Глядя на подобные трактаты, можно только пожалеть, что так много труда и эрудиции потрачено для того, чтобы отстоять басню или по крайней мере запутать вопрос. Не отвечаем на те филиппики и на те эпитеты, которые обнаруживают некоторое раздражение со стороны норманизма, весьма, впрочем, понятное. Будучи довольно беспощаден к норманнской системе вообще, я едва ли могу себя упрекнуть в том, чтобы в предыдущих своих статьях относился без должного уважения к ученым заслугам автора "Дополнений". Во всяком случае, поблагодарим А. А. Куника за то, во-первых, что он дает нам возможность сделать две, три поправки второстепенной важности и устранить доказательства, так сказать, излишние, а далее за то, что его "Дополнения" окончательно убеждают нас в несостоятельности норманнской теории. Вот уже около пяти лет, как я веду с ней борьбу, отвечая почти всем оппонентам. Надобно было поддержать интерес к данному вопросу и не дать ему снова заглохнуть на страницах весьма почтенных, но мало читаемых изданий; надобно было подвинуть на ответ противников более солидных, ибо полемика с ними ясней всего могла обнаружить те шаткие основания, на которых доселе держалась норманнская теория. Между прочим, я именно ждал ответа от г. Куника, которого считал наиболее добросовестным и компетентным из ее защитников. Настоящий его труд не уничтожает ни одного из главных оснований, на которых построено мое мнение; большинство их даже не затронуто. Замечу при этом мимоходом: я убедился, что противники большею частию даже не давали себе труда прочесть внимательно систему моих доказательств; они часто повторяли свои аргументы, ничем не опровергая моих возражений или совсем их игнорируя.

В числе важнейших моих оснований стоит невозможность быстрых, неуловимых превращений одной народности в другую, чуждую ей. История не представляет таких примеров; они противоречат всем ее законам. Напротив, мы повсюду видим большую или меньшую живучесть языка и других племенных особенностей у народов, поселившихся в чужой земле. Противники мои даже не пытались отвечать что-нибудь на подобное основание.

Норманизм именно заслуживает следующего упрека: ссылаясь на мнимые лингвистические законы, он совершенно игнорирует законы исторические, те законы, которые неизменно действуют и проявляются в жизни народов, в происхождении и развитии человеческих обществ, называемых государствами. Если бы защитники пресловутой теории серьезно вникали в эти законы, то они не могли бы смешивать факты литературные с фактами историческими, наивные домыслы старинных книжников выдавать за достоверное историческое свидетельство, да еще отстаивать их в той бессмысленной форме, которую они получили по невежеству позднейших списателей. Законы политико-исторические так же непреложны, как и естественно-исторические: происхождение русской нации не может быть исключением. Сказочное, внезапное возникновение великих народов и государств с исторической точки зрения есть бессмыслица.

Повторяю, настоящий спор может продолжаться до бесконечности с помощью тех приемов, на которые я не раз указывал, а также с помощью многих соображений и рассуждений, совсем не идущих к делу. Но серьезно, систематически, научно доказать скандинавское происхождение невозможно; таково мое убеждение. Объяснив туземное начало Русского государства, насколько это было в моих средствах и силах, я уже перешел к последующей эпохе Русской истории. Дальнейшую обработку данного вопроса предоставляю будущим исследователям. Мне остается только пересмотреть и собрать воедино свои исследования и заметки, разбросанные по разным изданиям [162]. Впрочем, я не отказываюсь и впоследствии возвращаться к тому же вопросу, но только тогда, когда найду это нужным, например в случае его нового запутывания и затемнения. А запутать его весьма не трудно: стоит только сделать еще два, три мнимых открытия вроде того, что византийцы в литературном языке Варягов называли Русью, что славяне неспособны к мореплаванию, и т. п.

Справедливость, впрочем, требует прибавить, что в конце книги многоуважаемый А. А. Куник уже не с такою уверенностью борется с антинорманизмом, как в начале; он сознается, что в предании о "призвании Рюрика уже пробито несколько брешь" (696). Мы еще не теряем надежды, что всем известная ученая добросовестность со временем приведет его и к другим уступкам.

Кроме истории и филологии, которыми злоупотребляла норманнская система для того, чтобы утвердить басню о призвании никогда не бывалых Варяго-Руссов на якобы научных основаниях, приверженцы этой системы немало злоупотребляли и археологией. Такие раскопки могильных курганов давали повод везде находить следы Варягов, к которым относили все то, что принадлежало Руси. Впрочем, такое заключение было естественно в то время, когда в тождестве этих двух народов не сомневались. Но вот что говорят археологические факты.

Византийские золотые монеты, найденные в числе нескольких сот подле Ненасытетского порога на острове Майстрове, обнимают время по крайней мере от VII века до XI включительно[163]. Отсюда ясно следует, что плавание русских караванов по Днепру из Киева в Грецию восходит ко времени не позднее VII или первой половины VIII века, т. е. к тому времени, когда о Варягах на Руси еще не было и помину.

Затем обращаю внимание читателей на те в высшей степени любопытные результаты, которые получены раскопками варшавского профессора Д. Я. Самоквасова, произведенными в 1872-73 годах в пределах земли Северян. Множество разрытых им могильных курганов вполне подтвердило русские, византийские и арабские известия о погребении покойников чрез сожжение у Славянорусских язычников; а вместе с тем представило разнообразные вещественные памятники и самого народа. Означенные могилы и находимые в них предметы вооружения и другие вещи с арабскими и византийскими монетами, во-первых, свидетельствуют об исконном пребывании могучего Русского племени в области Десны, Семи, Суды и вообще в Приднепровском краю, а во-вторых, о воинственном характере этого племени и его деятельных торговых сношениях с миром Восточным и Греческим еще в эпоху так наз. Дорюриковскую, следовательно о его уже значительно развитой гражданственности (разумеется, сравнительно с другими языческими народами Средней и Северной Европы того времени). С результатами раскопок г. Самоквасова и с значительнейшими его находками (особенно из Черниговского кургана, известного под именем Черного) мне впервые пришлось познакомиться на Киевском Археологическом съезде летом 1874 года. Мои главные выводы, добытые пересмотром вопроса о Варягах и Руси, тогда уже были закончены, и мне пришлось скорее, чем я мог надеяться, найти такое неопровержимое, вещественное подтверждение этим выводам[164].

Я не знаю, к каким натяжкам прибегнет теперь норманнская школа, чтобы отрицать эти очевидные данные и настаивать на существовании небывалого народа Варягоруссов, пришедшего из Скандинавии во второй половине IX века. По моему мнению, для нее остается единственный исход: согласиться с первоначальной летописной редакцией, по которой Русь, Славяне и Чудь призывали Варяжских князей, и, следовательно, отстаивать эту легенду в ее первобытном, т. е. династическом значении. Но, по всей вероятности, норманисты этого не сделают; они очень хорошо понимают, что тогда и басня о призвании уничтожится сама собою. Сильному, воинственному Русскому племени, объединившему восточных славян и грозному для соседей, не было никакой нужды призывать к себе чужих князей изза моря: оно издавна имело своих собственных. Исторические источники упоминают о Роксаланских князьях еще в первые века по Р. X. (См. выше.)

Одновременно с означенными раскопками в Приднепровском крае сделано весьма любопытное открытие далее на юге, именно в окрестностях Керчи. Открытие это, как сейчас увидим, имеет некоторое отношение к вопросам о Древней Руси и болгарах. Приведу сообщение, сделанное мною не далее как в марте 1876 года в одном из заседаний Московского Археологического общества[165]: