Инстанции, однако, приказ утвердили. Без труда доказал Танцорин: то, что хорошо для предприятий, которые жестко зависят друг от друга (одно, условно говоря, выпускает чайник, другое — крышку для него, а посему координирующая рука должна тут быть крепкой: зачем нам миллион крышек, если чайников только сто тысяч?), то, что для других предприятий благо, здесь лишь стопорит дело.
Утвердили… Предали коллектив. (Так классифицировали Пал Палычи.) Бросили в беде. Отдали варвару на растерзание. И тогда-то он, то есть коллектив, уже, правда, поредевший на шесть с половиной душ, взялся за варвара сам.
Пал Палычи, как мы уже говорили, народ сознательный. Они не против инициативы, не против нового и вообще прогресса. За! Пусть гуляет ветер перемен, пусть взвихривает все и освежает. Но только чтоб не разворошил собственного их гнездышка. Другие — пожалуйста, те давно пора потрясти, но свое не дадим в обиду.
Сколько сил ухлопано, чтобы свить его? Сколько лет! Так бы до пенсии и коротать деньки, попивая с домашним пирогом чаек, беседуя о том о сем и изливая праведный гнев на нашу косность. От души радоваться за одного Пал Палыча, у которого родился внук, и переживать за другого, тяжело захворавшего. Для первого скидываться по рубчику на подарок, второму — доставать импортное лекарство. Добрые, отзывчивые все люди, одна семья, над которой нависла вдруг смертельная опасность.
Тотальная война была объявлена генеральному директору. По всем правилам военного искусства велась она. Составлялись диспозиции. Писались донесения. Работала связь.
По-прежнему шли акты из-за плохой тары, но теперь уже ни один из Пал Палычей, этих гениальных крючкотворцев, не цеплялся к формальностям. Посему больше стали платить штрафов. Поделом! Ни один из Пал Палычей отныне добровольно не сопровождал шефа, когда того вызывали пропесочивать, а если Танцорин все же прихватывал кого-либо из специалистов, то у того начисто отшибало память. Кожаной же с монограммой папочки почему-то не оказывалось с собой.
Но все это так, партизанщина. Люди ждали решающего сражения. И оно грянуло.
О, это был еще тот бой! На всю жизнь запомнил его Алексей Дмитриевич.
В конференц-зале давался он (еще, слава богу, не оттяпанном). Публично… На собрании с дежурной, скучной, не обещавшей ничего занимательного повесткой дня.
Явка тем не менее была стопроцентной. Люди нервно улыбались. Многих знобило. Но зато как говорили они!
Бах, бах, бах! — и все по генеральному, прямой наводкой. Тут уж не бумажный десантик, тут целая армия двинулась, развернув знамена.
Вы хотите знать, что было начертано на них? Все, что надо, будьте спокойны. Не буду повторять тут этих высоких слов, скажу лучше, что инкриминировали Пал Палычи моему герою.
— Что такое ГОСТ, товарищи? — с пафосом вопрошал один из них. — Это закон, святая святых, а товарищ Танцорин его попирает. И, стало быть, попирает государственную дисциплину.
Государственная! Припомнили-таки двухсотграммовые баночки. Хотя сами же полгода назад руку жали!
— Торпедирует линию на интеграцию производства! — гремел, задыхаясь от гнева, другой Пал Палыч.
Торпедирует! Линию!
— Ставит под сомнение принцип планового хозяйства, — ужасался третий, женского пола. — Завод-то теперь что хочет, то и творит, в то время как директивные органы нацеливают нас…
Да-да, директивные! А вы думали? Мощные следовали удары, хорошего прицела. Не одного человека (Иванова, Петрова, Сидорова) видел перед собой Танцорин, а глухую, огромной толщины стену с черными бойницами глаз.
На страже государственных интересов стояли люди — ни больше ни меньше. Яростью полыхали и великой отвагой. Самоотверженностью. В грозных ратников превратились мирные Пал Палычи, причем не за себя воевали, не за свои гнездышки, не за теплые местечки, не за ярмарку, где можно отхватить модные портки, а за интересы общества. За принципы…
Сколько умных лбов разбилось о подобные стены, сложенные — камушек к камушку — тихими Пал Палычами! Сколько добрых начинаний разлетелось вдребезги!
Протокол на этот раз велся с особым тщанием. Позже его размножили на копировальной машине и стали рассылать по инстанциям. Не анонимно — за подписями. От имени коллектива, который отказывал в доверии незрелому руководителю.
…Ах, Пал Палычи! И обласкают, и защитят, и протянут руку помощи любезному сердцу руководителю. И, конечно же, пылко поддержат всякое начинание — только б лично у них не было при этом никаких неудобств. Лично у них! А иначе — вот он, камушек, за пазухой. У одного, у другого, у третьего…
ИМЯ
Уподобим его капиталу — имя. И да не оскорбит вашего слуха такое сравнение. Очень даже правомерно оно, ибо как и капитал, как и ценности материального порядка, наживается оно годами, а то и десятилетиями. По наследству тоже передается от отца к детям и лелеется бережней иной семейной реликвии. Справедливо. Вот и закон тоже охраняет его от посягательств — наравне с государственной или личной собственностью… Внимание, читатель. Именно здесь прервем перечислительно-сравнительный ряд и спросим: а надо ли, собственно, повторять эти очевидные истины?
Не очевидные. Во всяком случае, очевидные не для всех. Перевелись или почти перевелись карманные воришки, поскольку однозначна и дружна реакция общественности на их злодеяния. Рубль с мелочью спер юнец в переполненном троллейбусе, вы его — хвать за руку, и пассажирский коллектив мигом консолидируется в праведном гневе. Водитель в том числе. Даже у постового притормозит, дабы возмущенные граждане могли передать злоумышленника в карательные руки. Поделом…
А теперь представьте, что в том же троллейбусе совершено покушение не на рубль с мелочью, а на ваше имя. Каким образом? А самым банальным и всем нам знакомым, если не по собственному горькому опыту, то по опыту очевидца.
— Билетик попрошу! — И горе вам, если вы, едва втиснувшись в салон, еще не успели нашарить в кармане медяки или, нашарив и опустив, не добились от привередливого полуавтомата ответной реакции. С маху будет перечеркнуто ваше доброе имя на глазах у всего троллейбуса, и не взывайте к состраданию, не требуйте остановить машину, чтобы сдать милиционеру клеветника. Не мелочитесь. Откупитесь скорее рублем и, выскочив на первой же остановке, ступайте с богом до ближайшей аптеки. Валидол без рецепта дают…
А если не словесно оклеветали вас, а письменно, да еще в нескольких разных местах одновременно? Нет-нет, не об анонимке идет речь, состряпанной под копирку ц запущенной в разные адреса. Не о ней, хотя проблема анонимщиков, как, впрочем, и легальных клеветников, вплотную примыкает к нашему разговору. Но мы локализуем его. Мы так и не выйдем из троллейбуса. Мы даже станем специально раскатывать в нем — в одном, другом, третьем, изучая по пути бюллетени «Крокодил информирует», которые вывешиваются на всеобщее обозрение в троллейбусах города Ц.
О чем же информирует наш иногородний сородич? А о том, что «за безбилетный проезд задержан…» И далее идут фамилии с инициалами и местом работы. Немного — три-четыре, дабы не рассеивалось внимание публики и концентрированней был удар.
Грозное оружие ввел в арсенал начальник троллейбусного управления. Грозное — никакого сравнения со штрафным рублем, а раз так, то и к соответствующему обращению обязывает оно — весьма и весьма осторожному. Может, и не ко всем следует применять его, а лишь к «зайцам» хроническим. К тем, кто попадался с поличным не раз и не два.
Это хлопотно. Это требует возни и тщания, а зачем? Не о материальных же ценностях идет речь, за незаконное изъятие которых взгреют крепко, а всего лишь об имени. Не пощупать его, не взвесить на весах, не обозначить в соответствующей графе суммой прописью. Вот и проявляются в бюллетене «Крокодил информирует» лица, уличенные лишь однажды — в чем? Необязательно в злонамеренности, необязательно в покушении на пять государственных копеек, но, может быть, просто в рассеянности? Вошли и забыли. Рубль штрафа за этакую несобранность— кара справедливая, но публичный общегородской десятидневный позор — не слишком ли круто? А если к тому же вы никогда не подвергались штрафу? Ни штрафу, ни даже контролю, и тем не менее в один прекрасный день слышите от доброго знакомого:
