Да, зачастую наша личность формируется на основе детских страхов и комплексов. И с годами увлечения перенимают форму терапии травм прошлого. Для Евгении это реализовалось в рисовании, а ее врожденный талант позволил ей выражаться с невероятной мощью. И неудивительно, что ее работы заметили и получили признание среди ценителей искусства.
Разглядывая картины, я понял, что хочу стать тем, кто отведет ее ладони от лица, прижав их к своей груди, тем, кто займет опустевшее место под ее зонтом, тем, кто принесет лестницу, позволив ей заглянуть за стену.
– Люблю молчать в приятной тишине вечерней квартиры, – раздался ее голос прямо у меня за спиной.
Я обернулся. Глаза. Какими же глубокими были у нее глаза. Мне очень хотелось ее обнять в эти мгновения. Крепко-накрепко. Но я не решился.
– Тебе они нравятся? Мои картины?
– Они великолепны. Не удивлен, что они пользуются популярностью во многих странах. В них очень много глубины и личного.
– Да, про глубину все искусствоведы говорят. Правда, каждый видит в них что-то свое. И никогда то, что вижу я сама. – Евгения вздохнула, после чего протянула мне тарелку с канапе. – А может это и к лучшему. Ведь неплохо, когда в твоем творчестве каждый ценитель видит что-то своё.
В этом она была права. Было ли в моих предположениях толика правды? Возможно да, возможно нет. Спросить об этом я бы смог не раньше чем, между нами сформируются полностью доверительные отношения. Пока же мы были только в начале пути. Я взял канапешку, моментально отправив ее в рот.
– Над чем ты работаешь сейчас?
– Пока не знаю. Идеи ко мне приходят в виде образов. Вначале они расплывчаты и не несут какого-то смысла. Но они созревают, рано или поздно. Хотя одна идею у меня уже полностью сформировалась.
Евгения улыбнулась, при этом словно заигрывая со мной.
– Позволь угадаю, речь идет о моем портрете?
Она засмеялась, затем положила тарелку на столешницу и достала из небольшой тумбочки у дивана фотоаппарат. Профессиональный, с большим объективом.
– Мне нужно тебя сфотографировать.
– Это еще зачем? – осведомился я, рефлекторно выпрямляя осанку.
– Для того чтобы я смогла начать работу над твоим портретом. Ты ведь не можешь находиться вечно рядом, чтобы я могла писать, когда у меня возникнет вдохновение и свободное от заказов время.
«Вполне могу», уверено заявил мой внутренний ребенок, с которым никак не мог согласиться взрослый я.
– Хорошо. Куда мне встать?
– Выбери сам. Это же будет твой портрет.
Недолго думая, я подошел к окну, в котором отражалась вся студия. Евгения сделала около пяти снимков, после чего сообщила мне, что я очень фотогеничен, после чего добавила:
– Кстати, я не могу не спросить тебе кое о чем. Если ты позволишь.
– Конечно, спрашивай.
– Почему ты выбрал именно эту работу? У тебя приятная внешность и ты хороший собеседник. Может, стоило эти качества использовать для работы с живыми, а не с мертвыми?
– Год назад я полностью был с тобой согласен. Обеими руками «за». По первой специальности я терапевт. Как раз общался с живыми и старался им помочь всеми известными способами. Переехав в Старые Вязы, я был вынужден стать работником морга. Теперь же, эта работа мне даже нравится.
– Уж не знаю, смогла бы я связать свою жизнь с человеком схожей специальности.
Я не знал, как реагировать на ее слова. С одной стороны это значило так, словно она рассматривала меня в качестве потенциального спутника жизни. С другой стороны, мои будни казались ей чем-то ужасным. Это и не удивительно, ведь большинство людей были того же мнения. И мало кого могли убедить слова, что в работе патологоанатома есть гораздо больше обязанностей, чем только вскрывать трупы.
– Соглашусь, с моей профессией сложно быть прекрасным семьянином. Приходится часто срываться по ночам и в выходные дни на работу, зарплата не самая высокая, да и юмор мы предпочитаем «чёрный».
Мои слова ее развеселили.
– Но ты ведь не так много проработал в морге, и тебя еще можно спасти.
– Спасти?
– Да, снова сделав терапевтом.
Запах кофе стал ощутимее. Видимо, приближалось время завершения варки.
– К сожалению, данная должность занята главврачом.
– А я и не говорю о поселковой больнице.
Наш шуточный разговор начал постепенно переходить за ту грань, где больше власти было у искренности.
– О чем тогда?
– Как я уже упоминала, мне часто приходится летать в разные страны. Где тепло, а где и прохладно, сыро, ветрено. Мне часто приходится обращаться к врачам. Было бы замечательно, если врач был всегда рядом. И я готова платить в разы больше, чем ты сейчас получаешь.
Это было заманчивое предложение. И скорее всего оно сулило дальнейшие отношения, о которых я сам мечтал, чуть ли не с первой минуты нашего с ней знакомства. Но здесь были свои красные линии, за которые я не был готов переступить. Во-первых, моя мужская гордость не могла позволить мне превратиться в Альфонса, пусть даже деньги мне будут платить за услуги врача. А если наши отношения с Евгенией перейдут в раздел семейных, тогда я не смогу себя обманывать, что эти деньги я по-прежнему зарабатываю своим трудом. Во-вторых, я не мог подвести Селина и всех жителей Старых Вязов, которые стали для меня практически родными. И, в-третьих, самое главное…
– Бесконечные перелеты и редкое возвращение домой не для меня по той простой причине, что у меня есть дочь. Я с ней и так вижусь реже, чем этого бы хотелось. И я не готов отказываться ни от единого дня, которые назначены мне по закону для свиданий с ней. Но если тебе нужен сопровождающий врач, я могу подыскать хорошего, который с радостью согласится на эти условия.
Я не стал добавлять, что постараюсь найти женщину-врача, потому как про мужчину рядом с ней я даже думать не хотел.
– Это была шутка, Алексей. И, похоже, не очень удачная.
И все же, видя обиду на ее лице, я догадался, что шутки в ее словах было всего ничего.
– Похоже, кофе уже готово.
Евгения поспешила на кухню. Я помялся на месте, после чего решил ознакомиться с последней картиной, а именно с той, которая находилась в начальной стадии создания. Есть сложившаяся вера в то, что художники (впрочем, как и другие творческие люди) не любят показывать не завершенные работы. А так как Евгения не накрыла холст ничем, я предположил, что она не входит в число суеверных творцов. Поэтому я рискнул подойти.
Это на самом деле был только набросок простым карандашом, но он впечатлял.
На холсте была искусно изображена фигура мужчины со спины, чья голова была опущена вниз, а руки расставлены по сторонам под сорокапятиградусным углом. Из массивных мускулистых плеч росли грибы. По тонким ножкам и маленьким шляпкам, я предположил, что это ложные опята. То, что грибы – ядовитые, подтверждали и тонкие ниточки, впивающиеся в сердечнососудистую систему человека, высасывая из него жизненную силу. Процесс отравления организма был необратим: предплечья и ладони страдальца переходили в голый скелет.
Не было причин долго гадать, кому была посвящена данная работа.
Евгения подошла и протянула чашку с кофе, встав рядом.
– Не знаю, что на меня нашло. Вначале мне показалась эта идея хорошей. Теперь же мне так не кажется.
– Отнюдь, – возразил я. – Ты должна ее закончить. В ней чувствуется потенциал. Образ получается очень сильным и узнаваемым. Ты ведь изобразила здесь Краснова и его порок?
– Совершенно верно, – кивнула Евгения, грея руки о чашку. Кофейный пар клубился перед ее лицом. – Я даже не догадывалась, что среди его коллег кто-то знал о его зависимости.
– Узнал не так давно. – Я отхлебнул кофе, мысленно поставив напитку пять балов из пяти. – Он всегда мне казался странным, но его действия оставались в определенных рамках дозволенного.
– Да, он обычно мог держать себя в руках…до определенного момента. Вначале он употреблял легкие наркотики и только около года как перешел на героин. Примерно с полгода назад у здания суда он сообщил, что бросил колоться и даже хочет записаться в реабилитационный центр и всё это ради меня. Я не поверила, уж слишком часто обжигалась. Да и любить его давно перестала. По большей части, вспоминая наше совместное прошлое, я видела перед глазами только плохие моменты былой жизни. Мне не хотелось их повторений. И вот теперь я чуть ли не каждый вечер думаю о том, что мой отказ заставили его вновь сорваться. А что если я дала бы ему тогда хоть небольшой намек на прощение, он бы смог побороть свой недуг и излечиться? Что если после лечения он смог бы снова завязать отношения с женщиной? Не со мной, а с другой, которая бы смог полюбить его, а он её. Я ведь до сих пор считаю, что именно зависимость стала главной причиной его резких перемен, которые отравили не только его тело, но и мои чувства к нему.
