– Подарок царский, – вздохнула Шурочка. – Но для этого надо родиться принцессой!

– А вот и нет! – возразила мадам Бобина. – Фарах-ханум из аристократического, конечно, рода, но не из королевского. И что вообще такое персидская аристократия, если они власть военными переворотами добывают? Отец нынешнего шаха был обычный сапог!

– Тише! – раиска округлила глаза и покосилась в сторону жены военного атташе. Она в сопровождении послихи, ггэски и торгпредши как раз приближалась к нам.

– Офицер, – поправилась мадам Бобина. – Но не принц же!

– Помните, при шахе здесь работала профессиональная балетная школа? – ностальгически вздохнула, поравнявшись с нами послиха. – Дети наших сотрудников тоже ходили, сами бегали на занятия, рядом же.

– Да, – поддержала ее торгпредша. – Мы своих тоже привозили. Все девчонки мечтали попасть.

– А у нас и два мальчика занималось, – вспомнила гкэска.

– Да, было время! – снова вздохнула послиха. – Про тегеранскую балетную школу в Союзе ходили слухи! Из «какого-то Тегерана» советские дети приезжали подготовленными лучше, чем в балетных школах Москвы и Ленинграда, Софья Головкина и Вагановское брали их к себе, не глядя.

Она принялась рассказывать, как в Союзе ценили детей с тегеранской балетной подготовкой. Как ей потом звонили счастливые мамы девочек, поступивших в советские хореографические училища, с благодарностью за такую возможность. Я поняла, что именно жена посла способствовала тому, чтобы такие занятия разрешили, и очень этим горда. И ей грустно, что исламская революция все это прекратила. По общим правилам советские дети не должны были посещать никакие местные школы, кружки и секции. Но родителям детей школьного возраста, которые оказались в Тегеране при этом после, повезло: его жена так любила балет, что готова была убедить мужа «слегка» нарушить правила. Да и посольские дети не болтались без дела, а регулярно прикасались к высокому искусству на профессиональном уровне.

– Конечно, в сравнении с выпускниками многочисленных хореографических студий со всего Союза наших было совсем немного, – продолжала послиха, беря с подноса чай. – Но по результатам в балетные училища они были одними из самых сильных.

– Неужели в балетную школу при театре «Рудаки» принимали всех? – удивилась моя мама.

– Ну, не всех подряд, конечно, – тонко улыбнулась послиха. – Одаренных детей действительно брали в группы. За деньги, конечно, бесплатного здесь ничего нет, это вам не в Союзе. А с теми, кто не проходил в группы школы по данным или возрасту, занимались индивидуально. Не только с детьми, но даже с женами сотрудников, желающими танцевать, занимались профессиональные балетмейстеры.

– Ой, и я бы с удовольствием танцевала! – мечтательно закатила глаза атташиха. Она была в компании гранд-дам самая молодая. Может, даже моложе моей мамы, которой тогда было 35.

– Балет в любом случае на пользу, даже если не готовишься на большую сцену, – сказала жена посла. – Это осанка, выправка, навык, физкультура, наконец…Я уж не говорю про развитие души. В Москве такое было бы невозможно! Кстати, балетмейстеры-то были наши! Приезжали сюда работать по контракту, по личному приглашению директора театра.

– При шахе к нам в школу приходила принцесса Лейла и рассказывала, что она занималась балетом с русской преподавательницей! – вспомнила я.

– Да-да, это была Инга Уразгельдеева, – подтвердила гэкээска. – Ее шах нанял для своих детей. А по четвергам и пятницам она с нашими в клубе занималась.

– А почему меня не отдали? – спросила я маму.

– Ты же приехала в 78-м, если мне не изменяет память, – ответила за нее послиха. – Тогда все это уже пошло на спад (см. сноску-3 внизу).

– Но как жаль! Наши девочки вообще возвращались в Союз прямо как выпускницы школы благородных девиц! Уж и балет, и музыка, и коллективы художественной самодеятельности! При клубе постоянно был хор, тоже из «Рудаки» педагога по вокалу нанимали.

– А все потому что в 70-е у всей посольской верхушки были дети школьного возраста, вот они и не хотели, чтобы они отставали от московских сверстников в плане кружков! – заявила начмедша, когда послиха, гкэска, атташиха и торгпредша покинули нас, отправившись поболтать с дамами из посольства Чехословакии.

– Да, было время, когда в Тегеране возможностей для развития детей было не меньше, чем в Москве! – согласилась с ней раиска. – И возможности эти были даже более, я бы сказала, изысканными, чем в Союзе. Там толпы равных, а здесь к каждому ребенку подход индивидуальный.

– Ага, – рассмеялась Шурочка. – Там равные, а здесь избранные, подход зависит от должности папы.

– При чем тут папы, если все московские балетные действительно знали тегеранских выпускниц по именам? – возразила раиска.

– Ну, положим, не всех, а только тех, чьи родители тут десятилетиями сидели, и девочки успевали пройти полный курс. А кто здесь мог десятилетиями сидеть? При шахе каждая семья была не прочь здесь две или три командировки отсидеть, поди плохо, качество жизни западное, оплата восточная! Но удавалось это только тем, у кого связи, сами знаете! – и Шурочка выразительно указала куда-то в небо.

– Но раз девочки потом поступали в советские хореографические училища, значит, у них были данные и хорошая подготовка, – не сдавалась раиска. – Папины связи на сцене не помогают. Если таланта нет, то папа разве что договорится, чтобы разрешили в углу кордебалета постоять тихонечко. Но кому это нужно? Балет тем и прекрасен, что тут, как ни наводи блат, если танцевать не умеешь, на сцену все равно не выпустят.

– Это да, – признала начмедша. – Дальше конкуренция уже среди талантливых начинается: кого в примы, а кого и за дверь! Вон как нашу Танечку, у нее поддержки не было, а ведь неплохая она была танцовщица!

– Таня талантливая, – согласилась раиска. – И молодец, поддержала у нас в бимарестане тегеранскую балетную традицию! – жена раиса кивнула в мою сторону. – У нас собственные маленькие лебеди были! Очень ее не хватает!

– Кстати, вы знаете… – начала начмедша, понизив голос.

Видимо, она собиралась поведать, как сложилась судьба тети Тани. Но, как назло, мама не дала мне дослушать. Она увидела знакомую тетю из СОДа, помахала ей и, извинившись пред остальными, потащила меня к ней навстречу.

В компании «содовских» дам тоже ностальгировали по шахским временам, вспоминая вокальные и балетные занятия при театре, в котором теперь поют исламские песни. Видимо, благодаря соседству «Рудаки-холла» до свержения шаха к высокому приобщалась вся советская колония.

– Да, при Пехлеви для детей здесь возможно было все, кроме, пожалуй, фигурного катания, – говорила одна из содовских тетенек.

– Почему это? В Ниаваране прекрасный был искусственный лед, – отвечала ей другая. – Шахская семья там каталась и спортивная секция работала. Из Канады тренеров выписывали. Правда, фигурное катание тут не очень прижилось, не их это. А вот на горных лыжах они катаются, да еще как!

Вспомнили горнолыжные курорты в непосредственной близости от Тегерана – Точаль и Дизин. Обсудили высоту, протяженность и сложность трасс, виды подъемников и длительность сезона. Видимо, до революции наши еще и вовсю катались на горных лыжах. Моя мама молчала: дальше Подрезково на лыжах она не ездила.

Когда мы вернулись к нашей бимарестанской компании, начмедша Шурочка как раз заканчивала какую-то свою мысль:

– …А еще фрукты-овощи! А в Союзе зимы-то какие тяжелые, длинные! Отвыкаешь, так тяжко потом возвращаться!

В ответ наша раиска снова вздохнула и оглянулась, не слышит ли их послиха? Назад на Родину положено было всегда хотеть.

Тут прозвенел звонок и дамы потянулись из сада назад в зрительный зал.

Во втором отделении ханумки на сцене покончили с классикой и запели произведения каких-то своих новейших исламских композиторов. Песни были однотипными, похожими на гимны, но, благодаря их бравурному звучанию, сон отступил и я не опозорила маму.