— А вы почему не танцуете?

У нее глаза рыжие, или это рыжие завитушки отбрасывают отсвет?

— Не владею этим сложным искусством.

«Ich bitte Sie den nächsten mit mir zu tanzen»^[17].

Вы неправду говорите, да? Это ведь так просто — танцевать! Вы смеетесь надо мной? Смеетесь, я знаю. Вы думаете — раз я такая молоденькая, то уж и не понимаю ничего.

— Все люди умеют танцевать.

— Тогда я урод. Впрочем, однажды я танцевал. В детском саду, на елке. Зайчика изображал.

Присесть на корточки и поскакать, приставив к затылку два растопыренных пальца. Через всю комнату, между танцующими, к спутнице жизни, которую развлекает Иннокентий Мальгинов. «А это мой муж. Как все ученые, он немного рассеян. Иногда по ошибке принимает себя за зайца».

Прыснув, прижимает ко рту рыженькую ладонь подруга Саши Бараненко.

— Представили меня в образе зайца?

Часто, виновато кивает. С вами так весело — обсмеешься прямо, но люблю я все-таки Сашу.

«Вообразите только, Эльвира Ивановна: среднесуточный рост бамбука три миллиметра». — «Ах, неужели! А вы Петушкова знаете? Ему гланды вырезали, так они опять выросли. За неделю, как бамбук». Запах кипарисов стимулировал чувство юмора: перлы остроумия обрушивал ты на девочку из Жаброва. Она смотрела на тебя сбоку и смеялась. Плотные, очень белые зубы, в которых сверкало аджарское солнце; один, вытесненный другим, рос немного вкось.

— Это Джоник, и он тоже не умеет танцевать. Как видите, я не исключение здесь.

Она любит Сашу, а ты лезешь со своими идиотскими шутками. Встань и присоединись к пенсионеру-живописцу, который наслаждается Тулуз-Лотреком. Шумный успех имеет подарок тетки Тамары.

Еще не менее двух часов веселиться… «Я сейчас почувствовала, как время идет. Когда прожектор меня осветил. Оно идет, а я стою. Даже странно как-то». «Странно» или «страшно» сказала она? Пожалуй, странно, ибо чего ей бояться — ведь она знает, что будет счастлива. Она поняла это, когда лежала на спине и высоко над ней поэтически раскачивались верхушки сосен. А если б не сосен, если б акаций, что, интересно, тогда бы поняла она?

Вы тоже интересуетесь Лотреком? По-братски уступает местечко рядом с собой пенсионер-живописец: вместе будем упиваться шедеврами!

— Чистый Дега, не правда ли? — зубной пастой «Мятная» веет от полированного черепа. — Та же тесная композиция, и колорит тот же — не находите?

Находишь. Эксперт в вопросах живописи Станислав Рябов.

Помедли, изучи — с кондачка не решаются столь хитрые проблемы. Зорче вглядись в эту медноволосую даму с обнаженной спиной, которую она неизвестно зачем демонстрирует человечеству.

— Для Лотрека это не характерная вещь, вы согласны? — Бережно переворачивает лист. — Хороша, но не характерна. А вот это уже чистый Лотрек!

Жирная потаскушка, неряха с распущенными волосами, всей тушей навалившаяся на туалетный столик, — чистый Лотрек. Братец в полуметре от вас, слышит, но квалифицированные рассуждения пенсионера не зажигают его. Иными проблемами поглощен мастер.

— …Почему у меня всегда все так сложно? — Веру пытает. — Почему? — Дух захватывает у братца — от противоречий и бескрайности собственной души.

— Лотрек был учеником Дега. Во всяком случае, считал себя его учеником, но насколько разный у них сам подход к творчеству!

Перейми у братца опыт осложнения жизни — это разнообразит твое существование. На полиглота-фотографа взгляни — видишь, он вновь наполнил рюмку твоей жены. На этот раз он оказался галантней: снабдил ее четвертинкой яблока. Посмотри, помучайся, поревнуй — будет и у тебя сложно.

Жена замечает твой взгляд. Жена интимно улыбается тебе, жена подымает рюмку, символически с тобой чокаясь. Я люблю тебя, мой Рябов, только тебя, а все остальное так, игра — ты ведь понимаешь меня…

Не выходит трагедии. Жизнь катастрофически упрощается, едва ты касаешься ее — от головокружительных экономических проблем до неурядиц семейного плана.

«Не посоветуешь, что мне надеть?» Вчера вечером, конечно, ты обошелся со мной по-свински — предпочел мне статью какого-то Мирошниченко, а потом понес уже совершенную ахинею про Карпаты, трамплин и расквашенный нос. «Представляю!» — Глаза вспыхивают весельем: знакомая, разъединяющая вас смешливость — совершенно по-свински, но я незлопамятна, как видишь. В отличие от тебя. Я даже советуюсь, в чем пойти на день рождения твоего брата. «По-моему, это все равно. Любая одежда только портит тебя».

Она справедливо расценила это как комплимент и надела кремовый костюм. «Он нравится тебе», — чуть виновато, хотя, право же, Слава, я тут ни при чем. Иннокентию Мальгинову он тоже нравится, и тоже она тут ни при чем. Не на двоих ли думают разделить четвертинку яблока?

— Дега считал, нет художника рациональней его. — Откуда все же этот мятный запах? Или пенсионер-живописец на ночь полирует лысину зубной пастой? — Все, что он делает, — это якобы результат обдумывания и изучения старых мастеров. Так он сам заявлял. О темпераменте и вдохновении, говорил он, я ничего не знаю.

— …Ты не веришь мне. Ты думаешь, у меня все пройдет, и тогда… — Братец смолкает вместе с музыкой. Бренчание струн — Саша Бараненко берет власть в свои руки. Нет, пленка не кончилась. «Все пройдет, и тогда…»

— И тогда? — напоминает Вера. Ты не видишь ее. Ее черные блестящие волосы собраны в пучок. Красивая шея.

— И тогда ты вернешься к нему. Он примет тебя — ты это знаешь. — И такому мужу она предпочла — пусть даже временно — твоего братца!

«Почему ты решила, что это я бросаю жену и ребенка? А может, жена не хочет жить со мною?» — «Она не хочет, потому что ты ведешь себя безобразно». — «Ты так считаешь? А тебе не кажется, что супружеская верность может быть безнравственней самого дикого разгула?» — «У вас есть ребенок». — «У тебя их двое. Но ты жертвовала нами ради соевых батончиков».

«Высокое. Очень высокое». Цифры не назвала, дабы, видимо, не пугать пациента — просто «высокое, очень высокое» — и потребовала немедленной госпитализации, но мама, уже окончательно придя в себя, отказалась. Как можно в конце года оставить фабрику без директора!

— Вы согласны со мной? — Пенсионеру просто необходимо знать твое мнение.

— Согласен. Хотя среди присутствующих, откровенно говоря, я самый крупный профан в живописи.

— До нас не дошли скульптуры Дега, а Ренуар считал их лучшими…

— Ты разлюбишь меня, и я вернусь к нему… Как всегда, ты думаешь только о себе.

Браво, Вера!

— Я не о себе думаю.

— Нет, Андрей. — Платье без единой побрякушки. Красивые нервные руки. — Я вернусь, когда ты разлюбишь, — ты так сказал. Когда ты разлюбишь. А я? Мое чувство, по-твоему, значения не имеет — я все равно вернусь.

«Мне пора. Я обещала сыну, что в одиннадцать буду». Братец молча поднялся; ты редко видел, чтобы он покидал питейное заведение с такой легкостью.

«Сколько лет Вериному сыну?» — «Шесть». — «А вы не обладаете таким сокровищем?» Lehrerin покоробил этот разговор — ты только сейчас сообразил это. Тупица! Если тебя, мужчину, всего лишь намек на подобное — только намек, да и то, как оказалось, воображаемый, — подвиг говорить про Карпаты и алую кровь на белом снегу, то что взять с женщины?

А четвертинка яблока исчезла уже… На пару съели? Откусила — осторожно, чтобы не размазать губы, оставшуюся же часть быстрым, как бы шутливым движением сунула в приоткрывшийся рот своего импозантного кавалера. Он сдержанно улыбнулся.

Звонок. Еще гости? Гибкое черное платье с зеленым врезом скользит к двери. Следом, вынырнув из-под стульев у стены, торопится Джоник.

Саша Бараненко один со своей гитарой. Танцует подруга.

Дуновение свежего воздуха — входную дверь открыли.

Подруга Саши Бараненко поворачивается к тебе спиной, и ты видишь ее партнера. У него металлические зубы, он стеснителен и тих, но даже братец, заметил ты, сдержанно-уважителен с ним. Что-то гуттаперчевое в его длинном лице… Как он назвал себя, знакомясь?