на серый гроб. Но она не собиралась успокаиваться.

— Не говори со мной о скорби! Никогда не смей говорить со мной о скорби! — выпалила она.

Глин отвернулась от него и обхватила руками крышку гроба, словно хотела обнять его. Она начала рыдать:

— У меня ничего не осталось. Она ушла. Мне ее не вернуть. Я нигде не найду ее. И я не могу… Я никогда не смогу… — Ее пальцы скрючились, потянув фланелевую обивку гроба. — Но ты можешь. Ты еще можешь, Энтони. Я хочу, чтобы ты умер.

Энтони ощутил внезапный прилив жалости. После стольких лет вражды, после этих минут в похоронном бюро он бы не поверил, что способен испытывать что-нибудь к Глин, кроме открытой неприязни. Но в словах «ты можешь» он увидел всю неизмеримость и причину горя его бывшей жены. Ей было сорок шесть лет. У нее никогда не будет других детей.

Не важно, что мысль о рождении другого ребенка, который займет место Елены, была невозможна, потому что для Энтони жизнь утратила смысл после того, как он увидел труп своей дочери. Он мог бы провести остаток жизни в бесконечных занятиях академической работой, так что у него не было бы свободной минуты, чтобы вспомнить ее изуродованное лицо и след от шнурка на шее, но все это не имело значения. У него еще мог быть другой ребенок, несмотря на безумное горе. Но у Глин не будет детей. Ее страдания усугублялись упрямой мыслью о возрасте.

Энтони шагнул к ней, обняв ее за сотрясающиеся от рыданий плечи:

— Глин, я…

— Не трогай меня! — Она отшатнулась от него, потеряла равновесие и упала на одно колено.

Тонкая фланелевая обшивка гроба разорвалась. Под ней было хрупкое и уязвимое дерево.

С бешено бьющимся сердцем, стук которого отдавался даже в ушах, Линли остановился вблизи Болотного шоссе. Он порылся в кармане в поисках часов. Открыл их и, тяжело дыша, сверил время. Семь минут.

Он покачал головой, согнулся почти пополам, уперев руки в колени и отдуваясь, словно больной с эмфиземой. Меньше мили пробежки — и он совершенно выдохся. Шестнадцать лет курения сделали свое дело. Десять месяцев воздержания не смогли оздоровить его.

Линли выбрался на старый деревянный мостик через ручей между островом Робинзона Крузо и Шипе-Грин. Он прислонился к металлическим поручням, откинул голову и принялся глотать воздух, как человек, которого только что вытащили из воды. На его лице блестели капельки пота, а футболка промокла насквозь. Какие замечательные впечатления от бега!

Крякнув, Линли развернулся и положил локти на поручни, свесив голову вниз, чтобы отдышаться. Семь минут, подумал он, и даже меньше мили. Она бы пробежала по такому же маршруту не более чем за пять.

В этом не могло быть сомнений. Она каждый день бегала со своей мачехой. Она бегала на длинные расстояния. Она участвовала в соревнованиях кембриджской команды по бегу по пересеченной местности. Если ее ежедневнику можно было верить, то она бегала с университетским клубом «Заяц и собаки» с прошлого января, а возможно, и еще раньше. В зависимости от расстояния, которое она собиралась преодолеть в то утро, ее темп мог быть другим. Но Линли не мог представить, чтобы Елене потребовалось больше десяти минут, чтобы добраться до острова, независимо от выбранного ею маршрута. В этом случае, если только она не останавливалась по пути, она бы добралась до места своего убийства не позднее двадцати пяти минут седьмого. Наконец дыхание пришло в норму, и Линли поднял голову. Даже без тумана, который накануне окутывал большую часть местности, он вынужден был признать, что это исключительное место для убийства. Ломкие ивы, заросли ольхи и березы заслоняли остров не только от эстакады, возвышавшейся над его южной частью, но и от тропинки вдоль речушки, — ручья, по словам Шихана, — менее чем в десяти футах от него. Любой, замышляющий убийство, мог здесь надежно спрятаться. И хотя редкие пешеходы переходили по большому мосту на остров, а оттуда на тропинку, хотя вдоль реки проезжали велосипедисты, убийца мог быть почти уверен, что в половине седьмого холодного ноябрьского утра никто не увидит, как он бьет и душит Елену Уивер. В половине седьмого утра поблизости никого не будет, кроме ее мачехи. А от присутствия мачехи отделались с помощью простого звонка потекстофону, звонка, сделанного кем-то, кто достаточно хорошо знал Джастин, чтобы предположить, что, получив такую возможность, она не побежит одна в этакую рань.

Конечно, она все равно побежала. Но убийце повезло, что она выбрала другой маршрут. Если только это было везение.

Линли оторвался от перил и, перейдя через мост, оказался на острове. Высокие деревянные ворота, ведущие в северную часть острова, были открыты, и, войдя, он сразу же увидел сарай со сваленными рядом плотами и тремя старыми велосипедами, прислоненными к его зеленым дверям. Внутри трое мужчин в грубых теплых свитерах осматривали пробоину в одном из плотов. Мерцающие огни на потолке окрашивали их кожу в желтый цвет. В воздухе висел запах морской олифы. Он исходил от рабочей скамьи, на которой теснились открытые банки по два галлона с лежащими на них кистями. Запах исходил также от двух других плотов, только что отремонтированных и сохнущих на козлах.

— Отъявленные идиоты, вот кто они, — говорил один из мужчин. — Посмотри на эту выбоину. Это ведь небрежность. Им на все плевать.

Другой мужчина поднял голову. Линли увидел, что он молод — ему было не больше двадцати. У него было прыщавое лицо, длинные волосы, а в мочке уха красовалась блестящая цирконовая сережка. Он спросил:

— Что-то нужно, приятель?

Двое других мужчин прервали работу. Они были среднего возраста и выглядели усталыми. Один из них окинул Линли беглым взглядом, оценивающим его импровизированный спортивный костюм из коричневого твида, голубой шерсти и белой кожи. Другой прошел в дальний угол сарая, где включил электрический шлифовальный станок и принялся яростно обрабатывать бок каноэ.

Линли видел в южной стороне острова официальное предупреждение полиции о том, что произошло преступление, поэтому его удивило, почему Шихан не предпринял ничего относительно этой части острова. Но как только молодой человек заговорил, Линли все стало ясно.

— Никто не прогонит нас из-за какой-то дуры, которая влипла.

— Брось, Дерек, — заметил мужчина постарше. — Они имеют дело с убийством, а не просто с девкой, которая попала в неприятную историю.

Дерек насмешливо вскинул голову. Из кармана своих синих джинсов он вытащил сигарету и зажег ее кухонной спичкой, которую потом бросил на пол, не обращая внимания на близость нескольких банок с краской.

Представившись, Линли спросил, не знал ли кто-нибудь из них убитую девушку. Мужчины только сказали, что она была из университета. У них не было другой информации, кроме той, что сообщила полиция, приехав вчера утром в их мастерскую. Они знали, что в южной части острова нашли тело студентки колледжа с изуродованным лицом и веревкой на шее.

Линли спросил, обыскала ли полиция северную часть острова.

— Они везде совали свои носы, — ответил Дерек. — Вломились прямо через ворота, не успели мы прийти. Нед из-за этого весь день злился. — Он крикнул сквозь скрежет шлифовальной машины: — Правда, приятель?

Если Нед его и услышал, то никак не отреагировал. Он был полностью поглощен каноэ.

— Вы заметили что-нибудь необычное? — спросил Линли.

Дерек выпустил изо рта сигаретный дым и втянул его ноздрями. Он ухмыльнулся, вероятно довольный произведенным впечатлением.

— Вы имеете в виду, кроме двух дюжин полицейских, которые шныряли по кустам и пытались припереть к стене таких парней, как мы?

— Как так? — спросил Линли.