Когда он ушел, я кинулся к своему столу. А вдруг все же портфель здесь? Но портфеля с учебниками не было. Ну конечно же, забыл его в классе или потерял дорогой. Я никогда не говорил брату неправду, но что оставалось мне делать сейчас, когда, сбитый с толку событиями прошедшего дня, я не был готов к занятию? А Павел возлагал на меня такие надежды — ведь он решил на дому закончить семилетку… Нет, сдаваться было нельзя. Надо взять себя в руки, провести урок. Пусть это будет русский язык, грамматика, которые даются мне легче всего. «Диктантов побольше!» — вспомнил я мимолетный совет Максима Петровича, данный мне еще на Байкале.
Объяснять рабочему человеку науку — дело не простое, это я уже знал. Павел учился не по-нашему, не по-школьному. Когда весной, вскоре после разговора с ним на картофельном поле, я решил попробовать свои преподавательские силы и стал объяснять ему физику, то попал в смешное положение. Я рассказывал Павлу теорию механики, а он вдруг попросил объяснить «по-научному» работу токарного резца. Откуда я мог знать это?
Физику Павел любил. Геометрию считал наукой из наук. Выучив однажды несколько формул на вычисление объема, он принес из цеха комплект чертежей и стал сам производить подсчеты. К русскому языку относился хоть и уважительно, но занимался без особой охоты, писал медленно, с ошибками.
— К чему столько правил? — ворчал он, открывая учебник. — Кажется, ясно, как слово писать. Так нет, обязательно правило.
«Будь что будет», — подумал я про себя.
— Я готов, Паша!
Брат мгновенно поднялся с дивана. Он аккуратнейшим почерком надписал тетрадь, разгладил ее ребром ладони и обмакнул перо в чернильницу. Я стал ему диктовать отрывок на память:
Ревела буря, дождь шумел…
— Это, Алеха, из народной песни о Ермаке, — улыбнулся мой ученик, написав строку.
— Песня-то народная, но автор ее Рылеев, — заметил я.
— Рылеев? Декабрист? Не знал я этого. Интересно. — Павел отложил ручку, задумался. Минуту спустя сказал: — А хорошо эту песню в «Чапаеве» исполняют! Помнишь, когда Василий Иванович сидит со своими бойцами и все поют… — Брат закинул голову, и по комнате прокатился его негромкий бас.
— А ну-ка, давай, Алеха, еще чего-нибудь! — сказал он, снова берясь за ручку.
Я понял, что стихи ему понравились, и продолжал диктовать все, что приходило на память. А на сердце было тревожно и смутно: «Как поведет себя Ковборин дальше?..»
— Это Пушкин! Ну, а это Маяковский, — радостно узнавал Павел автора стихотворения и, поставив в конце написанного скобки, с величайшей осторожностью вписывал в них фамилию поэта.
— Еще, еще давай! — просил брат, исписав тетрадочный лист. — Ты скажи-ка, мимо какой красоты жизнь проходит!
У меня нечаянно вырвалось:
Самолет, птица-сталь, славлю имя твое…
Я приостановился.
— Дальше, должно быть, забыл? — спросил Павел, не слыша продолжения.
— Да нет… — смутился я и, набравшись духу, дочитал:
Славлю Родину в крыльях твоих,
А в душе нарастает и звонко поет
Бодрой трелью навеянный стих…
— Откуда это? Не знаю, не слыхал такого стихотворения.
— Пиши в скобках «А. Р.»
— «А. Р.»?
— Пиши, пиши, — окончательно смутился я, — потом узнаешь.
Павел недоверчиво посмотрел на меня и поставил под четверостишием «А. Р.»
Помедлив, я сказал:
— Только строго между нами. И чтобы Зина не знала… «А. Р.» — значит Алексей Рубцов.
Стул под Павлом скрипнул. Брат с удивлением уставился на меня:
— Неужели ты стихи умеешь писать?
— Тут ничего особенного. Я еще на Байкале начал. Не совсем, может, удачно…
— Да нет! Ты смотри-ка! Рубцовы стихи пишут! Знал бы наш отец! — Он отложил перо в сторону. — Ну, рассказывай, как у тебя прошел первый день в школе…
Глава четырнадцатая
ЗВЕЗДОЧЕТ
Весть о том, что Филипп Романюк открыл на небе новую звезду, с невероятной быстротой облетела всю школу. «В Москву запрос послали!» — «А может, старая, известная!» — «Да нет, совсем новая…» — шли разговоры. Меня, впрочем, звезда мало интересовала, у меня были свои земные заботы… Предстоял разговор с Ковбориным.
В директорский кабинет я был вызван не один, а вместе с Филей — его недавно избрали секретарем комсомольской организации школы.
Ковборин, прохаживаясь по кабинету, цедил слова сквозь зубы. Иногда он брал со стола перочинный ножик и, остановившись против меня, чистил свои длинные ногти.
— Итак, по просьбе некоторых педагогов, я оставляю вас, Рубцов, в составе учащихся десятого класса. Но предупреждаю. Предупреждаю в последний раз. Ясно вам?
— Да, абсолютно.
— Ступайте… Впрочем, погодите, — остановил меня и Филю директор. — Скажите, Романюк, вы в самом деле открыли звезду?
Филя помялся, переступая с ноги на ногу:
— Это не я, мой отец…
— Неважно. Но это факт?
— Вроде бы. Послан запрос в Астрономический институт в Москву.
Ковборин протянул руку за ножичком:
— Оставьте при себе эти жаргонные слова «вроде бы». Расскажите, как вам удалось совершить такое невероятное открытие.
— Летом я с отцом на паровозе работал. Он машинист, а я вроде… то есть помощник кочегара. Водили мы составы по маршруту иной раз днем, а то и ночью. Колеса стучат, перелески мелькают, огоньки, ветерок. Хорошо!
— Ближе к делу!
— Едем, значит, как-то ночью, — продолжал Филя. — Отец стоит у окна — путь впереди осматривает да небо не забывает: в бинокль глядит. Я уголь в топку бросаю. А ночь темная, звездная… Отец — любитель звезд, все книги, что я мог достать по астрономии, перечитал. И смотрит, конечно, больше в одно место: где девять звездочек мерцают. Вдруг отец как схватит меня за руку: «Филипп, — кричит, десятая зажглась!» Я не поверил. «Как же, — думаю, — так: вчера целую ночь просидел у своего телескопа и ничего не увидел, а сегодня загорелась?» Перестал бросать уголь в топку, встал рядом с отцом. «Смотри, Филипп, вдоль моей руки, повыше моста». Это отец говорит. Взял я бинокль, а сам не то что звезду — Млечного Пути не вижу, до того руки задрожали. Успокоился, навел бинокль в то самое место, где наши ученые предсказали звезду, и… вижу ее! Яркая такая, зеленоватая…
— Ну-с, дальше… — пренебрежительно улыбнулся Ковборин.
— После этого случая, — продолжал Филипп, — как нам с отцом в маршрут отправляться, так я на звезду поглядываю… А у самого в голове вертится: «Неужели и взаправду та звезда, открытие которой предсказывали ученые?» Достал атлас звездного неба. Но сколько ни рассматривал атлас, нашей звезды найти не мог. Решил сходить в астрономическую обсерваторию. Дошел до самого профессора, а тот тоже о звезде не знает. Решили послать запрос.
— Чепуха какая-то! — дернулся на стуле Ковборин. — Абсолютно новых звезд, как вам известно, вообще не бывает в природе. Это взрываются существующие, но еще не обнаруженные звезды. Взрыв придает им огромную яркость. Через стадию взрыва должна пройти каждая звезда, в том числе и наше Солнце… Так, по крайней мере, объясняет оксфордский астроном Милн. В общем, вам ответят, что вашу звезду открыл Гиппарх или Тихо Браге.
Филя сидел красный от волнения. Было видно по всему, что спорить с директором не так-то просто. Нелегко пришлось Филе и в классе.
— Почему, — спрашивали ребята, — ученые, у которых и телескопы и другие точные приборы, не смогли обнаружить звезду, а простой машинист паровоза, любитель астрономии, сделал такое открытие?
— Неужели люди, считающие звезды столько веков, составившие подробнейшие атласы неба, оказались такими простаками? — удивлялась Ольга Минская.
А Милочка Чаркина однажды откровенно при всех нажаловалась Максиму Петровичу:
