Он поправил капюшон, даже не зная, что сменил внешность, и сейчас походил на молодого рыцаря, жадного до воинской славы. Очередной рыцарь в бесчисленной армии графа Пуатье, одного из лучших военачальников, которому еще отец даровал высокий пост не за то, что тот был его сыном, а за то, что тот обладал недюжинным умом и не боялся действовать, если требовались жесткие меры.

- Замуровать собор, - тихо приказал Филипп. – Я отправляюсь в Париж.

- Я с вами, ваше высочество, - отозвался Людовик д’Эвре. Ну конечно, он недолюбливал брата Карла и слишком любил брата Филиппа. Он последует за сыном последнего куда угодно, пусть даже за черту смерти. Людовик мечтал о последовательности в правлении и считал политику Железного короля единственно верной.

- Этот поход может окончиться ничем, - сообщил регент, вскакивая на лошадь.

- Вам не к лицу сомнения.

Филипп вздернул худой подбородок и поднял глаза к небу. Доменик услышал его обращение. Обращение к себе. Сын обращался к отцу за помощью и поддержкой. Он не просил совета, просил лишь незримого присутствия. Это причинило неожиданную боль.

Вампир отступил в тень, чтобы не видеть этих странных людей, которые о мироустройстве знают не больше, чем дети, которым предстоит прожить пятьдесят, ну, семьдесят лет, теряя силы с каждым днем, которым не суждено понять или почувствовать и сотой доли того, через что проходил он. Филипп IV всегда чувствовал себя одиночкой – именно поэтому он приближал только тех людей, которые могут принести пользу государству, а не государю. И такая политика принесла свои результаты – вырванные из грязи правители, помощники, советники и сановники были слепо преданны государю и предельно холодны и трезвы в делах.

- В Париж! – донесся до слуха Доменика шепот. – И берегитесь, дядя. Так просто я не уступлю вам престол. А вы, Гоше, следите за нашими святыми отцами. Мои приказы соблюдать неукоснительно. Обо всех новостях я должен узнавать первым.

- Будет исполнено, ваше высочество. Выпустим лишних, запасемся терпением.

Доменик подождал, пока регент с окружением покинет Лион. Он кутался в плащ в естественной попытке спрятаться от солнца. Впрочем, усилия не пропали зря – на коже больше не было ожогов, хотя она горела огнем, несмотря на плотную ткань. Лицо оставалось бледным, а глаза от боли пожелтели. Он мог изменить черты лица, рост, цвет кожи и волос – но не глаза. Пока что. Глаза животного, волка, в спокойные минуты становились карими, но спокойных минут Доменик почти не знал. Их цвет менялся от древесного до янтарного, в глубине вспыхивали искры невозможного пламени. И лишь их выражение он перенес из прошлой жизни. Если взгляд Железного короля ассоциировался с замерзшим озером, то Незнакомца Доменика – с жерлом вулкана. Но он подчинит своей воле и эту особенность изменившегося тела. Незнакомец пообещал себе, что, победив солнце, научится изменять цвет глаз.

Он дождался сумерек и наконец улучил момент, чтобы осмотреть собор. Конечно, он понимал, кто там и почему, но желание убедиться в верности догадки взяло верх. Собор хорошо охраняли – Филипп еще прославится этими лучниками. Главный вход замуровали. Все черные ходы тоже. Оставили окошко для передачи еды, писем. Кардиналам предстояло провести здесь не один неприятный день. Регент решал вопросы резко – их предупредили, что пока не будет выбран папа, никто не уйдет. Пока что они шумели и возмущались. Но рано или поздно им придется пойти на поводу у молодого правителя. И они сделают это. Доменик забрался на крышу собора и опустился на нее, прислушиваясь к гомону внизу и оглядывая Лион с этой прекрасной высоты. Его положение с каждым мгновением приносило все больше удовольствия. Пусть, он больше не король. Пусть, никто не способен его узнать – но все падают ниц, стоит ему чуть нахмуриться. У него безграничная власть над людьми. Она и была, но сейчас стала настолько естественной и абсолютной, что он проникся и хотел прочувствовать это глубже.

Ненависть, волнами исходившая из собора, настроила Доменика на миролюбивый лад – он перестал чувствовать голод. Отсюда он слышал мысли сотни человек, запертых внизу, слышал мысли Филиппа Пуатье, который направлялся в Фонтенбло, чтобы оттуда войти в Париж. Он принял решение и действовал, пока не зная главного – что Людовик Сварливый был отравлен.

Фонтенбло

Нагнать процессию не составило труда. Филипп прибыл в Фонтенбло и тут же занял королевские покои, запретив себе сомневаться. Доменик, в очередной раз изменивший внешность, находился в замке, примеряя на себя то одну, то другую роль по необходимости. И старался держаться как можно ближе к окружению принца. Было необходимо захватить Луврский замок, где находилась и королева Клеменция – главный человек в государстве до того мига, как на свет появится наследник. Или наследница, что осложнит задачу. Волею судеб на момент смерти короля королева была беременна.

Филипп держал военный совет. Он уже вел себя практически как правитель – и никто не смел ему перечить. Он общался просто и на равных, выглядел спокойным. И в эти минуты повадками был слишком похож на покойного отца, чье имя за вечер вспоминали чаще, чем за все месяцы после его кончины.

Доменик, слившийся с тенью огромной залы, не дышал. Он боролся с желанием прикинуться кем-то из баронов и присягнуть на верность регенту, чтобы остаться рядом с ним, был готов даже возродить шевалье, под именем которого посещал графа де Гресс и его жену, но передумал. Он не может быть настолько близко к происходящему – он уже чувствовал, что придется уйти, хотя и не смог бы ответить себе на вопрос «почему».

Его сын отдал все распоряжения и удалился в королевские покои. Доменик уже был там. В той самой комнате, где по мнению всех умер Филипп IV. Он стоял у стены в тени огромной кровати, к которой был прикован в последние дни. Он помнил ту ночь так, будто она была вчера. Тяжелый разговор с де Шароном, который оказался совсем не де Шароном и даже не тамплиером. Ужас перед неизвестностью. Жуткая боль, которая разрывала его тело на части. И его вечное молчание. Молчание – вторая натура. Он помнил, как плясали отблески пламени на лице пришельца, как его глаза загорались красным. Тогда он решил, что это – лишь игра воображения. Но сейчас… Доменик горько усмехнулся. Он вернулся сюда, испытывая странные ощущения. В последнее время он остро реагировал на все происходящее, еще не привык ни к новому телу, ни к новому мироощущению. А сейчас был спокоен. Его члены сковало льдом, сердце почти не билось, изредка совершая короткие, но мощные удары, скорее, чтобы напомнить ему самому – он еще жив, - чем чтобы разогнать кровь.

Его сын опустился на ступеньки около кровати, не решаясь лечь туда, где умер его отец.

- О, дай мне сил… Отец, если вы слышите меня. Помогите принять решение.

- Вы уже приняли его.

Филипп вздрогнул. Доменик остался в тени, сам не зная, что в эти мгновения неожиданного слияния с сыном, он преобразился. И уже лицо Филиппа Красивого, холодное, мраморное, было обращено к принцу. Потемневший взгляд остановился на затылке юноши, а тонкие, белые руки сплелись. Пуатье не решался повернуться. Он всегда ощущал присутствие отца, но сейчас готов был поклясться на библии в том, что король Филипп IV стоит рядом.

- Я стану регентом.

- Возможно, вы станете королем…

Доменик говорил глухим голосом. И юноше казалось, что в покои вернулся призрак. Тень, прикованная к этому месту и не имеющая возможности найти пристанище. Мятежный дух проклятого короля.

- Вы слишком рано покинули нас, отец, - заговорил принц. - Людовик свернул с вашего пути. В стране смута. Голод. Только я могу что-то изменить. Я должен взять регентство. До того момента, пока королева разрешится от бремени. И… если будет мальчик, я сохраню для него страну. Мой дядя…

- Карл Валуа станет верной опорой и поддержкой, если вы сможете его усмирить.

- Спасибо, отец. – Филипп закрыл глаза и склонил голову. – Я чувствую ваше присутствие. Я хочу быть достойным наследником.