Спецслужбы оказались бессильными в выявлении автора, спрятавшегося за псевдонимом «Францішак Вядзьмак-Лысагорскі». Через более чем тридцать лет на страницах газеты «Народная воля» в авторстве произведения признался Нил Гилевич. Что же, было время — советское, коммунистическое, был век, была эпоха — тоже советская…
Машеров в свою речь часто вставлял белорусские слова, цитаты на родном языке. Этого, кстати, не делал после него ни один первый секретарь ЦК КПБ. Был случай, когда он не позволил открыть Музей истории Белорусского военного округа, в экспозиции которого не было надписей по-белорусски.
— Он любил писателей, и мы, творцы, любили его. Наш, теперь уже довольно большой коллектив, старые и молодые, должны быть благодарны ему за то, что он сделал для развития национальной литературы. Много сделал. Поэты не сидят на Олимпе, не пьют нектар, не питаются райскими яблоками. Им нужны здания, журналы, издательства, бумага, книготорговля, гонорары, жилье. А что мы могли заработать, построить, создать сами — без поддержки партии, государства? Сегодня, когда наступает рынок, закон о языках не открыл, к сожалению, больших просторов для белорусской литературы. Со всей ответственностью утверждаю, что за 46 послевоенных лет никогда литература и писатели не находились в таком бедственном, беззащитном положении, как сейчас, когда никому мы не нужны и никто нами не занимается с той заботой, которую мы имели в сумрачные застойные годы, — с горечью сказал писатель Иван Шамякин.
Машеров, будучи первым секретарем ЦК ЛКСМБ, стал инициатором создания журнала «Маладосць». Он пробил постановления ЦК КПСС, без таких постановлений никто не имел права этого сделать, о преобразовании альманаха «Советская Отчизна» в ежемесячный журнал «Неман». Еще бо́льшая заслуга его в создании издательств «Мастацкая літаратура», «Юнацтва», «Белорусская Советская Энциклопедия» - самое крепкое в СССР: столько разных энциклопедических справочников, как у нас, не выпустили ни в одной советской республике.
К сожалению, по количеству белорусскоязычных книг на 1000 человек населения мы оставались на последнем месте. Эстония выпускала в сто раз больше книг на эстонском.
Машеров «не отфутболивал» ни единого серьезного вопроса, с каким обращался в ЦК Союз писателей. Долго и мучительно решался вопрос о переносе праха Янки Купалы из Москвы в Минск - пожелание национальной интеллигенции. Нелегко было в те времена затратить по 700 тысяч - в один год! - на памятники Купале и Коласу. Машеров пошел на риск, но памятники национальным поэтам возвели. Какие - это уже на совести художников. Казалось, первый руководитель хорошо понимал, что без издательств, музеев, памятников нация - не нация. Понимал, безусловно, но вместе с тем был и в идейных шорах общей политики…
Союз писателей размещался в особняке по ул. Энгельса, в котором Осипова и Мазаник взорвали палача белорусского народа Кубэ. По генплану здание подлежало сносу. Куда переселят писателей? К кому обращаться? Конечно же, к Петру, так по-свойски они его и называли. Пошли бригадой - Крапива, Лыньков, Бровка, Танк, Мележ, Шамякин. Он серьезно их выслушал. Закурил. Порассуждал, как всегда, и о высокой политике, и о повседневных делах. Резюмировал:
- Задали вы задачку. Нелегкую, скажу вам откровенно. Но буду думать.
Недели через две пригласили писателей в ЦК. В зале - руководители Совмина, горсовета, архитекторы.
Машеров поставил перед ними задачу:
- Выбрать хорошее место в центре города и за короткое время - за два года - построить Дом литератора.
Но цена проекта не должна была превышать миллион. Более миллиона обязаны утверждать в Госплане СССР, а там такой объект «зарежут без разговоров».
Вот штрих к определению «самостоятельности» республики: первый секретарь, кандидат в члены Политбюро вместе со своим бюро не имел права возводить объект стоимостью свыше миллиона рублей!
Строительство Дома литераторов затягивалось. Походы писателей в министерство, в Совмин, даже банкеты строителям результатов не давали. Просить Машерова воздействовать на строителей не осмелились. Но, как говорят, если гора не идет к Магомету, то он сам к ней идет. Шамякин пошел к нему на прием. Пожаловался на строителей, хотя и понимал, что это нехорошо: у него наладился с ними - с руководством треста, с начальником участка, прорабами, да и с рабочими (несколько книжек им подарил) хороший контакт.
Через три дня Шамякина поднял с кровати помощник первого секретаря: «Через час Петр Миронович будет на вашем объекте».
На улице Фрунзе уже были министр, управляющий трестом, инженеры. Появился Машеров. Долго ходил по зданию, не боясь измазаться. Слушал оправдательные объяснения строителей, тепло разговаривал с женщинами-штукатурами, с мужчинами-паркетчиками. Собрались в вагоне-бытовке. Разноса не было. Сказал коротко:
- Вот так, товарищи, договариваемся: свой очередной съезд писатели должны провести в своем доме. Все ясно, Архипец?
- Ясно, Петр Миронович.
«А на меня смотрят волками, когда я сообщил, что до съезда осталось три месяца», - вспоминал позже Иван Шамякин. - Съезд мы провели в новом здании. Машеров присутствовал на нем и, ощущалось, был доволен, хотя на сданном объекте были сотни недоработок, многие из которых мы, «секретари общества», не видели, а он увидел.
А строители скрежетали на меня зубами: “Мы на вашем объекте понесли полмиллиона затрат. Кто оплатит?” На такую сумму превысили проектную стоимость. Но даже я, писатель, сумел отбиться: “Финансировал строительство Совет Министров. Туда и обращайтесь”.
Помню, что Нина Снежкова занималась этим вопросом, искренне желая помочь строителям покрыть их расходы».
***
- Как-то получили заказ: сделать портреты кандидатов и членов Политбюро ЦК КПСС для оформления Центральной площади Минска, - рассказывал И. Тихонов, заслуженный деятель искусств БССР, художник. - Понесли эскизы в ЦК партии для согласования с секретарем по идеологии…
В здании он встретился с Бровкой. Сообщил ему цель визита.
- Почему к Кузьмину? Он ничего не скажет. Иди прямо к Машерову, - посоветовал Петр Устинович.
- А вдруг Петр Миронович сделает замечание, что миную «куратора»? - возразил Тихонов.
- Нет, нет, пойдем к «первому».
Зашли в его кабинет, поставили перед ним эскизы.
- Все правильно. А вот красного цвета на портретах многовато: не нужен такой торжественный фон. Мы не вожди, как Ленин. Мы — рядовые работники партии, — заметил Машеров (выделен мной. - С.А.)
Потом зашел разговор о творческих планах. Посетители пожаловались «первому», что «за культуру» берутся все, а толку от этого мало. Он в ответ грустно сказал:
- Жаль, что нет ни в ЦК партии, ни в Совмине человека, который бы толково разбирался в культуре республики. А у самого до всего руки не доходят.
Много теплых встреч с Машеровым было у заведующей партизанским отделом Белорусского государственного музея истории Великой Отечественной войны Р. Черноглазовой. Первый секретарь очень часто приходил в музей. Его интересовала каждая фотография, каждая экспозиция. Однажды сюда членов бюро ЦК КПБ привел. Раиса Андреевна помнит, как волновались накануне приезда в Минск Фиделя Кастро. А когда высокий гость посетил музей, то сотруднице даже не понадобилось проводить экскурсию: Петр Миронович сам все рассказал, как настоящий экскурсовод.
Первая встреча для Черноглазовой оказалась не очень приятной. Пришел, увидел одну, другую свою фотографию. Позвал ее и говорит:
- А зачем столько Машерова понавешивали? Музей - это не место для повторения фотографий одних и тех же людей.
Покритиковал молодую работницу, а та обиделась на него. Потом он часто приходил и спрашивал: «Ну, как живете?» Постепенно контакт наладился. А вот одна встреча ей особенно запомнилась.
В музей каким-то образом попали две тетрадки, исписанные очень мелким почерком. На одной из обложек была надпись «Кудашов». Внимательно просмотрели записи. А там о комсомольских делах написано, о подполье. Однажды на каком-то документе ей довелось увидеть его резолюцию. Тот же четкий мелкий почерк! Сотрудники отдела решили, что, когда придет Машеров, спросят у него о тетрадях. Такая встреча вскоре произошла - он сопровождал кого-то из гостей. Попросили первого секретаря задержаться. На просьбу он охотно откликнулся:
