— У тебя лекции завтра?
Поблагодари — улыбкой, вот так.
— Я помню, мама.
Неужто ты похож на человека, который способен забыть о лекциях? Даже сегодня. Братец порезвился бы сейчас. «Ты знаешь, что такое твоя память? Старая, занудливая, вонючая скряга. Она убьет тебя. Удушит». Недурственный дифирамб твоей памяти. Что же, в нем есть истина: столько времени прошло, а ты помнишь его слово в слово.
Шарканье тапочек. Папа. Перламутровая пижама, грива седеющих волос. Дряхлеющий лев. Дряхлеющий, но все еще грозный.
— Путешественник прибыл? Ну-ну, приветствуем путешественника. Как там море? Шумит?
— Нельзя ли потише, Макс? — Слаб и бесцветен голос матери на фоне игривого баритона профессионального диктора.
— Почему тише? Сами говорите, а мне — тише. — Сейчас губы надует. Большой, добрый, седеющий ребенок. Баловень дома.
— Потому что люди спят. — Видишь, Станислав, как забочусь я о твоей жене. А ты подозреваешь меня в недоброжелательности.
— Кавказ! — У папы вдохновение. — Рица, Новый Афон…
Стихи будет читать. Будь снисходителен, Рябов!
— Кавказ подо мною. Один в вышине
Стою над снегами у края стремнины…
Рецидив артистической молодости. Додикторский период. Сводку погоды не продекламируешь с выражением.
— Пойдем, Макс, поздно. У тебя передача утром.
— Передача! — усмехается папа: экие пустяки! Но Максу грустно. Вздыхает. — Помнишь Гудауту? А домашнее вино из погреба? Бокал запотевает.
Как кефирная бутылка.
— Станиславу отдохнуть надо. У него лекции завтра. — Не желает мама вспоминать бокал, который запотевает.
— А я хочу поговорить с сыном. Как мужчина с мужчиной.
Непременно, папа! Сегодня это просто необходимо.
Глава семьи преисполнена терпения.
— Спокойной ночи.
Мальчики ближе к отцу; быть может, ребенок ему откроет, почему он такой странный сегодня? Возбужден, не в меру ироничен, кефир не пьет.
Ну-с, папа? Будем говорить, как мужчина с мужчиной?
— Играет и воет, как зверь молодой,
Завидевший пищу из клетки железной…
Вот так, сын мой. Оцени модуляцию и тембр голоса. А теперь рассуди по совести, объективно ли было жюри. То самое жюри, которое двенадцать лет назад опустило шлагбаум на моем пути к телезрителям. Ничего, я не обиделся — уж я-то не спасую перед телевизионной камерой, а вот пусть они поработают с микрофоном!
— Какие стихи! Поэзия — один из китов, на которых держится мир, сын мой. — Глубоко и протяжно втягивает трепещущими ноздрями воздух. — Ты унаследовал мою душу, Станислав.
Ты так думаешь, папа? Лучше бы я унаследовал твою шевелюру.
— Три кита, на которых держится мир. Поэзия, любовь, работа. Если, разумеется, работа приносит моральное удовлетворение. Ты понимаешь меня. Три божества, которым ваш отец всегда поклонялся. Ну, еще, быть может, рыбная ловля. — Ослепительная улыбка: ничто человеческое нам не чуждо.
— Пятое забыл. — Киваешь на газовую плиту, у которой диктор областного радио подолгу простаивает в приступах кулинарного зуда. Хобби большого и милого ребенка.
Смеется. Треплет мальчика по голове. Я знаю, что ты склонен к иронии, сын мой. Уходит, шаркая тапочками.
Выключаешь свет. Медленно расстегиваешь рубашку. В черных окнах дома напротив змеится золотистый отблеск. Не тот ли автобус, что стоял без огней у кромки тротуара?
Вспыхнув вдруг, прожектор выхватывает из темноты навесы, кабинки для переодевания, скелеты грибков — скоро их обтянут парусиной. Ее освещает — на долю секунды — ярко. Рябое приталенное пальто. Взбитый платок на шее — в крупный горошек. Прожектор уходит, и она, и все предметы косо и быстро перемещаются — предметы и она в одну сторону, резкие тени от них в противоположную.
«Женщины не любят таких, как ты. Ты умен, щедр, обязателен, но все твои добродетели навевают скуку». — «Вот как?» — Разудало улыбаешься в бородатое лицо братца.
«Где это ты загореть успел?» — «На Кавказе. Двухдневная экскурсия». — «С Ларисой ездил?» — «Один. Вернее, без супруги». — «Но не один?» — «Как сказать…» — Ты слишком хорошо воспитан, чтобы щеголять своими победами. Даже перед братцем.
Послезавтра увидишь его. Тридцать лет. Юбилей. Но послезавтра — завтра, поскольку за полночь уже.
«К тридцати годам я стану известным художником. Я обещаю тебе». На завтрашнем торжестве ни словом не обмолвишься об этой клятве, хотя старая скряга — память — вот уже шесть лет бережно хранит ее в своей кубышке. А братец не преминул бы уличить тебя.
Между прочим, ты стоишь сейчас на его исконном месте у окна. Только здесь ему и дозволялось курить.
«Почему не ложишься? Второй час». — «А ты?» — «Занимаюсь. Зачет завтра». — «Я тоже занимаюсь. — В темноте не различить лица. — У меня каждый день зачет». Великим людям свойственна афористичность. «Форточку открыл бы». — «Неохота». Так-то вот! Будем дышать дымом. Это вы, черви, все рассчитываете, учитываете, зубрите лекции по ночам, сутками роетесь в книжной трухе, не курите и не пьете, лелея свое драгоценное здоровье, проветриваете на ночь пуховые спальни, и все ползете, ползете, миллиметр за миллиметром к сытому своему благополучию. Плевать на ваши протухшие законы, на ваше «надо», на ваше фарисейское чувство долга. «Хочется» — вот наш девиз. И потому мы ослепительно сгораем, пока вы тлеете, смердя.
«У меня романтическая профессия. Коэффициенты, выручка, прибыль. Экономист. Почти космонавт». Галопом мчалась ваша группа по ботаническому саду, но вы не торопились догнать ее. С тобой ей было интереснее. «Вы обратили внимание, Зина, как добросовестно конспектируют любители флоры каждое слово экскурсовода? Вернувшись домой, они вызубрят конспект и будут ошеломлять знакомых своей ботанической эрудицией: — Вообразите только, Эльвира Ивановна, среднесуточный рост бамбука три миллиметра. — Ах, скажет Эльвира Ивановна, этого не может быть. Три сантиметра! — Миллиметра, Эльвира Ивановна, миллиметра. — Я понимаю. Вы Петушкова знаете? Ему гланды вырезали. Так они опять выросли. За одни сутки, как бамбук». Смеющиеся глаза…
И все-таки не пора ли спать, Рябов? У тебя завтра лекции. Аудитория встанет, когда ты выйдешь — элегантный и молодой, в прекрасно сшитом спортивного покроя костюме. Искусная прическа стыдливо маскирует легкую, как молодой месяц, лысину. Среди студентов немало твоих ровесников. Тебе лестно сознавать это, не правда ли?
Гмыкаешь. Баста, лирическое отступление закончено. Спать! Жена, надеешься ты, даже не пошевелится, когда ты осторожно вытянешься рядом. У вас разные одеяла, и это чудесно!
2
— По графику — в декабре, но все еще может измениться. Слава? Ему в любое время дадут.
…ЭТОТ ДЕНЬ СТАЛ ПРАЗДНИКОМ МОЛОДЫХ СВАРЩИКОВ БРИГАДЫ ГРИГОРИЯ АРТАМОНОВА. В ДЕЛОВОМ ПОРТФЕЛЕ БРИГАДЫ…
— В Польшу собираемся. Двенадцать дней с дорогой. Алло! Двенадцать… Что? Не слышу!
Нашла супруга время для: телефонных разговоров. Святые минуты: Максим Рябов в эфире. Разве позволит мама выключить радио? Единственная слабость сурового директора кондитерской фабрики. Даже в служебном кабинете — приемник. Никаких излишеств, стиль строгий и деловой, и на тебе — диссонанс. Максим Рябов не подозревает об этом тайном внимании спутницы жизни к тому, что он скромно именует творческой деятельностью.
…В КРАСНОСЕЛЬСКОМ РАЙОНЕ ПОДГОТОВЛЕНО СТО ДВА ТРАКТОРА, ЧТО СОСТАВЛЯЕТ ДЕВЯНОСТО ЧЕТЫРЕ ПРОЦЕНТА ОТ ОБЩЕГО ЧИСЛА ТРАКТОРОВ…
«А если я заявлюсь к тебе в гости? — У самого же рот до ушей. — В ближайшую субботу, например?» А если… Например… Фу, Рябов! Разве так разговаривают с дамами настоящие мужчины! Разве так держал бы себя на твоем месте старший брат! «Значит, договорились, — лихо подводишь, подстегнутый братцем, итоговую черту. — В субботу, первым автобусом. Где прикажете искать вас?» Внимательный взгляд, и — негромко, с уже опущенными глазами: «Первый автобус приходит к нам в половине десятого». Так ведь это согласие! Это приглашение! Обещание ждать. «Учтите, — совсем по-дикторски подымаешь ты назидательный палец. — Я обязателен и пунктуален, как немец. В субботу, в половине десятого торжественно ступаю на обетованную землю деревни Жаброво». Незримое присутствие братца вдохновляет тебя. «За неделю может многое измениться». Скепсис — с таких-то лет! «Понимаю, — резвишься ты. — Конгресс экономистов на Майорке. Скарлатина. Арест за хищение государственного имущества в виде папок и карандашей. О любом из этих инцидентов я извещу дополнительно. Если же никакой трагической информации не поступит до субботы, то ровно в половине десятого встречаемся у столба, который символизирует в Жаброве автостанцию».
