Но все вмиг изменилось, когда ему стукнуло тринадцать. Гормональная перестройка превратила вполне адекватного пацаненка в настоящего маленького демона, отрицающего любые авторитеты, шляющегося непонятно где вместе с компанией гораздо более взрослых и не самых благополучных подростков, и постоянно рассказывающего, что наш мир прогнил и лишь анархия его спасет, на всех родственных собраниях.

Примерно год вся семья прожила в активных попытках образумить вдруг разговаривающее басом чадо, а потом папа сдался и просто перекинул его через забор Суворовского училища. Первые полгода Тимура оттуда вообще не выпускали, потому что он вечно был за что-нибудь наказан. Мама плакала и говорила, что папа – зверь. Папа рычал, что она была в курсе этого еще до того, как его младший сын заделался тик-токером-анархистом, но было видно, что и он тоже очень переживает. А я всего лишь безумно скучала по брату – ровеснику, проходя свой собственный гораздо более тихий, но от того не менее болезненный пубертатный период.

Но время шло, расставляя все по местам. Тимур стал меняться, стремительно и в лучшую сторону.

Есть люди, которых жесткая система, подобная военной, ломает, а есть, кого наоборот обтесывает, точит, убирая все лишнее и позволяя пустить свою кипучую неуправляемую энергию в нужное русло, по четко заданному пути. Учит структурировать ее. Тимур явно был из вторых. Он перестал получать выговоры, подтянул учебу, опять всерьез занялся спортом, теперь уже выступая за училище на различных соревнованиях и за это тоже имея дополнительные плюшки. Он приспособился, когда понял, что в лоб ему не победить. И от этого моментально повзрослел.

Да, он до сих пор говорил, что жутко там всех ненавидит, что не мешало ему при этом весь свой корпус называть "братишками" и тащить их на каникулах к деду на дачу. А после выпуска и вовсе повергнуть всю семью в шок, тихим сапом поступив в Макаровку, как мой дед, который плакал от счастья как ребенок, когда узнал, что его младший внук тоже выбрал стать моряком.

При всем при этом ныне курсант военно- морской академии Тимур Керефов не уставал колоть себе маленькие татуировки в незаметных, отведенных уставом местах, дырявить уши, надевая сережки строго перед встречей с папой, когда отправлялся в увалы, и повторять, что военные все чурбаны, а система насквозь прогнила. "Свою создай сначала, прежде чем чужую ругать, революционер хренов,"– бурчал отец, недобро косясь на сережки – гвоздики в Тимуркиных ушах. "И создам, "– фыркал с вызовом Тимур. "Ну-ну", – сверкал черными глазами исподлобья отец. И такой разговор у них происходил буквально каждые выходные.

Кстати, наверно еще поэтому Тим так легко принял Сашку. Лютик являл собой железобетонную гарантию того, что бате все праздники будет точно не до младшего взбрыкивающего сына.

*** Только когда сворачиваем в наш коттеджный поселок, я начинаю по-настоящему нервничать. Ладони холодеют и внутри отчетливо тихонько дребезжит. Сашка рядом с виду совершенно спокоен, улыбается, перешучиваясь с Тимуром и потихоньку выспрашивая у него о наших родных. По-хорошему все эти мелочи должна была рассказывать ему я, но в поезде как-то так вышло, что мы больше целовались, чем говорили.

Тим тормозит у кованых ворот дедовской дачи, ждет, пока они медленно разъедутся в стороны. Двухметровый каменный забор, в воротном проеме виднеется подъездная аллея, освещенная витыми желтыми фонарями, и огромный дом в английском стиле вдалеке. Сашка вглядывается в окружающую обстановку и чуть хмурится, поджимая губы. Бегущей строкой на его лице проносится, что он, конечно, понимал, что дедовская дача не будет напоминать избушку на курьих ножках, но на такую помпезность он всё-таки не рассчитывал.

Нахожу его горячую ладонь. Сжимаю, грея свои ледяные пальцы и украдкой воруя его щедрое тепло.

"Это все такие глупости, Саш…"

Я бы сказала это вслух, но не хочу при Тимуре. Общаюсь прикосновением.

Тим паркуется на просторной стоянке справа от дома. Машин здесь пока почти нет. Основная масса родственников и гостей заявится завтра, тридцать первого. Сегодня же, по всей видимости, посидим в тесном неполном семейном кругу. Хочется верить, что еще и радушном, но предчувствие надвигающегося апокалипсиса все отчетливей с каждой секундой.

– Ратмир сказал, что уже не было билетов из Москвы, только самолет, ночью прилетит, – поясняет Тимур, выключая зажигание, – У Рустама из Эмиратов самолет утром, Азат с ним, он ездил – смотрел игру, Рам с Леной завтра вечером вернутся из отпуска, только племяшки тут. Ну и Дамир со своими. Еще должна была тетя Ани приехать, не вижу машину....

– Ясно, – вздыхаю я, вылезая из джипа.

Тимур отдает Сашке наши вещи, и мы втроем, как по команде притихшие, направляемся в дом.

Тимур, не звоня, толкает дверь, и я машинально ищу Сашкину ладонь, чтобы крепко сжать ее, но вовремя одергиваю себя. Это будет лишним. Колени превращаются в желе, отказываясь удерживать тело в вертикальном положении. Надо было отцу тоже заранее позвонить, но я просто…чертова трусиха! И только сейчас до меня доходит, что это тоже его резанет. Матери сказала, а ему – нет. Как так?!

Яркий свет в просторном коридоре после улицы бьет в глаза. Родной запах дома, смешанный с густыми ароматами приготовленной еды, окутывает прямо с порога теплым, уютным облаком. Входя внутрь, убеждаю себя, что все будет отлично, и зря я себя так накручиваю. Вокруг светло, тепло, вкусно, украшено. Атмосфера наступающего праздника пропитывает дом, настраивая на позитивный лад. Это немного успокаивает. Сашка медленно озирается, расстегивая куртку. Черты его лица скованы тщательно скрываемым напряжением. Мне почему-то даже проще от того, что ему тоже сейчас не по себе.

– Приве-е-ез! – орет Тимур во все горло.

И дом тут же взрывается возбужденными голосами и топотом нескольких пар ног. Сердце пропускает пару ударов в ожидании. Замираю с курткой в руках. Первой к нам выбегает неугомонная Амина, дочь моего старшего брата Рамиля, и сразу с разбегу кидается мне на шею.

– Тетя Лиза приехала! – визжит, передразнивая интонации из старой рекламы.

– Не смей называть меня так! – смеюсь, обнимая Аминку.

Хотя формально я действительно ее тетя, но разница в пять лет слишком уж не солидна для этого почетного титула. К нам подходит Аина, близняшка Амины, и теперь мы, раскачиваясь, обнимаемся втроем.

– Девчонки, это Саша! – киваю на стоящего рядом Лютика.

– Оу! Приве-е-ет! – тянут они как одна, впиваясь в него черными одинаковыми глазами.

– Привет- привет, – Сашка очаровательно скалится в ответ, и мои пятнадцатилетние племяшки как по команде слегка розовеют, а в их глазах читается, что дальше я уже могу ничего не объяснять – они будут на его стороне.

От этого эффекта Сашкиной ухмылки мне хочется ревниво закатить глаза. Ладно, я видела, как велась Киселева, но эти – то две куда?!

– Здравствуй, дочь, – не успеваю обернуться, как попадаю в нежные, пропитанные цветочными духами объятия мамы.

Прячусь на ее плече, чувствуя, как лицо начинает гореть от направленного на меня пронизывающего взгляда. Поднимаю глаза и встречаюсь с папиными.

– Привет, – губы растягиваются в широкой нервной улыбке.

Обычно мы тоже всегда крепко обнимаемся при встрече, но сейчас отец не спешит подойти. Так и стоит за матерью, скрестив руки на груди.

– Ну, здравствуй, Елизавета, – произносит с расстановкой каждое слово.

Хмурит густые брови и делает шаг ко мне. Черный тяжелый взгляд перемещается с меня на Лютика, так на нем и застывая.

– Знакомь. Раз привела.

– Тигран, ну что ты сразу, – бормочет мать с укором, отпуская меня.

– А тебе неинтересно что ли, Нюш? Такая нелюбопытная? – сверкает глазами отец, и я по их лихому блеску понимаю, что в нем уже добрые полбутылки дедовского коньяка.

И что все это время, как и говорил Тимур, отец с дедом и Дамиром скорее всего нам кости перемывали, доводя друг друга до нужного градуса праведного возмущения. Хочется взвыть и хлопнуть себя по лицу. Ну класс! У меня и без дополнительных подготовительных мероприятий семейка та еще, а теперь…